Лисо, смуглый пожилой мужик неопределенной национальности, в синем костюме и с большим брильянтом на пальце, был начальник над нищими, а Сергей Борисович Чердынцев был просто человек сильный и богатый. Ему нравились собственные инициалы: СБЧ – «сильный богатый человек».
История была такая.
Была кошмарная пробка, машины стискивались все плотнее, водители занимались крошечным самообманом, продвигаясь еще на метр, на полметра, на пять сантиметров вперед, но от этого пробка становилась только туже и безнадежнее. Рядом было метро. Сергей Борисович вышел, и в сопровождении двух охранников спустился вниз. Ему было смешно ехать вниз по эскалатору в этой – кстати, не такой уж страшной! – толпе народа. Он даже подумал, что надо будет время от времени этак, что ли, кататься.
Вдруг он увидел ее. Она стояла недалеко от схода с эскалатора, спиной прислонившись к мраморной колонне. Она была похожа на Флору на картине Боттичелли «Весна». Точно такой же нос, светлые глаза и рыжеватые волосы по бокам прекрасного лица. У нее был большой торчащий живот – на самом деле подвязанная подушка, Сергей Борисович это заметил сразу – и картонка в руках: «Помогите выжить!». Конечно, это был обман для дураков, но уж очень хороша она была. Сергей Борисович остановился. Протянул вбок и чуть назад правую руку. Охранник вложил ему в пальцы пятисотку. Сергей Борисович подошел и положил купюру в сумку, которая стояла на полу. «Спаси Господи!» – прошептала девушка. Сергей Борисович рассмотрел ее внимательно. Чудесные глаза. Чуть приоткрытые губы. Тонкие брови. Безупречный подбородок.
Сергей Борисович вытащил из бокового кармана блокнот и авторучку. Написал: «Ничего не бойся. Иди вот за этим парнем. Наверху машина. Все будет хорошо». Показал записку охраннику, потом отдал ей. Она прочитала и кивнула. У нее даже слезы выкатились из прекрасных глаз и побежали ручейками по прекрасным щекам и вниз, на прекрасную шею. Сергей Борисович отвернулся и пошел дальше, уже с одним охранником – и вот теперь она живет у него на даче, а по вечерам он часами доказывает своей жене, что все сделал правильно. Что она ему как дочь, которая у него вполне могла бы быть, если бы он женился в восемнадцать. Или как сестра, если бы его мама Анна Алексеевна еще раз родила в сорок. Что они ее научат всему хорошему и удочерят, раз уж своих нету. И выдадут за сына Арсения Андреевича. И будут жить-поживать, нажитое проживать…
– Понятия, понимаешь? – повторил Лисо.
– Мне по херу твои понятия, – Сергей Борисович тоже перешел на «ты».
– Ты беспредельщик, да? – Лисо откинулся в кресле. – Как бы не пожалел!
– Я беспредельщик, да, – покивал Сергей Борисович.
Встал, быстро достал из комода пистолет и всадил четыре пули в живот Лисо. Тот завыл.
Прибежали охранники. Замотали ему рот скочтем. У него были безумные предсмертные глаза, коричневый лоб стал мокрым и серым. Сергею Борисовичу было не жалко. «Вот если бы кино про Афган, я б разрыдался», – подумал Сергей Борисович и хмыкнул сам на себя.
– Доделать? – спросил охранник.
Сергей Борисович пожал плечами. Лисо унесли. А Сергей Борисович продал дачу и уехал за границу. Вместе с женой и этой девушкой.
Кстати, девушка так и не сказала, как ее зовут. Паспорта у нее не было, так что сколько ей лет – тоже неизвестно, а сама она не помнила. И про свою семью и дом тоже не помнила ничего или говорить не хотела. Ну и ладно. Сергей Борисович за всё заплатил. Назвали Флорой, как на картине Боттичелли. Флора Александровна Смоленцева, потому что на метро «Смоленская» она стояла.
Он надеялся, что со временем она придет в разум. Наверное, думал он, у нее в детстве была какая-то страшная травма. Может быть, родители ее держали в кладовке на цепи и насиловали каждый день. Может быть, били. Может быть, она с двух лет жила в интернате, оттого и ничего не помнит.
Но все заботы с Флоры стекали, как с гуся вода. Читать она почти не умела. Учиться не хотела. С психологом у нее контакта не получилось. Ложилась на кушетку и молча ковыряла в носу все пятьдесят минут, и так – три раза в неделю, сто евро сессия, не в деньгах дело, но глупо же вот так почти полгода безо всякой динамики! Это аналитик сам сказал, добавив, что она психически сохранна.
Хорошо, допустим. Но мыться, менять белье и расчесывать волосы ее надо было заставлять, как маленькую. Она иногда сбегала из дому; обычно ее находили в кафе, где она лопала пиццу, смотрела телевизор вместе с болельщиками и кричала «Гол! Гол!».
Один раз она пришла к Сергею Борисовичу в спальню, когда его жена уехала на пару дней. Вошла в халатике. Сергей Борисович спросил: «Что тебе, моя золотая, моя красавица, моя девочка?» – а она скинула халат и стала перед ним вертеться, как в порнушках – ставить ногу на пуфик, поворачиваться спиной и нагибаться, у нее была чудесная фигура и поразительное лицо, итальянское лицо эпохи кватроченто, а потом она попыталась стащить с Сергея Борисовича одеяло. Он схватил подушку и стал ее выгонять. Подушкой бил, а потом шелковым валиком. Главное – рукой не коснуться. Выкинул ее халат, запер дверь.
