о нормально в самом благородном значении этого cлова, как может быть нормально явление живой природы».
(С.Д. Довлатов, «Блеск и нищета русской литературы», собр. соч. в 4-х тт. Т. 4. «Азбука», СПБ, 2000, с.185.)
Это, конечно, очень мило. Но!
Сначала о Чехове.
«Умрет под забором» сказал не Михайловский, а Скабичевский. Михайловский относился к Чехову иначе. Лев Шестов пишет: «Даже у Михайловского, показавшего на своем веку не один пример беспощадной суровости, не поднялась рука на Чехова. Он предостерегал читателей, указывал на «недобрые огоньки», подмеченные им в глазах Чехова. Но дальше этого он не шел: огромный талант Чехова подкупил ригористически строгого критика».
Но это мелочь, конечно: перепутать Скабичевского и Михайловского. Шучу. Важней другое: среди критиков и вообще русских интеллектуалов – почитателей Чехова было значительно больше, чем гонителей.
Однажды в каком-то обзоре в журнале «Русская мысль» рецензент назвал Чехова «беспринципным писателем» (наверное, не имея в виду ничего особенно дурного; просто он хотел сказать примерно то же, что Довлатов: что Чехов чуждается острых политических вопросов). Но Чехов послал гневное письмо главному редактору «Русской мысли» В.М. Лаврову. «Беспринципным писателем или, что одно и то же, прохвостом я никогда не был», – написал он и перестал с Лавровым здороваться.
Для современника и нынешнего знатока тогдашней русской общественной жизни – тексты Чехова полны актуальных политических аллюзий.
Поездка Чехова на Сахалин была именно, говоря по-довлатовски, «общественно-политическим фокусом», за который он заплатил своим здоровьем.
Еще одной «выходкой» Чехова было демонстративное сложение с себя звания почетного академика, потому что царь не утвердил избрание Горького. Академия стала по стойке смирно, а Чехов в знак протеста вышел из состава академиков.
Чехов, наконец, перестал сотрудничать с «Новым временем» и рассорился с Сувориным, потому что последний в деле Дрейфуса занял антисемитскую позицию.
Теперь о европейцах.
В защите Дрейфуса активное участие принимал Золя (его знаменитая статья «Я обвиняю!»). Гюго написал открытое письмо, чтоб Франция не выдавала России какого-то беглого народовольца… Что уж говорить о Вольтере, Руссо и Байроне, которые не чурались не только прямого политического высказывания, но и прямого политического действия.
И наконец. Широкого признания на Западе первым добился все-таки Тургенев. Потом – Достоевский. Достоевский, кстати, был настолько популярен, что простодушные немецкие критики считали, что в России целых два Федора Достоевских: один – серьезный писатель, автор философского романа «Преступление и наказание», другой – сочинитель легкомысленных повестушек вроде «Крокодил» и «Чужая жена и муж под кроватью»; и оба Михайловичи, вот ведь удивительная страна Россия! Но я отвлекся.
Что же касается «нормальности» творчества Чехова – это какая-то поразительная психологическая и литературоведческая девственность.
Так что вот. Чехов – величайший писатель, мировой гений. Но не потому, что он брезгливо отворачивался от политики и был «нормальным».
Довлатов – превосходный автор. Я его обожаю.
Но здесь он всё напутал. Бывает!
Интересно также
Интересно также было бы написать книгу о хорошем писателе 2000-х (например, о Быкове, Иличевском или Терехове) – как этот писатель вдруг очутился в 1970-х годах.
Как он ходит по редакциям – по журналам и издательствам – и предлагает свой новый роман.
Например, «Остромов», «Перс» или «Каменный мост».
Представляю себе личики редакторов, которых мы тогда – в 1970-е – считали смелыми и прогрессивными.
Книга должна быть смешная. Вроде «Швейка».
И сам писатель-попаданец должен быть похож на бравого солдата.
– Осмелюсь доложить, я официальный писатель!
– Вы?!?!
– Признан писателем на втором московском совещании молодых писателей! Рекомендован для вступления в Союз Писателей СССР!
– Фууу… Уффф… А членский билет у вас есть?
– Пока еще никак нет!
– Ага! А писатель, у которого нет членского билета, является… Кем является?
– Осмелюсь доложить, является без членского билета!
– Вот именно. Является без членского билета, и поэтому не может рассчитывать на публикацию.
Смех смехом, а как мощно изменилась литература с тех пор.
Литература как организм, я имею в виду.
Ну и по содержанию тоже.
Социалистический реализм. Матрица романа
Молодой инженер по имени Сергей бросает насиженное место в столичном тресте и уезжает в дальний город строить новый завод, с потерей в должности (бригадиром или простым рабочим). Говорит пожилой интеллигентной маме: «Потому что это нужно стране! Кто, если не я? Хочу проверить себя!» Его девушка Лена, тоже из интеллигентной семьи, после краткой внутренней борьбы едет вместе с ним.
