Хованское кладбище в Москве, открытое в 1972 году, считается самым большим кладбищем в Европе. Оно занимает поражающую воображение площадь в 206 гектаров, то есть превышает размером большинство среднестатистических английских деревень. Посетив его, можно увидеть воплощение чаяний разработчиков новых ритуалов. Пейзаж, который предстанет перед вами, довольно уныл и мрачен. Добираться сюда (особенно без машины) тяжело, долго и неудобно. А когда вы все-таки оказываетесь на кладбище, вам еще предстоит отыскать нужную могилу, кружа в лабиринте дорожек и аллей. Двигаться приходиться осторожно, потому что место это топкое, болотистое и часто затапливается. Честно говоря, лучше приезжать сюда зимой, потому что тогда, по крайней мере, у вас под ногами будет твердая, замерзшая почва. Вам потребуется карта. Перевернув ее и следуя многочисленным линиям и стрелкам, вы увидите тысячи, многие тысячи памятников. Вы будете проходить мимо столиков с ритуальной едой, мимо изображений умерших родственников, выгравированных на могильных камнях, мимо позолоченных надписей и дат, мимо пластиковых и настоящих цветов, лент, красных звезд. У некоторых могил есть маленькие навесы, чтобы духи умерших не озябли, путешествуя под ледяной крупой.
Пожалуй, самый странный элемент кладбищенского убранства – фотографии на могильных памятниках. Не существует единого мнения о том, что именно они призваны означать. Возможно, это все, что осталось от культуры икон, победа искусства гравировки или доказательство того, что дух умершего человека действительно обитает в этом маленьком надгробном вместилище. В любом случае могилы представляют собой гибридные явления, наследующие древним традициям (специальное угощение для мертвых и освященная земля) и использующие элементы современности (красные звезды, надписи, пластиковые цветы или венки). Пока вы заняты исследованием устройства российского кладбища, ваши друзья поеживаются при виде мусора и грязи, трупика птицы, валяющегося среди могил, брошенных сигаретных бычков. Хованское кладбище, расположенное к юго-западу от города, как и немного уступающее в размерах Николо-Архангельское кладбище на востоке, предназначено для тех, кто не может позволить себе похоронить родственников в более престижном месте. Самое приятное, что можно сказать об этих кладбищах, – это то, что погребенные здесь оказываются в хорошей компании. Политики, а в 1990-е годы и мафиози, обычно находят последнее пристанище на кладбищах в центре города[899].
Существование древних обычаев и обрядов, какими бы неблагородными и неблизкими они ни казались, гарантировано самим фактом захоронения покойника в землю. Кремация, как считалось, напротив, наверняка покончит с преобладанием религиозной традиции в этой сфере. Говорили, что кремация тоже может удовлетворять всем требованиям момента, давать силы снова смотреть в будущее и в целом быть чем-то прекрасным. Проблемы, которые сопровождали эту процедуру в прошлом, можно забыть, ведь все зависит от самого крематория.
Киев стал одним из городов, где был проведен этот эксперимент. Столица Украина была колыбелью христианства для восточных славян, и к 1960-м годам здесь уже были воздвигнуты впечатляющие памятники, поводом для которых послужила смерть. Если вы приедете в Киев сегодня, вы, скорее всего, пожелаете увидеть Софийский собор, в котором находится могила Ярослава Мудрого. Вам также наверняка захочется посетить Киево-Печерскую лавру, в катакомбах которой почивают мощи множества святых. Как объяснил мне Владимир Мельниченко, один из архитекторов киевского крематория, “по-настоящему судить о цивилизации можно по тем памятникам, которые она оставляет после себя. У египтян были пирамиды. Мы хотели создать нечто, что символизировало бы значение и ценность жизни в нашем обществе”.
Мельниченко – человек серьезный, даже суровый. В его словах нет ни намека на иронию. Но судьба его великого проекта, реализация которого заняла тринадцать лет, очень многое говорит о том мире, в котором он жил. Горсовету не нравился существующий крематорий. Власти считали, что он нарушает каноны соцреализма, те самые, которые после недавней смены правительства они пересмотрели. Само здание и прилегающая к нему территория были намеренно обезличены. Сегодня само это место практически заброшено.
Решение о начале строительства крематория в Киеве было принято в 1960-е годы. Бюджет проекта ограничили тремя миллионами рублей, большая часть которых была отведена под закупку технического оснащения: печи и рефрижераторных камер для морга. Большинство архитекторов предпочли держаться в стороне от этого проекта и не подавать заявку на конкурс. Два местных художника, Ада Рыбачук и Владимир Мельниченко, получили проект в свое полное распоряжение. По словам Рыбачук, ее коллеги просто испугались и не захотели иметь ничего общего со смертью. Рыбачук и Мельниченко оказались настоящими фанатиками, энтузиастами своего дела. “Для нас все складывалось очень удачно”. Все. Даже первые наброски выглядят чрезвычайно амбициозно, когда они демонстрируют их сегодня. Инженеры уверяли, что спроектированное сооружение невозможно построить, но подобные комментарии часто предшествуют архитектурному триумфу. Денег тоже не хватало, однако последние этапы строительства – семь лет работы – были выполнены с привлечением добровольцев, работавших бесплатно. Рыбачук рассказала мне, что люди приезжали посмотреть на работу, интересовались, для каких начальников возводится это здание, и не верили, когда архитекторы отвечали, что оно предназначено для всех.
