Ее голос, казалось, отдалился и стал невнятным, как у учителя, вещающего на латыни. Хелен охватило убеждение, что ее собственные записи, пролежавшие без внимания долгие годы, внезапно выпрыгнут из папки, выпорхнут в открытое окно и полетят прямиком в руки небольшой толпы в переднем дворе. Когда больница будет выведена из эксплуатации, все эти записи должны переместить в какой-то другой архив, и кто знает, что может выскользнуть наружу? Ее мир сжался до единственной цели – необходимости уничтожить записи о себе прежде, чем ее история с ревом ворвется в настоящее. Способность логически мыслить покинула ее и уплыла прочь, будто была лишь воздушным шариком, за который Хелен цеплялась все эти годы.
– Почему записи не под замком? – Ее не волновало, что она перебивает Дженни. – Они свободно валяются на полках. Они, конечно же, конфиденциальны; и у вас огромные проблемы с приватностью.
Дженни подняла свои ключи:
– Никто не получит их без моего разрешения.
Обе женщины вздрогнули, когда где-то снаружи разбилось стекло и послышались радостные возгласы.
– О, черт, – сказала Дженни.
Хелен увидела возможность остаться здесь в одиночестве; хитрость вернулась к ней, даже если благоразумие исчезло.
– Не берите в голову, – произнесла Хелен. – Я уверена, ваш заместитель вскоре возьмет это под контроль.
Дженни не заглотила приманку, но ее левое веко подрагивало. Формально ей было нечего терять, кроме гордости. Назарет не проходил или же вовсе проваливал проверку ее авторитета. Хелен сейчас зависела от профессиональной гордости Дженни так же сильно, как от своей собственной. Радостные возгласы превратились в скандирование.
– Боже, да там как будто футбольный матч. Ваши сотрудники могут, конечно, думать по-своему, – сказала Хелен. – Полагаю, это пережиток времен Керси. Не обращая внимания на психов, захвативших приют, персонал тогда заботился лишь о своих насиженных местах. Я подумала было, что вы…
Отодвинутый стул Дженни скрипнул по полу.
– Я вернусь через пять минут. – Она подтолкнула верхнюю распечатку к Хелен. – У вас достаточно времени, чтобы это прочитать. – Дженни с извиняющимся видом взмахнула ключами. – Я запру вас для безопасности.
Имелась в виду безопасность Хелен или записей, она не уточнила: просто вышла, и звук ключа был таким знакомым, словно все происходило вчера. Хелен вскочила на ноги раньше, чем стихли шаги Дженни, и раздвинула полки в стороны. Стеллажи были помечены по годам. 1985, 1979, 1970, 1965, 1960. Век вращался вокруг Хелен, перематывая в обратную сторону ее жизнь – Лондон и Робин в доме, и Дэмиан еще дома, и Лондон до этого, раннее материнство, а затем опять в Саффолк. Если Дженни поймает ее, карьера Хелен закончится. Хуже того, вся кампания по закрытию Назарета будет неизбежно скомпрометирована. От Хелен не ускользнула ирония ситуации: трудно сохранять негодование по поводу ложного обвинения в сумасшествии, когда чувствуешь, что действительно близка к безумию. Все симптомы были налицо: потные ладони, колотящееся сердце, чувство, что адреналин вот-вот заставит ее воспарить над полом. Ей хватало остатков здравомыслия, чтобы признать: это безумие – рисковать сразу всем, но Хелен была не в силах себя контролировать. Что-то ощущалось в этом месте: само здание противилось тому, чтобы служить больницей. Нечто таилось в его камнях, ядовитый газ, который заражал нормальных сумасшествием, а безумных делал еще безумнее. Как еще Хелен могла объяснить, почему она сейчас карабкалась вверх по семифутовой книжной полке, цепляясь за нее пальцами, как ребенок, лезущий на дерево?
Стеллаж с 1958 годом состоял из семи глубоких полок. Каждая была набита коричневыми архивными коробками с обнадеживающим толстым слоем пыли сверху. Ярлыки оказались выцветшими, но разборчивыми. Только три женщины покинули Назарет в сентябре 1958 года. Здесь тогда происходило безумие, ложное и истинное, с Хелен Моррис, Паулиной Престон и Селестой Уилсон.
Глава 52
Хелен не могла заставить себя прочитать записи о Паулине. Судьбу Селесты она впитала в один миг между двумя морганиями: передана в Рамптонскую больницу повышенной безопасности с рекомендацией префронтальной лейкотомии, если ее склонность к насилию не утихнет, хотя здесь не имелось никаких указаний на то, было ли это осуществлено. Ее собственные записи были аккуратно подшиты и начинались, как и следовало ожидать, с момента приема. Пока Хелен читала, физические ощущения той ночи, казалось, вернулись: ощущение невесомости, кусачий холод, ноги, покрытые засохшей пленкой ее собственных испражнений.
Прием. Пациентка направлена к нам ее врачом общей практики и родителями после попытки произвести аборт. Она отказывается разглашать источник абортивных средств или называть имя своего молодого человека при опросе и должна содержаться здесь для безопасности ее будущего ребенка, а также для своего собственного лечения.