Девушка – нежная и хрупкая, а он – перворазрядник по боксу. Поэтому легко дает отпор кулаком в морду приблатненному работяге, который терроризирует новичков, а на самом деле никакой не рабочий, а проходимец (недоразоблаченный троцкист или вор-рецидивист).
Свадьбу играют во дворе, меж двух бараков. Гости поют частушки и революционные песни, отчего на сердце героя радость, тревога и предчувствие большого дела.
Директор завода, дореволюционный специалист (если роман написан в 1930-х) или старый сталинист (если автор сочинил его после ХХ съезда КПСС), относится к людям как к машинам, пешкам, винтикам. Все время кричит: «План! Государственные интересы!! В Москве нас не поймут!!!» Герой с помощью секретаря парткома противостоит таким несовременным методам руководства. Становится начальником цеха, главным механиком, замдиректора – и уезжает в Москву на совещание. Вместе с ним едет начальник отдела снабжения милый пройдоха Либерзон (его функция – веселить героя и читателя рассказами про Одессу в 1918 году) и еще один сотрудник – зам главного конструктора Люба Мукоед, задиристая умница с дипломом Бауманки и синими глазами, светящимися во тьме тамбура, куда они ночью выходят покурить. «Дым папиросы «Казбек» смешался с пепельными волосами Мукоед, а толчки поезда на стыках вошли в единый ритм со стуком их двух горячих молодых, обо всем позабывших сердец».
(В соцреалистических романах у разлучниц бывают не совсем обычные фамилии: черт шельму метит.)
У Мукоед был муж, с которым она принципиально развелась после того, как он спрятал на чердаке (если роман написан в 1930-х) или выбросил на помойку (если написан в 1950-х) книги их любимого профессора, когда того арестовали. А герой думает про свою жену, что она свила уютное гнездышко, стала мещанкой, женой при муже, и потеряла перспективу. Тем более что у них нет детей. Жена героя, видя равнодушие мужа и не зная, чем заняться, идет на заводские курсы слесарей. Но простые заводчанки ее все равно не принимают, потому что на день рождения соседки она заявилась в платье-декольте с рубиновым кулоном. «Замдиректорша, как же… – перешептываются они. – А что в цеху чуток послесарила, так это ж от скуки, развлекается, поди! Вот и за получкой, сказывают, не пришла».
Герой тем временем в Москве внезапно получил назначение на пост директора своего завода. «У тебя теперь начинается новая, совсем новая, нет, ты пойми – совершенно новая жизнь!» – с намеком говорит ему Мукоед вечером в номере гостиницы «Москва», склоняясь над ним своими пепельными волосами и сияя синими глазами.
Вернувшись, герой встречается с бывшим директором. Дореволюционный специалист (старый сталинист) предстает усталым, изможденным, но при этом злобным и упорствующим в своих ошибках. «Особый подход к человеку развели, – шипит он, собирая свои бумаги и пряча их в старый кожаный портфель. – Ох, неправильно это! С народишком надо так! вот так!» – И он сжимает свой костлявый, весь в старческих пятнышках кулак. Погрозив кулаком, он выходит в приемную, просит у секретарши Верочки стакан воды и умирает от инфаркта.
На похоронах люди, смахивая непрошеные слезы, говорят о том, как бывший директор построил завод на окраине деревни, а сейчас тут вырос целый город; как он не имел ни семьи, ни дома, ночевал в своем кабинете. Герой «под звуки духового оркестра, медленно выдувающего мелодию траурного марша, вдруг со всей остротой и запоздалой ясностью понял, что жизнь – гораздо сложнее, чем нам иногда кажется».
Герой продолжает встречаться с Мукоед у нее на квартире: она разведена, а пятилетнего ребенка отправляет в детсад на пятидневку. А в этом детском саду теперь работает медсестрой жена героя, которая вспомнила про свой врачебный диплом. Пока герой развлекался с Мукоед, ее ребенок в детсаду внезапно стал задыхаться. Жена героя ставит ему правильный диагноз и спасает. Мукоед со слезами говорит жене героя: «Елена Николаевна, вы настоящий человек, а я… А я… – Она громко всхлипывает. – В общем, больше никогда, клянусь!..» – И убегает.
– О чем она, Сережа? – удивляется ни о чем не подозревавшая жена главного героя. – Что она имеет в виду?
– Сам не знаю, – вздыхает он, кусая губы. – Она вообще-то хороший специалист, но какая-то странная, взбалмошная. А ты… А ты, Лена – ты настоящий человек, и я люблю тебя!
– Правда? – неожиданно по-девичьи вспыхнула она.
– Правда! – И он сильно, по-мужски, обнял ее.
Ранним утром они вдвоем подошли к окну. Дом, в котором они жили, был специально выстроен для руководящих работников. Квартира директора была на восьмом этаже. Могучие контуры завода мускулисто рисовались на туманном фоне светлеющего неба. Занималась заря.
Премия «Фортуна»
Настоящим уведомляю, что учреждаю первую по-настоящему независимую и свободную литературную премию.