С самого момента получения письма у нее в голове звенело от вопросов, жужжавших, как мухи над несвежим мясом. Дж. и М. – кто они? Жители Настеда, бывшие сотрудники больницы. Это сужало возможный круг до сотен человек.
И какие именно записи у них были? «Недавно в нашем распоряжении оказались некоторые документы… Они относятся ко времени вашего пребывания в Назарете…» Каким образом они могли их получить? Хелен помнила, как засунула свои заметки в мешок, предназначенный для сжигания. Какие-то подглядывающие медсестра или носильщик, должно быть, увидели, что она пытается избавиться от записей, прочитали их и сопоставили Хелен Гринлоу с Хелен Моррис. Это являлось единственным объяснением, которое она могла придумать, хотя и не вполне понятным. Зачем им было ждать? Почему бы не разоблачить ее сразу же после скандала с Канниффи? Возможно, они работали в больнице с давних пор и ожидали, когда получат выходное пособие, или же, более хитроумно – когда Хелен продвинется выше по службе. Письмо было грамотным, убедительным, хитрым. Она не могла их недооценивать. А может, расследование Адама Соломона или, не дай Бог, документальный фильм Дэмиана раскрыли какой-то параллельный бумажный след, о котором Хелен и не подозревала? Дэмиан. Если он узнал обо всем этом спустя столько лет… Были ли другие пути доступа к записям? Хороший бульварный журналист может сделать что угодно, но опять же – откуда источник информации? Налицо все признаки превосходного таблоидного укуса: смутное прошлое в сумасшедшем доме, нынешняя коррупция; и немедленная уступка шантажу должна доказать ее вину по обоим этим пунктам.
Они предлагали встретиться в Назарете. Такая рассчетливая жестокость напугала ее даже больше, чем сам шантаж.
Пиканье по радио подсказало, что уже девять часов. В чистый сухой день от Сайзуэлла до Настеда было около часа езды. Если она хочет добраться до территории больницы вовремя, ей вскоре нужно выходить.
Хелен опустила взгляд на банкноты в сумке и на ключи от машины, зажатые в руке. С той самой минуты, как прочитала письмо, она знала, что заплатит. И те, кто ее шантажировал, переступая черту закона, рисковали собственной свободой. Они тоже должны это знать.
Даже в шторм вождение оставалось лучшим противоядием от паники, подумалось ей. Наблюдение за дорогой через неистовое мельтешение «дворников» оттянуло на себя все ее внимание. По радио передавали постоянные, хотя и расплывчатые обновления погодных сводок. Река Блит перешла в наступление у Валберсуика, но не упоминалась ни разлившаяся река Вэйвни, ни болота, ставшие непроходимыми. Мало кто был настолько глуп, чтобы ехать по дорогам в таких условиях; струи ливня размывали надписи на указателях. Хелен сначала пропустила надпись «Настед», и осознала свою ошибку только когда достигла незнакомого железнодорожного переезда и почти проехала мимо поворота на Больничную дорогу.
Она заглушила двигатель задолго до того, как выключила фары, а затем огляделась, согласно полученным инструкциям, в поисках света. Белое свечение исходило не от двойных дверей, как следовало бы ожидать, а из дальнего конца крыла с женскими палатами. Дождь стекал водопадом с краев ее зонта, ноги промокли за считаные секунды. Свет становился все ярче и ярче, почти размывая две – только две – фигуры в дверях. Ей потребовалась одна секунда, чтобы разглядеть, насколько они худые. И вторая – чтобы понять, что они дети.
Глава 57
Дж. и М.
Требуемая сумма, формулировка их письма и доступ к ее записям заставили поверить, что они взрослые – среднего возраста или даже ее ровесники. Может, они действуют от имени кого-то другого? Они явно понимали, во что ввязались, все на это указывало. Хелен имела опыт переговоров, но какие обсуждения возможны с этими бедными, нервничающими детьми? Она надеялась, что пот, выступивший на ее лице, сойдет за дождевую воду. Зная теперь их возраст, она никак не могла сопоставить его с требуемой суммой. Как они собираются объяснить, откуда у них деньги? У них вообще есть банковские счета? Дженни платила кому-то из персонала наличными, даже когда больница уже закрывалась.
Мысль о Дженни придала Хелен твердости. Если она станет рассматривать эту унизительную встречу как проблему по работе – как сложную операцию, как выступление против партийного организатора во время вопросов к премьер-министру[23], как неудобную беседу с местным журналистом – она сможет это сделать.
Если только они не успели побывать с бумагами где-то еще, но конечно, это тоже было частью их плана.
Хелен вспомнила Давину и приняла на себя «вид для официальных встреч», когда прошла в ненавистный коридор. Его длина милосердно скрывалась в темноте, однако свечной свет мерцал на шелушащихся гниющих стенах; все здесь разрушалось быстрее, чем Хелен могла представить.
– Сначала я посмотрю документы, – сказала она. Хорошо сказала: ее голос звучал четко и авторитетно. Это скрыло то, что происходило у нее внутри: стоять внезапно стало очень трудно, голова казалась в два раза тяжелее, чем обычно.