Когда Мельниченко и Рыбачук рассказывают эту историю, с энтузиазмом разворачивая перед вами цветные чертежи спроектированного ими крематория, самое мощное впечатление на слушателя производит их идеализм. Они и правда стремились сформировать новое отношение к смерти, вернуть, как описала это Рыбачук, “художественную составляющую”. Она поясняет: “Смерть превратилась во что-то тривиальное, обыденное. Мы хотели все это изменить, сделать ее красивой, серьезной, чем-то, что стоит размышлений и обдумывания”. Символ, который проектировщики выбрали в 1960-х годах для того, чтобы выразить свой замысел, не просто имел внешнее сходство со зданием Сиднейского оперного театра. За чаем мы по очереди изучаем бумажную модель крематория с тремя пересекающимися арками. Здание было выполнено из бетона и возведено на искусственном холме в самом сердце престижного киевского Байкова кладбища[900]. Один из архитекторов объясняет: “Это не просто здание, мы планировали создать целый комплекс ритуальных услуг, заняли для этого все пространство. Хотели описать путешествие по дороге жизни, объяснить, что смерть – это еще не конец. Все это мы рассказали властям. Это и стало одним из камней преткновения”.
Даже друзья критиковали замысел Рыбачук и Мельниченко: “Говорили, что мы стараемся навязать что-то новое, заменить традиционные похороны. Говорили, что захоронение в землю есть часть славянской традиции. Люди не хотели, чтобы мы связывались с кремацией”. Однако Рыбачук и Мельниченко настаивали – и совершенно справедливо, – что культура сожжения мертвых существовала в степи и в дохристианские времена. Они без устали занимались научными изысканиями: предприняли экспедицию в Карпаты в поисках аутентичных славянских обрядов предположительно существовавших в этом регионе в древности, зачитывались старыми текстами в киевских библиотеках. В результате их проекта включил в себя отсылки к духам этой местности и захоронение в погребальных урнах. Даже бумажная модель дает представление о том, что центр ритуального пространства должен был находиться под открытым небом. Прототипы погребальных урн до сих пор можно увидеть в доме Рыбачук и Мельниченко: архитекторы подвесили их у себя на кухне над плитой и выстроили в ряд вдоль стены за массивным столом.
Однако планам повторного внедрения кремации в Киеве помешали воспоминания куда более позднего периода, чем эпоха принятия христианства. Архитекторы хотели, чтобы их работа вызывала правильные ассоциации. Оказалось, что в Киеве идея сожжения неизбежно пробуждала в воображении образы, связанные с Холокостом и Бабьим Яром. Владимир Мельниченко объяснил: “В Советском Союзе до войны [в крематориях] всегда использовались немецкие печи, технологически в точности совпадавшие с теми, что нацисты применяли в лагерях смерти. И думать было нельзя, чтобы использовать их в Киеве. Нельзя было использовать немецкую печь, так что мы заказали английскую, производства Mason and Dawson, хотя она была и дороже”. Также было решено установить ее под землей. Ада Рыбачук считала, что крематорий не должен загрязнять воздух: “Да мы и не хотели, чтобы сооружение хоть в чем-то напоминало фабрику”.
Рыбачук и Мельниченко были по-настоящему одержимы своей идеей. Они планировали соединить в проекте погребальную архитектуру Мексики и Древней Руси, они хотели, чтобы в их проекте угадывались очертания многоступенчатых зиккуратов и степных курганов, представлявших целиком земляное сооружение. Практически каждая стена здания должна была быть украшена бетонными рельефами, огромными, ярко раскрашенными антропоморфными фигурами, живыми и праздничными. Огромная территория кладбища подверглась перепланировке: было выкопано искусственное озеро и проложены извилистые дорожки. Рыбачук добавляет: “Мы хотели, чтобы в зале был источник с водой. Никакого «фонтана слез», ни в коем случае! Никаких тропинок, усаженных мрачными липами. Ничего такого. Просто вода. – Она стучит по столу чайной ложкой. – Стекло мы привезли из Чехословакии. Нашли место, где они делали его в точности так, как нам было нужно”. Сейчас стекло исчезло, рельефов тоже больше нет. Огромные фигуры, часть из которых так и не была доделана, были выброшены в кусты. Некоторые из них до сих пор там и валяются. Решение использовать в отделке интерьера здания яркие цвета вызвало яростную критику. Внутренние помещения крематория были в основном выкрашены в черный цвет (чтобы перекрыть яркие тона) или выцвели до грязновато серого. Озеро осушили. Теперь в нем покоятся пустые бутылки, старый буфет и опавшие листья.