А потому Маша подумала лишь, что на первый взгляд совершенно не имеющие отношения друг к другу люди и вещи зачастую связаны в Киеве паутиной родственных нитей и причинно-следственных связей. Потому что Город един — и все, кого он принимает в себя, для него — как один организм. Диковинный винегрет: черти, мавки, король Англии, греческая богиня с совой… Но так уж построен их Киев: здесь сошлось сто путей, сто дорог, их линии слились в единый рисунок… Какой?
Это им и предстояло понять.
— С «Маркизом» все ясно, — сказала Катя. — Дом построен как храм, посвященный Деве Афине. И недаром за столь долгое время в нем по-настоящему прижился один ресторан… Точней, два. «Лейпциг» и «Маркиза». Ведь Афина — изобретательница и покровительница кулинарии. Кроме того, в «Лейпциге» праздновали свадьбы, а невесты в те годы были в основном девственницами. И боюсь, тому, кто хочет овладеть этим домом, нужно учитывать интересы сей ипостаси Великой Матери. Либо тоже открыть там кафе, ресторан. Либо ЗАГС. Либо, учитывая ее пристрастие к ткачеству и прядению, магазин тканей, одежды. На худой конец — конюшню или террариум. Афину называют «госпожой коней», про змей я тебе уже говорила… Но что с Ричардом? Я размышляла всю ночь. Почему коммуналка? И почему, как только ее расселили, дом опустел? А до того с ним творились всевозможные беды. За всю свою жизнь Ричард привечал только коммунальных жильцов и творцов — художников, скульпторов. Откуда у Замка такой пролетарско-богемный вкус?
Маша кивнула и пошла к правому боку горы, нависшей над внутренним двором Замка Ричарда.
— Думаешь, мы что-то выясним так? — спросила она. — Что ты надеешься увидеть?
— Сама не знаю, — созналась Катя. — Но ты единственная способна перейти в Прошлое, щелкнув пальцами. Мне, как и Даше, нужен для этого ключ от дома. Вот только беды этого дома начались еще до того, как он был возведен.
— Ты говоришь про пожар на стройке?
— Просто попроси Город: «Дай мне час, который нам должно узнать…»
Маша снова кивнула и трижды подпрыгнула на месте — они не пробыли на горе и десяти минут, но она продрогла до самых костей и больше всего ей мечталось, чтоб час, который им нужно узнать, был летним или хотя бы весенним. Не слишком элегантно, путаясь в длинной юбке, Ковалева перелезла небольшое ограждение, окружавшее мощеную часть горы, сняла варежку, смазанно щелкнула закоченевшими пальцами и сразу сообразила, что Катя права…
Пожара не было. Не было и самого дома. И кабы, воспользовавшись ключом и заклятием, они вошли бы в дом-замок, то плюхнулись бы прямо в свежую яму — вырытый котлован для фундамента. Катя стащила капюшон, Маша вторую варежку — обе остались в шубах… Киев нежила ранняя весна.
Город помолодел на столетье. Мучительно покосившийся нежилой дом на противоположной стороне Андреевского спуска вдруг выпрямился, встал бравым молодцем; дом рядом с ним, накрытый с головой зеленой сетью, как покрывалом покойник, — засиял новенькими окнами и вывеской «Цирульня». Спуск уменьшился, побелел — одноэтажные дома а-ля мазанки сияли белыми стенами. Разглядеть больше они не могли из-за крутого Андреевского поворота вниз да, если честно, и не пытались — им было на что посмотреть…
Место, где в Настоящем высился Замок Ричарда, окружал почти такой же строительный забор. Вокруг котлована стояли рабочие — но не в рабочей одежде. Похоже, у них был праздник. Судя по смешкам и долетавшим до них отдельным словам, многие были веселы и пьяны. Но все как один смотрели на высокого мужика в алой рубахе, проделывающего странные телодвижения. Бросив шапку на землю, он плясал вокруг нее, кривляясь и корча дикие рожи. Клоунские действия почему-то не казались смешными — в них был особенный завораживающий ритм и, несомненно, был смысл: он походил на шамана, танцующего с бубном вокруг лихого костра.
Внезапно алый мужик выхватил из рук одного из рабочих новенький топор и с силой подбросил его высоко в небо. Топор взлетел, сверкнул на фоне весеннего небосвода опасной молнией и рухнул обратно — прямо на голову алого. Тот не предпринял попытки отбежать — крутанулся на месте волчком против солнца, выкрикнул нечленораздельное и в последний момент, когда топор был в двух вершках от его головы, ловко поймал летящую смерть за топорище.
Публика ухнула, выдыхая страх и восторг, взвыла, восхищаясь опасным и смелым трюком.
— Ох и ловок колдун, ох и ловок!.. — крикнул молодой парень.
Однако то был вовсе не трюк.
— Жертва принесена, — громко и хрипло сказал алый мужик. — Дайте ей имя.
— Давай на Ваську… — пьяно и весело загоготал кто-то, указывая на соседа.
— Ну тебя. Ты не шути… Сам на себя закладывай, — обиженно одернул его стоявший рядом.
— Давай на тещу мою… Надоела до смерти! — засмеялся другой.
Все встретили его предложение дружным и одобрительным ржанием. Только теперь Киевицы заметили, что среди толпы артельщиков нет ни девок, ни женщин.
— Тогда лучше уж на мою бабу… — послышался новый голос.
— Нет, на мою куму…
— На мою свояченицу…
— Дайте ей имя! — опять прохрипел колдун. — Время идет…
— Давай на Ричардку клятого… Мочи нет уж терпеть, — сказал невысокий суховатый мужик в опрятной одежде.