– Нет, пока я не увижу наличные. – Парень говорил как плохой актер из полицейского сериала, и устроил целое шоу из проверки денег, как будто больше всего на свете мечтал обвинить ее в фальшивомонетничестве.
– Я хотела бы взглянуть на бумаги, перед тем как обмен состоится.
Хелен поняла, что записи настоящие, прежде, чем они оказались в ее руках; она поймала себя на том, что поглаживает запомнившийся правый верхний угол первой страницы, загнутый, как собачье ухо. Было слишком темно, и она не могла разглядеть пятна на страницах – из-за возраста или из-за чего-то похуже. Ее разум отматывал время назад, быстро и головокружительно. Слова по-прежнему можно было разобрать. «Она очень безумна…»
Внезапно она ухватилась за одну мысль: здесь присутствовала только половина истории болезни. Тут не было никаких упоминаний о незаконном аборте. Она не представляла, кто уничтожил эти страницы.
– Кто дал вам это? – Голоса, как и мышцы, имеют память, и Хелен была хорошо натренирована. Ее крик, пройдя через фильтры многолетнего обучения публичным выступлениям, превратился в слова, прозвучавшие с парламентской сдержанностью.
Мальчишка гордо вздернул подбородок.
– Никто. Мы добыли их с помощью собственной… любознательности. Их оставили наверху, в архиве. Вот так случается, когда делаешь что-то спустя рукава. Ну, очевидно, это не самое худшее, что могло бы произойти.
Хелен мысленно вернулась на шесть лет назад. Стук в дверь – ее кровь вскипела от одного воспоминания об этом – и поспешная возня с бумагами. Она, должно быть, перепутала страницы в панике. Глупая, глупая женщина. Что же тогда она сожгла? Она помиловала Паулину, чья репутация ничего не стоила. И Селесту тоже.
– Все здесь, черным по белому, не так ли? – сказал парень. – Доказательства того, где вы были. Что вы сделали.
Он до сих пор не упомянул о неудачном аборте, и в любом случае – разве стали бы дети их возраста осуждать ее за это? То, что он имел, было для него, видимо, равносильно доказательству ее «болезни». И это стало бы достаточно интересно для таблоидов. И существование этих документов раскрыло бы ее вмешательство. Журналист потребовал бы от них выдать источники информации. Дженни Бишоп вспомнила бы про время, проведенное Хелен в одиночестве в ее архивах. Эти бумаги были более обвинительными, чем этот мальчик предполагал.
– Да, – ответила она. – Не могу возражать вам в этом.
Это было правдой. Что-то, однажды оформленное официально на бумаге, становится фактом, и не важно, является это правдой или нет.
– Откуда мне знать, что вы не сделали копии? – Хелен спросила это лишь для того, чтобы проверить их хитрость; разумеется, копии имеются.
– Вам придется нам довериться, – ответил парень.
Дрожь в голосе девушки подсказывала Хелен, что она хотела бы говорить правду. Когда Хелен передала ей деньги, та разделила их на две части. Это был бессознательный жест, но Хелен поняла: этот фронт вовсе не так сплочен, как думает мальчик.
– Больше вы о нас ничего не услышите, – сказала девушка. И вновь она показалась искренней, однако Хелен знала, что, конечно же, они придут к ней снова. Так работает шантаж. Ты заплатил – ты сдался.
Если бы только у нее появился какой-то рычаг давления на них, она смогла бы им воспользоваться, но вряд ли сейчас это главное. Сейчас она должна сосредоточиться на уничтожении этих…
Внезапный порыв ветра почти сбил ее с ног. Удар двери – металлом по старому камню – прозвучал громко, как выстрел. Грохот падающей штукатурки и кирпичной кладки заставил их всех отпрыгнуть глубже в коридор, подальше от взметнувшейся пыли.
– Джесс! – закричала девушка.
Значит, Дж. – это Джесс. От взгляда, который он бросил на девушку, горячий пот Хелен превратился в холодный. Ее вымогатели разговаривали паническим шепотом, обсуждая бестолковые стратегии выхода. Куча обломков была высотой по пояс, и потолок сильно провис.
– Нам придется выйти через парадную дверь, – сказал Джесс. Он был прав; их единственный выход находился в другом конце полумильного коридора. Все, что Хелен оставалось сделать, – это пережить трехминутную прогулку по прямой линии.
Трудно ли это будет? Иди шаг за шагом. Не думай о катакомбах собственной памяти, а просто смотри вперед, фокусируйся на своем маленьком фонарике-карандаше и его слабом луче. Думай не о раскачивающихся босых ступнях, а о грязной холодной воде в собственных туфлях.
Хелен не могла этого сделать.
Не могла пройти мимо комнаты, где умерла Паулина. Продвигаться становилось все сложнее, как будто с каждым шагом удваивался вес ее обуви. Она остановилась в двух ярдах перед дверью прачечной. Ей придется просить их, по-другому никак. Ей придется просить их, ей придется сказать им, и если она покажет свою слабость, они могут ухватиться за это и решить оставить ее здесь, чтобы преподать урок или просто ради забавы.