Может быть, про забастовку, или что оно там, скажут в программе новостей. Вильма послушает ее за мытьем посуды – она еще справляется с мытьем посуды, если не торопится. Если разобьется что-нибудь стеклянное, придется вызывать помощь по интеркому и ждать прихода Кати, ее личной уборщицы по вызову. Катя заметет осколки, непрестанно охая и причитая со славянским акцентом. Осколки стекла бывают очень острыми, и Вильме не стоит рисковать, вдруг она порежется – тем более она что-то подзабыла, в каком ящике в ванной у нее лежит лейкопластырь.
А кровяные пятна на полу создадут у руководства нежелательную картину. Люди, заправляющие «Усадьбой», не верят, что Вильма может самостоятельно себя обслуживать; они только и ждут предлога, чтобы запихнуть ее в крыло усиленного ухода и наложить лапу на мебель, которую она себе оставила, на ее хороший фарфор и столовое серебро. Все это они продадут, чтобы поддержать прибыльность «Усадьбы». Таковы условия подписанного Вильмой договора: плата за попадание в «Усадьбу», цена комфорта, цена безопасности. Плата за то, чтобы не быть обузой. Вильма оставила себе два предмета мебели – секретер и туалетный столик, последние реликвии ее уже не существующего имущества. Остальное она отдала своим троим детям, хотя им ее вещи были ни к чему – не в их вкусе, и они наверняка засунули все это куда-нибудь в подвал, но выразили почтительную благодарность.
Из радиоприемника несется бравурная музыка, бодрый диалог ведущего и ведущей, опять музыка, погода. Волна жары на севере, затопление на юге, снова торнадо. Ураган направляется к Новому Орлеану, другой треплет Восточное побережье континента, обычное дело в июне. А в Индии все наоборот: муссоны не пришли, и существует опасность неурожая и голода. В Австралии все еще держится засуха – хотя в районе Кэрнса, наоборот, потоп, и крокодилы вторгаются на улицы города. В Аризоне лесные пожары, и в Польше тоже, и в Греции. Но здесь, у нас, все хорошо – самое время отправиться на пляж, насладиться солнышком, но не забывайте про крем от загара, и к тому же следите за грозовыми очагами, которые могут образоваться позже. Хорошего вам дня!
А вот и главный блок новостей. Переворот в Узбекистане; стрельба в торговом центре в Денвере, стрелок (без сомнения, сумасшедший) убил нескольких человек и сам был убит снайпером. Третью новость Вильма слушает внимательно. Толпа людей в масках младенцев подожгла дом престарелых на окраине Чикаго; то же самое произошло недалеко от города Саванна в штате Джорджия, и третий подобный инцидент случился в Эйкроне, штат Огайо. Один из домов престарелых был государственный, но два других – частные, со своей охранной службой, с весьма небедными обитателями (из которых кое-кто превратился в угольки).
Комментатор говорит, что это не совпадение. Это координированные поджоги: ответственность за них взяла на себя группа, именующая себя «Нащерет», заявление группы опубликовано на сайте, владельцев которого власти сейчас пытаются установить. Комментатор сообщает, что семьи погибших пожилых людей, разумеется, в шоке. Следует интервью с рыдающим родственником, неспособным членораздельно изъясняться. Вильма выключает радио. Про сборище у въезда в «Усадьбу «Амброзия» ничего не сказали – видимо, у него масштабы не те, и к тому же здесь еще ничего не случилось.
«Нащерет» – так это прозвучало для Вильмы. Дикторы не сказали, как название движения пишется по буквам. Она попросит Тобиаса посмотреть новости по телевизору – он утверждает, что терпеть не может это занятие, но сам вечно смотрит – и рассказать ей поподробнее. Она игнорирует пляски человечков вокруг микроволновки – на сей раз они в розовом и оранжевом, со множеством рюшей, гротескно высокие парики украшены цветами – и идет в постель, ей нужно поспать перед обедом. Когда-то Вильма терпеть не могла спать днем – и до сих пор терпеть не может, боится что-нибудь пропустить. Но не спать днем она уже не может, иначе не хватит сил до вечера.
Тобиас ведет ее по коридору к столовой. Они едят во вторую смену: Тобиас считает дурным вкусом обедать раньше часа дня. Он шагает быстрей обычного, и Вильма просит его идти помедленней. «Конечно, дорогая», – говорит он, сжимая локоть, под который он ее подталкивает. Однажды он обнял ее за талию – у нее еще есть талия, в отличие от некоторых, – но в результате потерял равновесие, и они оба чуть не упали. Он невысок ростом и перенес операцию по замене тазобедренного сустава. Ему нельзя падать.
Вильма не знает, как он выглядит – уже не знает. Скорее всего, она мысленно приукрашивает его образ, воображает его моложе и бодрее, чем на самом деле, не таким морщинистым, с более густой шевелюрой.
– Мне надо очень многое вам рассказать, – говорит он прямо ей в ухо. Ей хочется сказать, чтобы он не кричал, она не глухая. – Я узнал, что они не забастовщики, эти люди. Они не отступают, их стало больше.
Такой поворот событий, кажется, придал ему сил: он почти мурлыкает про себя.
