Тревожное чувство у Хелен усилилось. О чем он говорит?
– Так… – Доктор снова опустил голову к ее записям. – Похоже, ваш последний поступок следует из долгой истории отказа от здоровых женских качеств, так же как и публичный эксгибиционизм, – ну и, конечно, говорение на странных языках давно уже является важным признаком. Хорошая новость заключается в том, что в наши дни мы не подходим к болезни с мерками морали, а рассматриваем ее скорее как дисбаланс в мозге, нечто такое, с чем мы можем справиться при помощи новых процедур.
– Постойте, постойте – каких еще процедур? Я тут не для лечения. Договор был о том, что я останусь здесь на три дня, пока пыль не осядет, а затем выпишусь. Мой срок почти истек.
Бурес взглянул на медсестру, которая встрепенулась с извиняющимся видом. На дело Хелен упал пепел, когда доктор с нажимом продолжил:
– Сожалею, что вам не объяснили должным образом. Боюсь, отказ от лечения не входит в ваши возможности. Пациенты частенько не понимают, что они сопротивляются лечению оттого, что больны. В том-то и дело. Ваш… бунт – это симптом вашего расстройства.
– Но я не больна! Я просто… – «Я просто… что? – подумала она. – Я просто глупая? Я просто потаскуха? Я просто наивна, я просто доверилась не тем людям?»
Бурес затушил сигарету и снова взял ручку.
– Даже короткий курс электроконвульсивной терапии позволит мне понять, сможем ли мы сломать вас, чтобы затем построить заново, уже правильным образом.
Хелен вспомнила Сьюзен после процедуры, униженную и сконфуженную; у нее заскребло в горле от готовых вырваться наружу рыданий.
– Я вижу, это вас встревожило. Возможно, снос здания был не лучшей аналогией. Думайте об этом скорее как о ремонте в доме, где неисправно освещение. Не лучше ли вам жить в таком, где лампочки не моргают, где вы можете доверять щелчку выключателя?
– Я видела, что делает с человеком «фритюрница», – произнесла Хелен. – Она превращает его в инвалида и дурака. Это способ убить меня и поддерживать во мне жизнь одновременно. Я вам не позволю. Я не больна.
– Мисс Моррис. – Голос Буреса был полон сожаления. – Вы нездоровы – и уже довольно долгое время, возможно, всю свою жизнь. Вы нуждаетесь в лечении. Если вы откажетесь сотрудничать, у меня не останется иного выбора, кроме как поместить вас по освидетельствованию[20] – на самом деле нам проще это сделать, когда вы уже здесь, чем когда вы снаружи.
Это был один большой обман, это был суд над ведьмой.
– Значит, вы меня тут удерживаете.
– Нет. Вы можете оставаться добровольной пациенткой…
– Но если я соглашусь, что я сумасшедшая, то вы должны держать меня здесь? И если не соглашусь, вы тоже должны держать меня здесь, потому что это мои бредовые идеи? – Хелен хотела, чтобы это прозвучало с сарказмом, но Бурес, похоже, обрадовался, что она наконец-то ухватила суть.
– Вы должны понять, что вас будет намного легче лечить, если вы станете сотрудничать, мисс Моррис. Еще остается вероятность, что вы можете причинить вред ребенку, и на такой риск я пойти не вправе. Моя дорогая, вам повезло, что вы имели дело с Эндрю Рэнсомом. Благодаря ему вы здесь, а не где-то в тюремной камере. Этот человек искал повод для работы со мной в течение многих лет. – На этих словах Бурес бессознательно дернул головой. Хелен почувствовала легкое покалывание в кончиках пальцев. Значит, это правда. Ее отправили сюда в надежде, что она сможет как-то помочь дальнейшей карьере сельского врача. – Но если вы снова нарушите закон и рядом не окажется такого защитника, который порекомендовал бы лечить ваши болезни вместо того, чтобы объявить преступницей, ну тогда… – Его слова казались железными решетками, вонзающимися в пол вокруг нее. – Я знаю, что вы думаете об этой больнице в тех же терминах, что и о тюрьме, однако с правильным лечением вы сможете достичь своего рода освобождения – свободы от поведения, которое делает сейчас вашу жизнь такой несчастной. Мисс Моррис, я бы очень желал, чтобы вы тоже верили в наши будущие достижения. Это противоестественно для женщины – не хотеть детей. Вы сами захотите родить ребенка от этого человека и сказать нам его имя, когда мы закончим. Это станет для вас облегчением. Пожалуйста, не плачьте. Даже пять или шесть лет назад вам назначили бы дозы ларгактила и, по сути, во всех смыслах оставили бы гнить. Вам вообще-то невероятно повезло оказаться больной в наше время и в этом возрасте.
Глава 45
Десять отсеков, десять кроватей с десятью свернутыми одеялами. Хелен ждала в этой незнакомой палате вместе с девятью другими пациентками, среди которых оказалась и Селеста Уилсон. Сейчас она совсем не походила на ту женщину с модного плаката, которой была еще несколько дней назад – в грязной ночной рубашке, с торчащими в разные стороны волосами, слипшимися в колтуны. Хелен сжимала вялую ладонь Паулины, не уверенная, что ее подруга хотя бы понимает, где находится. Шутки и советы иссякли; теперь Паулина угрюмо теребила свою ночнушку. Ее лицо изменилось от миловидно-пухленького до изможденного всего за одну ночь, а молочный запах стал прогорклым. «Занавес опустился», как выразилась об этом Норма, и все долгосрочные пациентки – те, кто хорошо знал Паулину, – пришли к общему мнению, что чем скорее она пройдет через «фритюрницу», тем лучше. С каждой минутой она все глубже погружалась в ад.