— Родного пасынка со свету сжить хочешь? — уели его с ехидным смешком.
— Так это ж для смеха… — неуверенно процедил тот. — А коль и помрет, не беда. Никто о нем горевать не будет. Совсем разбойником стал… На Ричарда дом закладывай. Хоть какой из него Ричард? В романах имя себе вычитал и сам себя окрестил…
— Твое слово, смотри опосля не серчай, — хмуро сказал колдун в алой рубахе. Он размахнулся, ударил топором по бревну и внезапно, резко поднял глаза — два темных насмешливых глаза взглянули прямо на Катю и Машу.
— Он смотрит так, словно знает нас… — вздрогнула старшая из Киевиц.
А младшая щелкнула оттаявшими пальцами, вмиг возвращая их обратно. Настоящее встретило снегом и холодом, окатило ледяным ветром с Днепра. Но от волнения у Маши стало так жарко внутри, что захотелось скинуть шубу.
— Я тоже знаю его, — взволнованно сказала она. — Точнее, кто он. Мы еще ни разу не пересекались с такими. Он — один из наследников волхвов Древней Руси и их знаний. Это древнее, может быть, самое древнее колдовство. Перед началом всякого дела принести человеческую жертву.
— Ты видела, как он посмотрел на нас? — не могла успокоиться Катя. — Будто между нами вековая вражда.
От взгляда волхва у Дображанской по-прежнему щекотало в желудке.
— Так и есть, — сказала Маша. — Колдун и артельщики. Я читала про это. Прежде чем построить новый дом, в старом Киеве часто совершали жертвоприношение. Естественно, лишь в том случае, если находился колдун, а их тут было немного. Киев — Город ведьм. А это мужская магия. Дабы дом стоял на века, ему давали духа-хранителя. Из числа живых. Рабочие не понимали, что это серьезно, не верили ему до конца… Но после ритуала жертва всегда умирала.
— И только что, — подытожила Катя, — мы увидели, как на закладке Замка мужики сгубили какого-то самозваного Ричарда. Пасынка одного из рабочих.
— А спустя полсотни лет Виктор Некрасов прозвал дом Замком Ричарда, — закончила Маша. — Ведь он был писателем, а они часто видят правду. Да и киевляне часто зовут дом просто Ричардом.
— У дома действительно есть душа — дух Ричарда. И, возможно, не только у этого…
— Кариатида! — ахнула Маша. — Она — такая же загубленная людская душа. Как Русалки или Мавки, которые мстят людям за свою насильственную раннюю смерть. Когда-то ее точно так же принесли в жертву артельщики! Вот почему она мстит людям. Вот почему губит Руслана…
— Но почему именно Руслана?
— Трудно сказать, почему духи вредят одним и благоволят к другим.
— Например, к своим тезкам, — озарилась Дображанская. — В замковой коммуналке правил бал некий поляк Ричард. Похоже, дух Замка Ричарда явно покровительствовал ему… Мне рассказывал сторож. Он, наверное, и сейчас там, — Катя указала вниз на пристроившуюся у подножия горы дверь в окружавшем замок зеленом заборе.
— Ой, мама… — несчастно проплакала Маша.
Ей показалось, что спускающаяся к Андреевскому спуску изломанная лестница за прошедшее время стала лишь еще опасней и круче.
— Вы все же решили заказать свой портрет?
Дверца в строительном заборе открылась, предъявляя Киевицам лишенное возраста бородатое лицо Агапия. Машу сторож словно и не заметил вообще. Вчера, в присутствии Дмитрия Андреевича, охранник Замка не позволял себе глядеть на Дображанскую так: прямолинейным восторженным взглядом безумца, готового прямо сейчас нырнуть с опасной скалы в пучину Катиных глаз.
— Возможно, — не стала спорить Катерина Михайловна. Она не жаловала влюбленных в нее. Влюбленные, в принципе, опасные люди — никогда не знаешь, каким именно способом они вознамерятся завоевать тебя и как тебе доведется противостоять им…
Вот и этот сразу выкинул штуку.
— А я уже нарисовал его! — заявил сторож, едва они вошли в дом, и зачастил: — Помните, вы не сразу ушли, остановились на наш Замок взглянуть… И меня вдруг как цепануло. Никак не мог выкинуть вас из своей головы… Судите сами, что вышло. А денег не надо. Я так давно кисти в руки не брал. А вас как увидел… Вот за это спасибо. Вы меня, может, к жизни вернули. Показать вам?
— Чуть позже, — постаралась быть дипломатичной Катя. — Вы тут вроде слегка подрабатываете экскурсиями?
— Так уж сложилась жизнь, — снова сказал он. И Катя вдруг подумала, что Агапий, скорее всего, не настоящее имя, а нечто вроде запоминающегося бренда или псевдонима, оставшегося с богемных времен, — вряд ли б она запомнила сторожа Сашу или Сережу. — Но теперь, когда я снова начал писать, может, все по-другому будет. Очень хочу показать вам…
— А там наверху портреты Леси и Тараса Шевченко тоже вы написали?
— Нет, что вы, не я, — вымолвил он с еле слышной укоризной, — это известные работы… Я же рассказывал. Тут жил художник Фотий Красицкий. Племянник Шевченко. Он нарисовал портрет Тараса Григорьевича. Тоже известный… И портрет Леси Украинки. Я специально поставил, чтоб, когда людям рассказываю, было что показать… Многим ведь интересно взглянуть на дом с привидением. Многие спрашивают: слышал ли я тут стоны. А кто хочет, и сам слышит…