В столовой он отодвигает стул, помогает ей сесть и, как раз когда она опускается на сиденье, придвигает стул обратно к столу. Почти потерянное искусство, думает Вильма – умение грациозно пододвинуть стул даме, все равно что умение подковать лошадь или оперить стрелу. Затем Тобиас садится напротив – едва различимый силуэт на фоне белых обоев. Вильма поворачивает голову и краем глаза видит смутные очертания его лица с темными, пронзительными глазами. Она запомнила их пронзительными.
– Что в меню? – спрашивает она. На каждую трапезу им дают напечатанное меню, лист бумаги с рельефно выдавленным несуществующим гербом. Гладкая бумага цвета сливок, как театральные программки давних лет, когда они еще не печатались на газетной бумаге и не пестрели рекламой.
– Грибной суп, – говорит Тобиас. Обычно он пространно рассуждает за каждым приемом пищи, мягко критикуя еду, вспоминая роскошные банкеты, на которых ему довелось побывать, выражая сожаление, что в наши дни уже никто не умеет готовить, особенно телятину, – но сегодня он все это пропускает. – Я кое-что нарыл. В игровой комнате. Я серфил.
Он имеет в виду, что воспользовался общим компьютером и поискал в Интернете информацию на интересующую его тему. Личные компьютеры обитателям «Амброзии» не положены – официально это объясняется тем, что пропускная способность локальной сети недостаточна. Вильма подозревает, что на самом деле руководство боится. Если предоставить обитателям выход в Интернет, то женщины падут жертвой сетевых мошенников, заведут неподходящие романы и растрынькают все свои деньги, а мужчины подсядут на интернет-порнушку, перевозбудятся и откинут копыта, и «Амброзию» засудят негодующие родственники, поскольку персонал должен был тщательней следить за старичками.
Итак, никаких личных компьютеров; но клиенты заведения могут пользоваться компьютерами в интернет-центре, где установлены программы, ограничивающие доступ, – наподобие родительского контроля, как для детей. Вдобавок руководство старается оттянуть своих подопечных от экранов, вызывающих нездоровое привыкание: лучше пусть клиенты возятся с мокрой глиной или склеивают картонки в узоры; или играют в бридж – он, как говорят, замедляет наступление деменции. Впрочем, как выражается Тобиас, по игрокам в бридж невозможно определить, наступила ли у них деменция. Вильма, которая сама когда-то активно играла в бридж, воздерживается от комментария.
За ужином Шошанна, трудотерапевт, обходит столовую, нудно убеждая жильцов в том, что они испытывают потребность выразить себя через Искусство с большой буквы. Когда Шошанна тащит их принять участие в очередном рисовании пальцем, нанизывании бус из макарон или какой-нибудь еще гениальной затее, Вильма всегда ссылается на свое гаснущее зрение. Шошанна однажды покрыла ее козырь рассказом про каких-то слепых горшечников, чьи творения, прекрасные, вылепленные вручную сосуды, снискали международную славу. Неужели Вильма не хочет расширить свои горизонты, хотя бы попробовать? Но Вильма обдала ее холодом. «Старую собаку новым трюкам не выучишь», – и оскалила острые фальшивые зубы.
Что до интернет-порнушки, кое-кто из похотливых старцев обзавелся мобильными телефонами и пускается во все тяжкие. Вильма знает это со слов Тобиаса, который, когда не болтает с ней самой, сплетничает со всеми подряд. Он утверждает, что сам не опускается до вульгарного телефонного порно, поскольку женщины на экране – слишком маленькие. Он говорит, что есть предел уменьшения, после которого женшина превращается в муравья с молочными железами. Вильма не совсем верит этой повести о воздержании, хотя, возможно, он и не врет; не исключено, что саги собственного сочинения заводят его сильнее, чем все, что может предложить простой телефон – и кроме того, у саг большое преимущество: в них Тобиас играет главную роль.
– Что еще вы узнали? – спрашивает Вильма.
Воздух полон звяканья ложечек о фарфор, бормотания дребезжащих голосов – насекомые вибрации.
– Они утверждают, что пришел их черед, – говорит Тобиас. – Поэтому на плакатах написано «Наш черед».
– О, – Вильма понимает, что расслышала неправильно: не «Нащерет», а «Наш черед». – Их черед делать что?
– Жить, насколько я понимаю. Я слышал выступление одного из них по телевизору: их сейчас интервьюируют все кому не лень. Они говорят, что мы уже пожили. Люди нашего с вами возраста. И испортили все, что можно. Убили планету из-за собственной жадности и все такое.
– В этом что-то есть, – говорит Вильма. – Мы и вправду много напортили. Хотя и не нарочно.
– Они – обыкновенные социалисты! – Тобиас не любит социалистов; все, кто ему не нравится, оказываются социалистами под той или иной маской. – Ленивые социалисты! Вечно пытаются захапать то, ради чего другие трудились.
Вильма так и не узнала точно, откуда у Тобиаса деньги – и немалые, раз он смог позволить себе не только череду бывших жен, но и просторные апартаменты в «Амброзии». Она подозревает, что он занимался сомнительными сделками в странах, где любые сделки – сомнительны. Но он осторожен и не распространяется о начале своей финансовой карьеры. Он говорит только, что владел несколькими компаниями, которые занимались международным импортом и экспортом, и удачно вложил деньги, хотя богатым себя назвать не может. Впрочем, богатые люди никогда не говорят, что богаты: они считают себя «обеспеченными».