Хелен начинала понимать, что даже такая жестокая вещь, как электротерапия, может быть единственным способом вернуть кого-то обратно из этих глубин. За заботой о Паулине она почти забыла о собственном беспокойстве насчет этой процедуры. В последние несколько дней она впервые в жизни ощутила чью-то материнскую поддержку, и такая потеря Паулины причиняла ей боль.
Надзиравшая за ними сестра скрылась в дверях. Желудочный сок бурлил у Хелен в животе. Она пряталась в уборной во время завтрака – ее утренняя тошнота с каждым днем становилась все сильнее, – а медсестры за ней не приходили. Хелен надеялась, что они наконец уяснили: она сама способна управлять своим аппетитом. Норма, обеспокоенная отсутствием Хелен за завтраком, тайком сунула ей подсохшую булочку – просто бросила ее в карман, подмигнув. А Хелен, в свою очередь, уговорила Паулину проглотить несколько кусочков хлеба.
Появилась сестра с подносом, полным пустых стаканов.
– Зубы! – скомандовала она. Несколько пациенток постарше вытащили свои зубные протезы и побросали их в стаканы. Их рты теперь выглядели провалившимися.
– Может Паулина пройти первой в очереди? – спросила Хелен, пока сестра помечала ручкой имена на стаканах.
– А вы теперь медсестра, что ли?
Хелен знала, что лучше воздерживаться от слишком умных замечаний.
– Я просто думаю, что ей это нужнее, чем мне.
– О, вы доктор. Прошу прощения.
– Посмотрите на нее. – Она указала на Паулину. Глаза у той были открыты, но казались пустыми. Хелен пришла на ум ассоциация с окнами, в которых опущены ставни.
Медсестра прищурилась:
– Рядиться в фальшивое беспокойство за свою подругу – я называю это «ударом ниже пояса».
– Это не фальшивое беспокойство. Ради всего святого, о чем вы говорите? Если бы не я, у нее сегодня не было бы ни крошки во рту.
Медсестра округлила глаза:
– Что вы имеете в виду?
Хелен не собиралась извиняться за то, что взяла на себя ответственность за Паулину.
– Она ничего не ела два дня, и никто в палате не принес ей ни кусочка. Я дала ей немного булочки этим утром, и я… Что вы делаете?
Сестра подхватила Паулину под руку и повела обратно к выходу в коридор. Другая сестра вышла из-за ширмы в цветочек и заняла ее место. Когда в Назарете одна сестра оставляла свой пост, другая появлялась за считаные секунды.
– Куда она забрала Паулину?
– Перед процедурой – никакой еды, – пояснила новая медсестра. – Ее нельзя лечить, если она только что поела. Ей придется прийти на завтрашний сеанс.
Вот почему они оставили Хелен в одиночестве сегодняшним утром! Не из уважения к ее выбору, а потому что она сама делала то, что им нужно. Почему они ей не сказали? Почему никто ничего не говорит пациентам? Ее переполняла ярость, а не чувство вины. Простое общение с пациентами могло бы это предотвратить. Несколько поясняющих слов прошлым вечером – вот и все, что требовалось. Почему бы старшей сестре не проинструктировать сестер сообщать пациенткам необходимые вещи? Вся проблема и ирония ситуации заключались в том, что в отсутствие помощи персонала Хелен во всем полагалась на Паулину.
– Вы первая, – сказала ей медсестра и кивнула на дверь за ширмой. – Сегодня с ним несколько студентов-медиков. Просто чтобы вы знали.
В процедурной стояла плоская кушетка и что-то похожее на новомодную стиральную машину – глянцевую, кремовую, с переключателями, счетчиками и огоньками. Врачи-стажеры – несколько мужчин и, к зависти и удивлению Хелен, одна женщина – столпились полукругом возле доктора Буреса, повседневная одежда которого придавала ему еще даже больший авторитет среди белых халатов.
– Присаживайтесь, мисс Моррис, – предложил он. Хелен осталась стоять. Бурес, казалось, начал потрескивать от раздражения, как помехи в приемнике.
– Как мы уже обсуждали и как вы можете видеть из заметок, мисс Моррис – непростой случай. Очень яркие и укоренившиеся в ее поведении антисоциальные, навязчивые идеи насчет работы. Я надеюсь, что короткий курс ЭКТ поможет ей сотрудничать с нами в процессе лечения. Это позволит нам «феминизировать» ее, если вам угодно такое выражение.
Пока они разговаривали, еще одна медсестра – русоволосая, с веснушчатыми руками – вошла в комнату, неся две маленькие эмалированные чашечки с отбитыми краями. Хелен уловила запах денатурированного спирта.
– Садись, дорогая, – сказала она мягко. – Я просто хочу протереть тебя, чтобы контакт был… ах, у меня закончилась вата. Простите, доктор, я вернусь через минуту.
– Это безопасно? – спросила студентка. Она выглядела ненамного старше Хелен, и та задумалась: интересно, изучает ли она медицину с благословения или даже с поддержкой родителей? И если да, то знает ли она, как следует дорожить подобной привилегией? У студентки были светлые начесанные волосы, уложенные в идеальный шар вокруг головы. Этот стиль намекал на свободу, независимость, деньги и затраченное время. «Если – когда – я выберусь отсюда, то постригу свои волосы и уложу их так же», – подумала Хелен.