Алексей мотнул головой. На какие, спрашивается, шиши он будет самосовершенствоваться? Жалования не платят, а от единственного источника доходов надо отказаться, как от «слабости»?
— Не бойтесь, — усмехнулся граф. — Скоро у вас окажется столько денег, что их некуда будет девать.
— Что умрет дядя в Калуге и у него в огороде откопают десять бочек с золотом? — Едко осведомился Алексей. — Или откроется, что я побочный сын турецкого султана?
— Нет. Но все в мире переменчиво, — граф взял камешек с тротуара и бросил его в воду. — Прощайте. Надеюсь, мы скоро встретимся.
Собеседник поймал своими бездонными глазами взгляд Алексея и зафиксировал его на водной ряби у берега. Несколько минут поручик в оцепенении смотрел на игру волн. А когда, наконец обернулся, никакого графа в помине не было.
«Как он сказал? Салтыков? — Алехан почесал в затылке. — Вот ведь блажь! Полон мир странных людей. Я мог бы? Черт! Что можно в моем положении? Выше головы, как говорится…»
Но непривычная мысль о том, что он, Алексей, с дуру убивает свою жизнь, мечась от пьянки к картам и от догов к тупой муштре, почему-то крепко засела у него в голове. «Я мог бы, — шептал он. — Но я на все плюнул. Все забыл, чему учили. А ведь не плохо получалось: и математика, и фортификация. Какого черта? Вон Потемкина вышибли из университета, а он все одно книжку на книжку громоздит. В комнате томами потолки подпирать можно. Не хочет себя дураком считать. Упрямый, заносчивый. Чем я хуже?»
Дня через два Он посетил Потемкина на Каменном острове. И хотя вахмистр был дружен с Алексеем не так сильно, как с Григорием, он обрадовался, поставил початый штоф, напоил кофе и накормил черствыми бисквитами, какие уж были.
— У тебя нет, чего-нибудь по фортификации? — Вымученно осведомился Алехан, почти стесняясь своего интереса. — И чтоб по-немецки.
— По фортификации? — Удивился Потемкин. — Фортификации нет. Есть «География Европы», «Гальский поход» Цезаря, история Генриха IV…
— Хрен с ним, с Генрихом, — махнул рукой Алексей. — Давай географию и Цезаря. Но только чтоб по-немецки. По-французски я почти не могу.
— С чего это ты? — Осведомился Потемкин, доставая книги.
— С чего? С чего? — Разозлился Алексей. — Тебе одному умником быть? Давай сюда. Не жадничай. Небось, не рыбу заворачивать буду.
— Ну гляди, вырвешь хоть страницу — убью, — заявил Потемкин. — И на полях не гадить. Нужное слово на бумажку записать можно.
— Не учи! Тоже мне, адъюнкт нашелся! — Огрызнулся Орлов. — Сказал: верну все в целости. Мой интерес, чтоб у тебя и потом книжки брать. Что я дурак, чтоб себе по пальцам стучать?
— Не обижайся, ЛехЮ — оттаял Потемкин. — Бери, когда надо. Не покупать же их.
— Вот то-то, — кивнул Алексей. — Ты только никому не говори, засмеют ведь. И в полку, и дома.
— Меня-то не засмеяли.
— Засмеяли, — покачал головой Алексей. — Только ты не заметил. Мне бы так плевать на всех.
— Я с самого начала был белой вороной, — улыбнулся Гриц. — Меня и меньше дразнили. Что с дурака взять? А ты вдруг резко начнешь читать. Конечно, удивятся. Я не скажу. Слово. Пока тебе самому все равно не станет.
— Думаешь, станет? — Усомнился Орлов.
— Где-нибудь между Цезарем и Платоном, — заверил его Потемкин. — Станет до такой степени на всех чихать, что главное удержаться при начальстве.
Прошла еще неделя, и Алехан, сидя утром за завтраком, получил тонкий конверт ребристой голубой бумаги с тесненной саламандрой на печати. Конверт принес лакей настолько важного вида, что братья в его присутствии испытывали сильную неловкость за далеко не версальский вид своих апартаментов.
Лакей скроил презрительную гримасу, огляделся вокруг в поисках какого-то важного предмета, абсолютно неведомого хозяевам дома, затем, видимо, не найдя ничего лучшего, аккуратно снял кофейник с медного подноса, сдул с него сахарные крошки и, возложив конверт ровно на середину, подал Алексею с торжественным поклоном.
— Чегой-то? — Занервничал Алехан. — Словами скажи, дубина!
Лакей снова поклонился и исчез, так и не разжав губ.
— Не открывай, там бомба! — Заржал Григорий.
— Пошел ты, — Алексей надорвал конверт и извлек оттуда тонкий затрепетавший на сквозняке лист.
«Милостивый Государь Алексей Григорьевич! — Значилось в записке. — Имею честь пригласить Вас на музыкальный вечер в дом моего старинного друга графа Александра Голицына. Сегодня в 6 часов по полудни.
Искренне Ваш.
— Вот так, — заявил Алексей, не без скрытого торжества оглядывая братьев. — Не все тебе, Гришан, по дворцам шляться.
— А я что? Я ничего, — развел руками Григорий. — Иди, конечно. Только странно очень. У графа Голицына дом, знаешь, это, весьма порядочный. В смысле богатый.
