Я так крепко вцепилась в руль, что мне свело даже те мышцы, о которых я не знала – под лопатками, в боках, – они горели от боли, когда я медленно ехала за Джессом обратно к Настеду. Его хвостовые огни метались красными полосами по щитку моего шлема. Он задавал темп, не слишком быстрый, а я следовала за ним. Мы обогнули сзади квартал новых домов и оказались у гаражей. Ключом Клея Джесс открыл дверь, и она с ужасным скрежетом распахнулась на огромных петлях под невообразимым углом, словно люк летающей тарелки. Я ожидала, что в чьем-нибудь окне загорится свет и отдернется штора, однако ничего подобного не произошло. Батарейки наших фонариков работали на последнем издыхании, но в их неверном свете мы успели протереть мотоциклы замшевыми тряпочками. Только когда они заблестели, как новые, мы наконец сняли наши шлемы и повесили их на крючки.
Лицо Джесса снова сморщилось.
– Как я могу пойти домой и сделать вид, будто ничего не случилось? – Я была слишком пропитана собственной болью и страхом, чтобы поглотить еще хоть каплю его, и я знала, что если не возьму себя в руки, то мы с ним оба развалимся на части. Прямо там и тогда, замерзшая и грязная, больная, промокшая и напуганная, я отчаянно пожелала не чувствовать ничего этого и представила действия в такой ситуации единственного известного мне человека, который бы от этого не страдал. Я выпрямила спину, сосредоточилась на фактах и приложила все оставшиеся силы, чтобы держать голос под контролем.
– Можешь. Потому что им ничего не известно. – Мне требовалось пресечь приглашение остаться на ночь с ним до того, как оно последует. – Джесс, мне нужно оказаться в своей постели, помыться в горячей воде в собственной ванной. Вся моя одежда черт знает в чем.
Он опустился на колени и обнял меня за талию.
– Я не смогу уснуть без тебя.
Мне захотелось оттолкнуть его.
– Мы увидимся завтра. – Я перебирала руками его волосы, а он плакал возле моих ног.
– Ох, слава Богу, что у меня есть ты, малышка, слава Богу, у меня есть ты… и мы всегда будем вместе, правда? – Его ресницы стали колючими от слез. Как, по его мнению, мы могли бы продолжать наши отношения?
Я была благодарна в ту ночь за убогие маленькие коттеджи с ванными на первом этаже. Я вымыла голову три раза и стояла под горячей водой, пока не потекла теплая. Обмотав волосы полотенцем, с ноющей болью в ногах, я надела свою старую фланелевую пижаму и забралась в кровать, которую делила с Колеттой. Я прижалась к сестренке, чтобы было теплее, и она тоже повернулась ко мне и устроилась поуютнее.
– Люблю тебя, Марианна, – пробормотала она сквозь сон, и плотина прорвалась. Я плакала до тех пор, пока ее волосы не стали такими же влажными, как и мои.
Когда мама меня разбудила, мне показалось, что я проспала секунд тридцать. Джесс, Гринлоу, Клей: каждый из образов прошлой ночи словно оставил синяк на моем теле. На самом деле было уже одиннадцать часов утра; отопление не работало, и от моего дыхания шел пар даже в помещении. Все болело, и мышцы как будто завязались в тугие узлы.
– Проблемы на личном фронте? – спросила мама.
Я издала звук, который прозвучал как «ы?».
– Джесс только что стучался в дверь. Он выглядел очень жалким. Я слышала, как ты вчера вернулась поздно ночью; у вас, наверно, нашла коса на камень. – Мама сдернула с меня одеяло – старый трюк, который она использовала, когда я не хотела вставать в школу. Я протестующе поджала ноги.
– Мама!
– Ссоры влюбленных – это неотъемлемая часть драмы, тем и хорош ваш возраст. Твой прекрасный принц ожидает снаружи. – Она широко раздвинула занавески.
Тучи исчезли: холодное желтое солнце заполнило комнату своими лучами, но не могло ее согреть.
– В любом случае сейчас тебе будет не до Джесса Брейма. – Мама отодрала угол пузырчатой пленки от оконного стекла. – Стоит тебе взглянуть на это, и ты глазам своим не поверишь!
Я поднялась на ноги и ничего не заметила, кроме того, что дождь прекратился и облака пропали. Бескрайнее синее небо, ровная линия горизонта, ничего выше деревьев и…
Господи!
Я осознала, что изменилось, когда Колетта вбежала в комнату и сообщила:
– Ночью обрушилась башня с часами!
Это оказалось правдой. Кирпичная кладка выглядела прочной, но только сейчас я поняла, сколько там было скрепляющих металлоконструкций и стекла.
Мама приподнялась на цыпочки, чтобы лучше видеть.
– Об этом сказали в новостях. Общенациональных, не местных. Прошлой ночью у нас за три часа выпала месячная норма осадков, и, видимо, это стало последней каплей. Все здание обречено. Они оцепили его и все прочее, выставили настоящие заградительные барьеры вместо того дерьма, что было раньше. Я видела Марка, когда ходила за молоком, он получил поденную работу – будет помогать строить новый забор вокруг. Он считает, что Ларри Лоуренс, владелец, подговорил кого-то разрушить это место, чтобы получить страховку. Как по мне, им давно бы следовало снести там все подчистую.
