Для тех, у кого были возможности – главным образом для людей состоятельных, – одним из решений в данной ситуации была эмиграция. По некоторым оценкам, за период с 1917 по 1920 год бывшую российскую империю покинули от 2 до 3 миллионов человек[263].
Новости о большевистском перевороте разлетелись поразительно быстро. Готье, находившийся в тот момент в Москве, услышал о случившемся уже в первые сутки после произошедшего. Но, как и большинство его сограждан, на первых порах он был не вполне уверен, как это следует интерпретировать: “Большевическое действие началось в Петрограде и в Москве провозглашением перехода власти к С[оветам] Р[абочих] Д[епутатов]. Это движение по внешним впечатлениям несколько иное, чем все предыдущие – никто ничего не знает, никто толком не осведомлен; в «революционной демократии» раскол, в войсках тоже; никому не хочется начинать первому – и та и другая сторона стоят одна против другой и чего-то выжидают, б. м., того, кто победит в Петрограде. Из Петрограда определенных известий нет, циркулируют всякие слухи, но какие из них соответствуют истине, какие нет – не разберешься”[264]. У Дуне и его товарищей с завода “Проводник” было совсем другое видение тех же самых событий: “В субботу 26 октября появились новости, что в Москве началась стрельба, и что курсанты офицерской школы напали на Совет. Говорили, что в Питере была такая же ситуация и что железнодорожное сообщение между Москвой и Петроградом было прервано”. Вернувшийся из Москвы приятель Дуне так описывал нарастающий хаос, охвативший город: “Через центр маршировали вооруженные кадеты, трамваи не ходили, рабочая милиция была в боевой готовности, но ее члены оставалась на своих рабочих местах, по той простой причине, что оружия у них не было”[265].
Столкновения начались практически одновременно в нескольких городах Российской империи. Рабочая милиция и группы добровольцев противостояли правительственным войскам. Возле административных зданий и железнодорожных вокзалов развернулись настоящие, хорошо спланированные сражения. Передача полномочий новой власти вызвала протест и сопротивление, но на этом этапе стычки и вооруженные столкновения, как правило, были внезапными и неорганизованными. Эти уличные бои кардинальным образом отличались от череды массированных кампаний, последовавших летом 1918 года. Для большинства населения основную трудность в ту первую зиму представляли холод и голод. В январе 1918 года на бумаге одного из “заборных декретов”, по словам Готье, в Москве кто-то сделал следующую надпись:
Экономика находилась на грани коллапса. Зимой 1918, 1919 и 1920 годов в городах не было топлива для отопления (люди выламывали паркет, срывали деревянные настилы крыш, жгли все, что только могли, чтобы не замерзнуть). Продовольствие тоже практически иссякло. Зимой 1919 года граждане Петрограда, мужчины и женщины, делавшие революцию ради хлеба, практически голодали. За пределами Кремля в Москве, которая в 1918 году стала столицей, дела обстояли немногим лучше[267]. В этих условиях измученное и ослабленное население столкнулось с серией эпидемий. В 1918–1920 годах бушевал грипп (так называемая испанка), в 1920–1921 годах пришел черед холеры, атаки тифа шли одна за одной. Общий коэффициент смертности в Петрограде взлетел с 23,4 случая смерти на тысячу человек в 1917 году (а это был военный год, год революций) до 70,5 в 1919 году[268]. В декабре 1918 года Готье запишет в дневник о смерти знакомого: “Это 8-я смерть за один месяц. Испанская болезнь, общий упадок, от которого страдают все, плохое питание и холод – делают свое дело. Москва не только разбегается, но и вымирает”[269].
В первые годы советской власти крупные города северной части страны, Москва и в особенности Петроград, пострадали больше других. За период с 1917 по 1920 год население двух столиц сократилось почти на две трети[270]. Однако и в провинции ситуация была не легче. У крестьян реквизировали произведенные ими продукты и зерно, причем этот организованный сверху отъем плодов крестьянского труда зачастую сопровождался насилием. Тех, кто подозревался в укрывательстве продовольствия, нередко избивали или казнили. Через три года лишений и невзгод крестьяне, которые так надеялись наконец-то обрести свободу и справедливый порядок, ответили, в свою очередь, насилием, найдя козлов отпущения: правительство, белых генералов, бывших помещиков и меньшинства в своих собственных рядах – чужаков, переселенцев другой национальности и евреев. Количество погромов увеличивалось весь 1918 год и достигло пика в 1919-м, в самое страшное время Гражданской войны. Считается, что с 1917 по 1920 год в погромах, особенно в западных частях бывшей империи, было убито около 200 тысяч человек. В числе нападавших – крестьяне и солдаты от каждой из воющих сторон: националисты, белые, партизаны, а иногда и красные[271].
