Но это еще не все. Мне стыдно участвовать в сговоре с этой ужасной женщиной. Я по-прежнему ненавижу все, что она сделала.
Хелен в очередной раз моргает. Она моргает очень редко – раз в минуту или около того.
– Мне нужно знать, что он их взял.
Я вздыхаю. Если бы это были мои десять тысяч фунтов, я бы тоже хотела это видеть. Я возвращаюсь со старой дороги на шоссе, пересекаю разделительную линию и паркуюсь возле закусочной на другой стороне, приткнув машину позади белого фургона. У стойки я заказываю себе латте.
– Что желает ваша мама? – спрашивает продавщица. Она кивает на Хелен, но слово «мама» вызывает у меня рефлекторное чувство нежности. И оно немедленно гаснет от того, как Хелен вздрагивает от одной мысли, что нас приняли за родственников. Я вспоминаю другое подобное вздрагивание, другое оскорбление, и тут же ожесточаюсь против нее.
– Я ничего не буду, спасибо, – говорит она.
Молоко в этом латте – мои единственные калории за весь сегодняшний день. С тех пор как я вернулась домой, мне толком некогда поесть – я либо спешу куда-то, либо валюсь спать без сил, либо пью. Это видно не только по моему ставшему свободным поясу, но и по моей серой припудренной коже, сухим глазам и легкой дрожи в руках.
Машина стоит на травянистой обочине, и мы ждем в ней, сидя рука об руку.
– Вот он. – Я не знаю, какой путь проделал Джесс, но он, должно быть, устал, потому что приехал на желтом велосипеде, который я видела возле библиотеки, а отсюда до Настеда на нем добрых полчаса езды. Он по-мальчишески перекидывает ногу через раму, прежде чем остановиться рядом с мусорным баком. Я прищуриваюсь и задумываюсь: не пора ли снова на лазерную коррекцию зрения.
– Вы его сможете разглядеть?
– Я пришла подготовленной. – Хелен достает что-то из своей сумки, и мне требуется несколько секунд на то, чтобы понять – это маленький красный театральный бинокль. Теперь рядом со мной милая «женщина-из-публики». Даже невооруженным глазом я вижу, как Джесс засовывает руку в мусорный бак, вытаскивает пакет и открывает его. Он прижимает к груди пачки наличных, разорвав пакет на маленькие кусочки, которые кружатся вихрем и смешиваются с осенней листвой. Хелен не опускает бинокль, когда он отъезжает, и смотрит ему вслед еще долго после того, как Джесс исчезает из моего поля зрения.
– Хорошо, – говорит она. – Надеюсь, на этом все и закончится.
Глава 17
Бассейн в моем распоряжении. Я ни разу не бывала в этой часовне, когда она еще действовала, так что могу лишь догадываться обо всех произнесенных здесь отчаянных молитвах – о пациентах и от них самих, в течение века, пока шли службы. Я стою в дальнем конце, сложив руки, но прыгнуть в воду и нарушить безмятежность поверхности, как и говорил Сэм, кажется почти кощунством. Ротанговые кресла выстроились в ряд вдоль старых поперечных нефов[8].
Вода, как свинцовое зеркало, отражает лики святых без малейшей ряби. Я не могу не думать о прошлом этого помещения. Оно заполняет пространство. Гидромассажная ванна выключена; но из предбанника доносятся неясные звуки, и иногда парилка, которая находится в старой ризнице, издает шипение. Наконец я выполняю идеальный нырок, как меня учили в Кромер-Холле. Я не столько плаваю, сколько борюсь с водой, нанося удары вместо гребков. А затем захожу в парилку.
Свет медленно меняет оттенок, напоминая радугу в тумане. Я вытягиваюсь на мраморе, скрестив ноги. Поднимаю руки перед лицом. Из-за веса, потерянного после возвращения в Саффолк, я чувствую себя мешковатой, а не гибкой. Интересно, сколько еще лет красоты осталось моим рукам?
– Это, должно быть, одно из немногих помещений, которое мы никогда не «крестили». Ирония, однако…
Я подскакиваю, поскальзываюсь и трескаюсь локтем о твердый камень. Боль пронзает мое тело, отчего перехватывает дыхание. Как он попал сюда?
– У них есть предложение, – поясняет Джесс, будто читает мои мысли. – Минимальный трехдневный пропуск в спортзал. Они пытаются немного оживить выручку в межсезонье. Не думаю, что они пустят сюда гопоту, верно?
– Ты ведешь себя не лучше.
– С чего бы? Это только ты так думаешь.
Он ставит мне шах и мат. Я не могу разъяснить ему и не стать в очередной раз снисходительной. Я остаюсь сидеть, когда он ложится на плиту напротив и его тело издает шлепающий звук при соприкосновении с мокрым мрамором.
Механизм испускает новую порцию пара. Джесс приподнимается и разгоняет его, вырезая своими длинными руками веерообразные фигуры в клубящейся дымке.
– Плохие новости, – сообщает он. – Гринлоу сказала «нет». Она не даст мне никаких денег. – Я громко смеюсь, как бывает, когда вы не можете поверить своим ушам. Мой смех разносится эхом. – Я не шучу, малышка.
От шока кажется, будто окружающий шум резко выключили, так что я слышу свое дыхание и его. Поймать его на лжи – означает признаться, что я была вместе с Гринлоу. Понятия не имею, зачем ему лгать, но думаю – и размышляю я быстро, прямо здесь, в панике, – что должна пресечь это прежде, чем очередной виток недоверия выйдет из-под контроля. В его странном спокойствии чувствуется некое предвкушение, мне даже кажется, что он затаил дыхание. Я думала, что напоминание о семье сработает, однако я ошибалась. Я не знаю, что еще делать, но указать на его обман тоже не могу.