Я оделась в мягкий старый спортивный костюм, потертый, как кольчуга. Джесс дожидался меня возле военного мемориала, рядом стоял его мотоцикл.
– Ты спал? – Ответом стали его глаза под серыми веками, глубоко запавшие, с розовыми прожилками. – Не могу поверить, что она упала именно в ту ночь, когда мы там были, – сказала я. – Это могло случиться из-за нас.
– Это из-за меня, оттого, что я вышиб поперечную распорку. Мне следовало ее оставить. В любом случае надо ехать.
Я недоверчиво моргнула.
– Обратно в Назарет?
– Да. Я не могу сидеть в неведении – что они там найдут.
Когда мы подъехали к больнице, то увидели десятки машин, стоявших в переднем дворе и вдоль кедровой аллеи. Полицейские машины, экскаватор, грузовики. Следы их покрышек изрыли землю вокруг, но там не было полицейского ограждения, обозначающего место преступления. Мужчины, в том числе Марк Брейм, выстроились в очередь перед женщиной в каске и с папкой-планшетом. Марк, видимо, почувствовал Джесса у себя за спиной, обернулся и показал сыну поднятый вверх большой палец, предвкушая наличные в своем кармане сегодняшним вечером.
Джесс все никак не мог оторвать от меня рук; они то лежали на моих плечах, то обнимали за талию, то цеплялись за рукав. Я стискивала кулаки, сдерживаясь, чтобы не оттолкнуть его.
– Почему здесь копы? – спросила я мужчину, которого знала в лицо. – Из-за вандалов?
– Скорее из-за преступной халатности, – ответил тот. – Они считают, что башня упала из-за нее. Я знаю, что застройщик, Ларри Лоуренс, собирался оставить это место догнивать.
– Не получится, если «Английское наследие» посчитает его историческим памятником, – заметила женщина в утепленном болоньевом жилете.
Подъехавший грузовик с секциями нового забора в кузове разделил толпу надвое. Я не могла смотреть на Джесса: секциям предстояло стать стенами гробницы Клея, и его отец находился в числе тех, кто их возведет.
Глава 36
Конспирологи в одном оказались правы. В 1991 году Ларри Лоуренс продал здание с убытком в три миллиона фунтов и был доставлен в суд за преступную халатность в отношении архитектурного памятника второго класса. Строители покупателей тщательно, по кирпичику разобрали завалы. Клей провел семь сезонов, разлагаясь в сырости и обломках, и о находке сообщили в терминах, подразумевающих человеческие останки, а не тело. Его опознали по тюремной стоматологической карте.
С самого начала предполагалось, что вердикт будет – несчастный случай. Один торговец антиквариатом из Эссекса заявил, что, по его мнению, Клей полез за цифрами с часов или даже за стрелками, чтобы сдать их в скупку цветного металла. Обычно подобные смерти проходят не замеченными газетчиками, но с тех пор как Дариус Канниффи превратил больницу в «дом с привидениями», таблоиды писали о «Проклятии Назарета». Адам Соломон выступил на передаче «Би-би-си» и сказал, что все это место нужно снести и создать там заповедник дикой природы, включающий и болото.
После смерти Клея я продержалась еще шесть недель с Джессом, содрогаясь от его назойливых прикосновений, прежде чем сбежала в Кромер-Холл, благородно обветшалый интернат в Восточном Сассексе, подготавливающий для поступления в университет и переживающий достаточно трудные времена, чтобы там согласились взять наличные. Я сказала маме, что одна из стипендий, на которые я подавала заявку, досталась мне, когда ее первый обладатель бросил обучение в середине семестра, и в своем невежестве и гордости она поверила. Кромер-Холл не был «Башнями Мэлори» из моих фантазий и не являлся образцом совершенства: это было, по сути, теплое место для упитанных пафосных клуш-преподавательниц, желающих сохранить академическое лицо, и приехавших подтянуть свое произношение дочерей бизнесменов в первом поколении – но зато он находился далеко от Настеда.
Я запретила своей матери рассказывать Джессу, куда я еду.
– Марианна! – Я не привыкла видеть, как моей матери стыдно за меня, и это оказалось больнее, чем я ожидала. – Ты должна хотя бы попрощаться с ним. Пожалуйста. Я воспитывала тебя лучше.
– Никаких контактов, – возразила я. – Это единственный правильный путь. Я поступаю жестоко из лучших побуждений.
Из лучших побуждений по отношению к ней – возможно. Я защищала ее от правды о себе. Однако для Джесса в этом не было ничего хорошего. Я поступала жестоко, чтобы выжить.
Я не могла смотреть ему в глаза. Не могла вынести болезненной общей тайны, связывающей нас. Того, что знаю о нем. И, что еще хуже – того, что он обо мне знает.
Я ясно давала понять во время телефонных разговоров с мамой и Колеттой, что наш с ним разрыв был двусторонним решением. Когда они рассказывали мне о Джессе, о том, что он начал пить, или что он бросил школу, или как он буянил в «Социале» на прошлой неделе и провел ночь в камере, – мне хотелось бросить трубку и никогда не возвращаться домой.
– Как ты можешь быть такой холодной? – трещала мама в трубке.