Разразившийся кризис, который охватил практически все стороны человеческого существования, опрокинул устоявшийся жизненный уклад. Сельское хозяйство было обескровлено войной и бандитизмом, фабрики практически прекратили работу. К 1920 году уровень промышленного производства составлял лишь одну пятую от довоенного уровня[272]. Выживание городского населения зависело от меновой торговли. “ [Ч]тобы прокормиться, каждый день приходилось пускаться в спекуляции, и коммунисты поступали так же, как и все остальные”, – писал Виктор Серж (Кибальчич)[273]. Рабочие, которые прежде могли рассчитывать на регулярные зарплаты, теперь вынуждены были изготавливать подходящие товары для обмена на продовольствие. В результате, как отмечал Серж в Петрограде, заводы были “мертвы”: “Чтобы прокормиться, надо было крутиться на черном рынке, а не работать. Рабочие проводили время на мертвых заводах, изготовляя ножи из деталей станков и подметки из приводных ремней, чтобы обменивать их на толкучке. Промышленное производство упало по меньшей мере на 30 % по сравнению с уровнем 1913 г. Чтобы добыть немного муки, масла или мяса, нужно было уметь дать крестьянину, незаконно привозившему их, мануфактуру или вещи. К счастью, в городах в квартирах бывшей буржуазии оставалось немало ковров, драпировок, белья и посуды. Из кожаной обивки диванов делали сносную обувь, из занавесок – одежду”[274].
Транспортная система тоже погрузилась в хаос. В годы Первой мировой войны на железные дороги легла чрезмерная нагрузка, при этом они совсем не ремонтировались, так что вся система железнодорожного сообщения в стране была на грани коллапса еще до начала Гражданской войны. С 1918 года нагрузка на этот транспорт усилилась еще больше: к ней добавилось изъятия вагонов, временные задержки и сбои движения, а также повсеместный саботаж. А кроме того, годы Гражданской войны были временем массового “переселения народов”: железные дороги и основные водные артерии должны были перевезти миллионы беженцев[275]. На каждой станции можно было увидеть группы женщин, пытающихся справиться с грудой узлов, оборванных детей, дезертиров и рабочих с ввалившимися глазами, бежавших из голодных городов. В вокзальной толпе также жались друг к другу, опасливо сбившись в кучу, “социально чуждые элементы” – легко опознаваемые по грамотной речи, гладкой коже рук и резким словам, которыми они отчитывали глазеющих детей. Самые состоятельные нашли более безопасные пути отъезда из России в Китай и Францию, и поезда уносили к новой жизни, которую пока даже невозможно было вообразить, тысячи и тысячи менее удачливых представителей буржуазии. Их сбережения превратились в пачки бесполезных купюр – хорошо, если удавалось зашить в подкладку пальто и тем самым сохранить несколько драгоценных камней или немного золота[276].
К какому бы классу ни принадлежали путешествующие, какова бы ни была цель их поездки, они всегда были беззащитны и уязвимы. Их мучили голод, усталость, а подчас и холод. Они ехали в набитых битком душных вагонах или на палубах речных пароходов, где их косили болезни. Если верить докладу 1919 года, огромное число беженцев, прибывших в Москву, умирало прямо на железнодорожных вокзалах в течение суток после приезда[277]. А кроме того, беженцы способствовали распространению заболеваний. В те годы даже в небольших городах по пути следования беженцев наблюдался рост смертности, опережавший естественный прирост населения[278]. Кризис привлек к себе внимание правительства еще до ленинского переворота. В сентябре 1917 года врачи, которые соглашались работать с жертвами холеры, получали бронь и освобождались от службы в армии. Но этих мер оказалось недостаточно. Медики сами начали умирать от холеры, а голодающие не получали никакого продовольствия. Как отмечали власти Саратова в 1919 году, государству бесполезно издавать декреты о карантине и санитарных мерах, когда у людей из еды нет даже хлеба[279].
Болезни, пришедшие вслед за голодом и истощением, стали причиной наибольшего числа смертей, однако и война унесла в те годы огромное количество жизней. Правильнее говорить не об одной, а о нескольких гражданских войнах. В истории эта война осталась главным образом как противостоя