– Это значит, что ты собираешься обратиться к прессе?
– Нет, – отвечает Джесс. Я расслабляюсь, выдыхаю, и мир вокруг кажется вновь ожившим. Гидромассажная ванна включается, напоминая, что мы здесь не на своей собственной территории и не одни, и облегчение от этого снимает еще немного груза с моих плеч. Джесс тоже это чувствует, глубоко вдыхает пар и медленно его выпускает, словно на занятиях йогой, а затем быстрым, как у молодого человека, движением хватает меня за предплечье:
– Тебе придется восполнить эту недостачу.
– Джесс, ты делаешь мне больно! – Из-за боли от его хватки до меня не сразу доходит весь шокирующий смысл его слов. Он просит у меня денег. Требует их!
– Это лишь то, что ты мне должна.
– Я… что-что?
– Кто остался в Настеде и разгреб все дерьмо? Я сделал это. Все плакали, и удивлялись, и никто ни в чем не усомнился. Где была тогда ты? – говорит он. – Ты не дала ни пенни на похороны.
– Ты никогда меня не просил! – Никто не ожидал, что Джесс Брейм обеспечит «свободный бар» в «Социале» для всех желающих: выпивка лилась в глотки рекой так же споро, как и слезы текли из глаз. – Ты сделал это ради себя, чтобы унять чувство вины.
– Да, но ты же сбежала. – Пальцы, охватывающие мою руку, слабеют – от раскаяния или от скользкого пота? – Пускай это будет десять штук, положим, в нынешних деньгах. Это все равно меньше, чем ты должна.
– За кого ты меня принимаешь, за какую-то комиссию по компенсации криминального ущерба? Ни один адвокат не стал бы заниматься вопросами потери чертова заработка или еще чем-либо в этом роде в подобной ситуации. И вообще, компенсация – для жертв, Джесс. Не для людей, которые причина проблемы, в первую очередь. – Он не отвечает. Какие-то эфирные масла, распыленные в воздухе – кажется, можжевельник и ментол, холодят и очищают мое дыхательное горло и легкие. Они помогают мне дышать размеренно, и я благодарна за это. – И даже если бы я захотела дать тебе денег, я не могу. Не такую кучу, как эта.
– Марианна, у тебя два дома. Как ты смеешь сидеть здесь и заявлять, что ты нищая?
– Я ничего не буду говорить, пока ты не отпустишь меня. – Джесс ослабляет, но не отпускает свою хватку. Я поворачиваю к нему лицо. – Я не собираюсь морочить тебе голову и говорить, что я бедная. Ты знаешь, что это не так. Все во что-то вложено. – Я слышу себя, и мне досадно. Как же много наших денег вложено в собственность, в доли, в акции и инвестиции – для получения максимальной отдачи. Однако это не отменяет того факта, что он лжет мне. У него есть деньги Хелен.
– Не угрожай мне, – говорю я. – Прости меня, ладно? Прости, что я сбежала, и мне жаль, если я ввела тебя в заблуждение насчет своей жизни, но это… Мы держались вместе все эти годы, Джесс. Ты разбиваешь мне сердце.
Мои эмоции проникают туда, куда не смогла достучаться логика, разбившаяся о каменную стену. Джесс отпускает меня внезапно и роняет голову на руки.
– Я думал, что могу рассчитывать на тебя, – произносит он.
И я ловлю себя на том, что хочу погладить его по голове. Рефлекс утешения силен, однако наше прежнее право прикасаться друг к другу с нежностью, конечно, отныне аннулировано. Моя рука повисает над его плечом.
– Ты можешь, Джесс, ты способен… заработать нормально, а не наступать на старые грабли. Я всегда буду беспокоиться о тебе.
– Но?… – спрашивает он.
«Но я не буду любить тебя и все равно оставила бы тебя». Мы оба это знаем, однако это не означает, что я могу так сказать.
Джесс опускается на колено возле моих ног; я плотно сжимаю ноги вместе и быстро отвожу их в сторону – прежде, чем он попытался бы что-то сделать. Раздается стук – его голова, которую он явно хотел уткнуть мне в колени, ударяется о мрамор. Я вздрагиваю и кладу ладонь ему на затылок. Он отмахивается от меня и, пошатываясь, бредет к двери. Распахивает ее плечом.
Температура падает, и воздух очищается. Джесс на секунду замирает в дверном проеме, на фоне витражных окон, и лишь слегка ослабевшая талия выдает его возраст. Его фигура настолько отличается от силуэта Сэма, что в сердце у меня екает, прежде чем я беру себя в руки.
– Лучше бы ты никогда не возвращалась домой, – говорит он, и я вижу в его глазах слезы.
Я жду достаточно долго, чтобы быть уверенной, что он ушел, дольше, чем стоит находиться в парилке. Когда я наконец выхожу – горит верхний свет, и бассейн полон народа. Я не знаю, что с моим лицом, но все таращатся на меня, и какой-то человек поднимается из гидромассажной ванны и помогает мне усесться в шезлонг, пока его напарник приносит мне стакан воды. И они спрашивают наперебой, все ли у меня в порядке, говорят, что мне действительно необходимо посидеть, что я выгляжу так, будто перегрелась, и интересуются, не нужен ли мне доктор.