Хелен поскребла ногтем по словам «произвести аборт», сделав в этом месте маленькую гармошку из мягкой бумаги. Это оказалось легко, как сдирать этикетку с мокрой бутылки. Следующие несколько страниц были написаны рукой доктора Буреса. Почерк левши и смазанные пятна будто отправили ее назад в его кабинет; она поймала себя на том, что бессознательно снова чешет зудящий затылок. Записи были хуже, чем она думала: Хелен увидела, что сам диагноз подчеркивает – ее состояние является постоянным; «психопатическое расстройство, а не одиночный эпизод мании». Тут говорилось, что ей никогда не станет лучше. «Для этой молодой женщины занимать любую ответственную должность было бы серьезной ошибкой».
Она глубоко вздохнула, пытаясь оценить свои перспективы. Не нужно быть клиницистом, чтобы понять: эти записи устарели, диагнозы старомодны, если можно так выразиться, и методы лечения совершенно неподходящие. Но Хелен знала, что общественное мнение сильно отстает от медицинского понимания вопроса, и это станет подарком для толпы снаружи, которая больше всего хочет подорвать не только закрытие Назарета, но и сам процесс выписки больных в свободную жизнь. Хелен потеряла способность видеть разницу между собственным знанием о том, что здесь написано, и тем, что известно общественности. В тот момент для нее это было одно и то же.
Новый шум снаружи заставил ее вздрогнуть. Послышался голос Дженни, звучащий жалобно даже сквозь шипение мегафона:
– Давайте, ребята, покажем себя сегодня с наилучшей стороны!
Шум толпы немного утих. Непохоже было, что местные работники имели настоящее призвание к медицинскому делу. Через два года они станут работать в прекрасном отеле, получая больше на чаевых, чем за неделю в Назарете.
Хелен разложила остальную часть заметок о себе на двух невысоких картотечных шкафчиках, поверх рассыпавшихся записей о Селесте и Паулине.
Психиатрический отчет после ЭКТ.
Данная пациентка на первый взгляд казалась отличным кандидатом на ЭКТ. Поведенческая коррекция не действует на эту пациентку. Ее реакция на конвульсивную терапию разочаровывает. Ее поведение остается враждебным и неженственным, без всякого чувства вины за попытку прерывания беременности. Основная проблема теперь в том, что делать с ребенком после родов. Пациентка по-прежнему отказывается разглашать тайну отцовства. Вероятнее всего передача на усыновление с оставлением матери в Назарете по освидетельствованию. С тех пор как отец пациентки отказался от нее, некому ходатайствовать о ее освобождении, и у нее нет видимых средств к существованию.
Это, вероятно, было написано сразу после того, как она сконфузила Буреса перед его студентами-медиками. Страница сочилась его злостью. Хелен читала дальше, навострив слух в ожидании возвращения Дженни.
Отчет медицинского суперинтенданта при выписке.
Она проявила медленную реакцию на конвульсивную терапию, но с момента прорыва был достигнут большой прогресс. Не наблюдается ущерба для памяти или когнитивной функции вследствие ЭКТ; однако и в таком случае это не было бы проблемой, учитывая, что для домохозяек средства к существованию не зависят от интеллекта или памяти. Пациентка понимает суть своих обязательств, которые ее попросили принести. Она выписана на попечение своего молодого супруга с разъяснением, что это испытательный срок и что любые дальнейшие нарушения приведут к ее повторной госпитализации. Я удовлетворен тем, что поведенческая коррекция оказалась и в этом случае успешной. Пациентка больше не желает причинить вред ребенку и смирилась с условиями предстоящего материнства. Она будет преуспевать в стабильном браке.
Тяжелые шаги зазвучали в коридоре снаружи, и сердце Хелен, и без того уже бьющееся с удвоенной скоростью, чуть не выскочило из груди. Она поспешно собрала свои заметки, в панике столкнув некоторые бумаги: записи Паулины и по меньшей мере одна страница Селесты, как в замедленной съемке, соскользнули в узкую щель между картотечными шкафами и стеной, к которой эти шкафы были прикреплены болтами. Хелен сложила свои записи приемным листком кверху, перевернула и убедилась, что отчет Керси о выписке в конце, а суть диагноза и лечения в середине.
Теперь в замке несомненно загремел ключ; это Дженни. Хелен застряла среди стеллажей с двадцатью выцветшими страницами на руках – это являлось грубым должностным нарушением. И тут ей пришло в голову, что, конечно, она могла бы их вынести, и шансы, что они каким-то образом всплывут в процессе архивирования, не говоря уж о связи с ней, станут нулевыми. Но сейчас возвращаться под каким-либо предлогом назад за портфелем, оставшимся в кабинете Дженни, слишком поздно. А на облегающем платье Хелен не было карманов.
– Вы здесь, Хелен? – Это был мужской голос, который она знала. Хелен решилась выглянуть из-за своего укрытия, держа заметки на вытянутой руке за полками. Стальные носки ботинок геодезиста Стива Прайса и его каска не сочетались с костюмом и галстуком.