Наутро встал – ее нет. Жена приехала, сказала, что до вечера подождем, а потом надо искать. Но Сергей Борисович возразил: «Она же знает наш адрес».
Через год Сергей Борисович шел под руку с женой по какой-то очень туристической улице, и вдруг увидел ее. Она стояла у стены, бледная и прекрасная. Под заношенным платьем бугрился привязной – за три метра видать – живот. В руках была картонка: «Pregnant! Hungry! Help!».
– Ну, кто был прав? – спросила жена.
– Ты всегда права, моя умница. – Сергей Борисович погладил жене пальцы.
– А ты был неправ, – с чуть учительским упреком сказала она.
– Нет, – сказал он. – Я верил, что у девушки с картины Боттичелли будет счастье. Значит, я был прав. А сейчас я хочу ее пристрелить – и я тоже прав…
– Ты радикальный диалектик, – улыбнулась жена.
– Я беспредельщик, – сказал Сергей Борисович, оттолкнул жену, выхватил из-под пиджака пистолет и выстрелил Флоре в лицо, в светлые глаза и чистый лоб, в бесподобный нос и чуть приоткрытые губы.
Парень, который, наверное, здесь присматривал за нищими, бросился к нему, пытаясь отнять пистолет, но Сергей Борисович стрельнул и в него. Полицейские что-то закричали Сергею Борисовичу – он повернулся и прицелился в них, а потом вспомнил глаза смертельно раненного старика Лисо, но подумать ничего не успел.
Латинский квартал
Леша Федотов пригласил Алису Гедимин в театр. Он был старший аналитик в пиар-отделе, а она туда недавно пришла на стажировку, но работать ей по-настоящему не давали, так, принеси-отнеси – но она не жаловалась, приносила и относила, в том числе и ему – в закуток, выгороженный между столом начальника и шкафами со старыми газетами, которые начальник почему-то не велел выбрасывать, они там лежали чуть ли не с девяностого года.
Алиса нравилась Леше Федотову, в том числе и за фамилию. Литовская княжна! Светлая такая, с зелеными глазами. Очень молчаливая. Поговорить с ней не получалось. Но вот Леша наконец собрался с духом. Позвал на субботу, в театр “Homo Faber”, в Малом Стекольном. Спектакль «Письма к Милене», по мотивам переписки Франца Кафки. Постановка Йозефа Младека, специально из Праги приехал. В ролях Вешнякова и Тарасов.
– Хорошо, спасибо большое! – сказала Алиса. – А дай билеты посмотреть.
– Билетов нет, – сказал Леша. – Нас встретят. Надо подойти к началу, начало в семь. К семи придет один парень и даст пропуска.
– Твой друг?
– Нет, – честно сказал Леша. – Друг моего приятеля. У меня приятель с сестрой этого чеха, ну, который режиссер, в общем, чуть не поженились. Но отношения хорошие. А у нее теперь новый френд. И вот он попросил этого френда, чтоб он попросил эту Лену, она в Москве работает, чтоб она, значит, взяла пропуска у брата, он же на премьеру приехал, это премьера, кстати!
– Класс, – сказала Алиса. – То есть он, значит, принесет билеты?
– Не совсем, – еще честнее сказал Леша. – Не он, а один его друг. Я его не знаю, но он меня ему описал и даже фото послал по мейлу.
– Ага, – сказала Алиса. – А если он не придет?
– И наплевать! – сказал Леша. – Тогда пойдем в кафе.
– В какое?
– Там полно кафе прямо рядом. Это крутой район, вообще-то.
Алиса посмотрела в Интернете. Малый Стекольный – правда, райончик очень пафосный. Посольства в основном. Вот театр, дом 18. Напротив, дом 19, кафе «Вермильон», а рядом, в доме 22, – кафе «Латинский квартал». Открыла сайты. Одно такое хипстерское, а второе покруче, салфетки корабликами, фужеры на тонких ножках. На всякий случай она надела платье с полуголой спиной, и взяла туфли на шпильках. Не очень высоких, но все-таки.
Был ветер, начинался снег. Леша стоял и вытягивал шею, высматривал человека с пропусками. Какие-то люди шли мимо, ныряли в низкую подвальную дверь. Напротив, в кафе «Вермильон», официант, видно было, наливал вино какой-то парочке; больше там никого не было; нет, неуютно! Алиса прошлась по тротуару. В кафе «Латинский квартал» сидели молодые люди с макбуками и айпадами. Мальчик подошел к пианино, поправил пачку нот. Времени было семь часов восемь минут.
Алиса подошла к Леше и собралась взять его под руку – первый раз! первый раз за всё время! – но тут из-за угла выбежал лысый парень в распахнутой куртке и заорал:
– Привет, прости, держи! – и сунул ему картонный квадратик.
Зал был крохотный, всего на пять рядов, каждый ряд на десять мест. Они отлично сидели, в первом ряду в самой середине, прямо глаза в глаза с артистами. Чуть ли не коленками касаясь. От артиста Тарасова, когда он зевал или хихикал, сильно пахло котлетами, а от артистки Вешняковой – нафталином: она была в старом мужском костюме. Там было все наоборот, бабу, по имени Милена, играл мужик, а мужика, который ей письма писал, играла баба – вот эта самая Вешнякова. Весь спектакль артистка, не шелохнувшись, глядя прямо Алисе в глаза, наизусть читала какие-то занудные признани