— У порядочных людей, — холодно бросил Алексей, — и знакомства порядочные. — Он с чувством собственного достоинства отодвинул от себя чашку и встал. — Я возьму Федькин новый мундир и твои сапоги. А парик одевать не буду. Пусть терпят меня без парика. Говорят, в Париже новая мода: мужики могут носить свои волосы…
— Сапоги? Чего это мои сапоги? — Взвился Григорий. — А я в чем пойду? Мне тоже сегодня надо!
— В моих сходишь, — невозмутимо оборвал его Алехан. — За ради одного дня, потерпит она тебя и в драных сапогах. Может подаст на бедность.
— Дурак!!! — Завопил Григорий. — Да я никогда в жизни не покажусь ей в таком виде, чтоб она мне еще и подавала!
— Это твое дело, — заключил Алексей. — Первый раз в жизни я иду в гости, а вам для меня сапог жалко.
Он удалился, не дав никому ничего возразить.
Вечер был синь и хмур. С Невы дуло так сильно, что фонари на перекрестках почти не горели. И все же не найти дом Голицыных на Английской набережной было трудно. Двухэтажное желтое здание с легкими белыми колоннами изнутри озарялось множеством свечей. К низкому крыльцу с пологими съездами то и дело подкатывали кареты.
Алексей еле пробился к входу между кучерами и лакеями, ожидавшими своих господ. «Куда я иду? — мелькнуло у него в голове. — Как на меня посмотрят? Зачем меня пригласили? Посмеяться?» Его охватили робость и сильное раздражение. Он не знал, стоит ли идти дальше, но посчитал бы себя трусом, если б сейчас повернул назад.
— Что же вы, молодой человек? — Навстречу Алексею шла хозяйка дома графиня Варвара Голицына. — Не стоит смущаться. Гости графа — большая честь для нас, где бы он их не находил.
Алексей неловко поклонился, соображая, был ли в ее последних словах подвох.
— Поверьте, — продолжала дама, беря Алексея под руку, — граф объединяет вокруг себя круг духовного родства, в который входят самые разные люди. Он говорил нам о Вас, и мы с нетерпением ждали встречи.
«Что он мог обо мне наговорить? — Ужаснулся Алексей. — Что я ворую вещи в лавках и как дрессированный попугай начинаю болтать по-немецки, как только хозяин щелкнет пальцами?»
— Я говорил, что вы спасли меня от нападения недоброжелателей, — раздался с вершины лестницы знакомый голос.
«Недоброжелателей — это мягко сказано, — подумал Алексей. — Два здоровенных мужика с палками!»
— Поднимайтесь сюда, — граф поманил Алексея к себе, и тот, как птица на манок, пошел к нему, забыв о хозяйке дома.
Голицына закрыла веером смеющиеся губы, наблюдая за мгновенно впавшим в оцепенение гостем. «Да, граф умеет управлять людьми. Неужели этот мальчик в ужасном мундире и есть герой новой эпохи? Что за вздор! Да возьмите любого поручика в гвардии, будет тот же результат. Хорошо еще, что он не плюется на пол и не ковыряет пальцем в носу! И охота графу возиться со сбродом?»
Алексей мало что видел и мало что понимал вокруг себя. Весь вечер был наполнен дивной чарующей музыкой. Орлов раньше и не представлял, как любит ее. Разве можно любить то, чего не знаешь? Оказывается, можно. Вся душа разворачивалась из плотного жгута и трепетала на ветру, как знамя.
Граф то играл сам, то уступал место кому-нибудь из гостей, а иногда пел итальянские арии в паре с какой-нибудь дамой. Орлов сидел в самом дальнем углу, забившись, как мышь в нору, и затравленно глядел по сторонам. Сначала ему было невыразимо стыдно своего по-настоящему нищенского облика рядом с великолепными шелковыми платьями и шитыми золотом камзолами всех этих господ. А ведь он надел лучшее.
Почувствовав состояние гостя — единственного, для кого в сущности и устраивался этот вечер — граф тихо, но внятно произнес в голове у Алексея: «Не пройдет и года, как все эти люди будут тесниться у вас в передней». Орлов вдруг представил себе толпу разряженных господ, набившуюся в прихожую их с братьями квартиры, и помимо воли рассмеялся. «Ах, простите, мадам, не наступите на самовар. Он тут уже второй год лежит, никак руки не доходят выбросить!»
«Расслабьтесь. Слушайте музыку», — строго приказал голос и Алексей, откинувшись в кресле, прикрыл глаза.
Тонкий маятник на золотой цепочке качался у него перед носом. Где он? Ах, да, в кабинете графа. Вечер давно кончился. Алексей даже не заметил, когда. Музыка продолжала звучать в ушах. Кто это играет? Сам граф? Нет, его ученица графиня Голицына. Почему он почти не помнит ее лица? Лицо женщины не важно. Женщина — лишь путь. Путь куда?
«Вам рано задавать столько вопросов», — опять голос графа свободно проникает в его сознание. «Спите, мой друг. Спите. И дайте мне слово, что отныне никогда в жизни не возьмете чужого».
— Отныне я никогда в жизни не возьму чужого, — повторил Алексей, погружаясь в глубокий сон, во время которого кто-то мягко касался его мыслей, расплетая их, словно запутанные нитки. И сплетая в новый узор.
Дом Голицыных Алексей покинул уже утром. Слуги еще спали. Граф сам провожал гостя, осторожно держа его под руку.
— У меня в голове немного звенит, — признался молодой человек.
— Старайтесь держаться правой стороны дроги, — подбодрил его граф. — И не отходить далеко