– Не единожды, – улыбнулся тот и снова зарделся.
– Экий же вы хитрец! – покачал головой финансист. – Пробурчали, и не разберешь: «не единожды», то есть многократно, или «ни единожды», то есть ни разу…
– Русский язык частенько нас выручает, – сказал Георгий Иванович, потупившись.
– Ну, пускай, пускай, не стану вас допрашивать, сам знаю, что не было ничего такого ни у вас, ни у меня. Но вот вам одна небольшая история, случившаяся с одним моим приятелем.
В некоторое время, в некотором государстве, а именно в Советском Союзе на излете его истории, то есть в начале восьмидесятых, некий то ли аспирант, то ли младший научный сотрудник, и при этом спортсмен, разрядник по самбо, а также игрец на гитаре и даже сочинитель самодельных студенческих песенок – приехал вместе с друзьями в молодежный пансионат, который располагался… ну, скажем так, в одной из губерний Центральной России. От Москвы верст этак триста к северо-востоку.
Всякий наш ровесник помнит эти пансионаты: двухэтажные спальные корпуса, комнаты на двоих, в комнате раковина, сортир на этаже, душ в подвале. Отдельно стоящий корпус: столовая, кинозал и холл, где устраивались танцы под магнитофон. Вытоптанное футбольное поле, волейбольная площадка.
Была, разумеется, и природа. Озеро, почти сплошь покрытое круглыми глянцевитыми листами кувшинок и оттого более похожее на болото, с покосившимися мостками – к ним ржавой цепью была прикована полузатопленная лодка. За озером – лес. За спальными корпусами – поле, заросшее овсом и викой; через поле шла грунтовая дорога. По ней ходили в деревню, в сельский магазинчик, за водкой. Закуской был узко нарезанный черный хлеб, который грудой лежал в огромной алюминиевой кастрюле у входа в столовую.
Были еще комары. И, конечно, костер каждую ночь, с выпивкой, песнями и тисканьями по кустам.
Что делал мой ученый приятель – я же сказал, что он был, кажется, аспирантом – в этом странном месте? Объясняю: они с друзьями-коллегами приехали на некий учебно-научный семинар, который ради экономии устроили именно в этом, наверное, самом дешевом месте на триста верст вокруг Москвы. Участников семинара было человек двадцать, включая одного профессора и трех доцентов. Остальные отдыхающие, числом около восьмидесяти, были рабочей молодежью из окрестных промышленных городков и поселков. Девушек было заметно больше, чем парней, – отчасти потому, что промышленность в округе была в основном текстильная. Семинар был соединен с последующим отдыхом, то есть моему приятелю вместе с друзьями-коллегами предстояло пробыть там полные советско-пансионатские двадцать четыре дня.
За соседним столом сидели четыре девушки; с двумя из них мой приятель познакомился. Их звали Валя и Лида. Валька и Лидка, или даже Вальк’ и Лидк’ – так они обращались друг к дружке. Они и жили вместе, в одном номере. Почему именно с этими двумя? Как же другие две соседки? Другие две были совсем страхолюдные. А Валька и Лидка – очень даже ничего. Валя была яркая, подкрашенная рыжиной шатенка, с веселыми карими глазами и веснушками на миленьком курносом носу – и вся была бойкая, подвижная, разбитная, с некрасивой, приземистой, но очень резвой фигуркой. Лида была другая – повыше ростом, стройная, пепельно-русая, с удивительно свежим и тонким лицом и, как говорили в старину, с фиалковыми – да, да, с совершенно фиалковыми глазами. Когда она за столом мельком взглядывала на моего приятеля, а особенно когда, встав после обеда, рассеянно улыбалась и говорила «пока!» и быстро шла к выходу, а он сзади глядел на ее тончайшую талию и стройные, но крепкие, чуть-чуть жилистые ноги и на две отросшие дорожки нежных волосков на ее коротко подстриженном затылке и шее – у него возникало нечто вроде желания. Но она исчезала в дверях, и желание исчезало тоже.
Кстати говоря, и Валька, и Лидка были – если уж совсем честно – совершенно бесстыжими шалавами. Мой приятель не раз видел, как на танцах они, слегка подвыпив, вешались на таких же пьяноватых парней, целовались взасос, потом уходили парочками. Впрочем, так вели себя не только Лидка и Валька, но и остальные хоть сколько-нибудь приглядные девчонки.
Семинар закончился через две недели, преподаватели уехали, с ними уехало еще человек десять институтских ребят – а мой приятель вместе с шестью, кажется, товарищами – остался. Потому что у них, у этих бедных аспирантов, в это лето не было никаких планов – а главное, никаких денег на отдых, скажем, у моря.
Один раз сидели ночью у костра, мой приятель что-то наигрывал на гитаре и даже, кажется, читал-напевал стихи под эту музыку. Рядом были его товарищи, ну и еще ребята и девушки из местных отдыхающих. Кто-то раскупоривал очередную бутылку водки или портвейна, кто-то просил передать хлебца, сигарету или огоньку, какие-то парочки сидели в обнимку, а кто-то уже договаривался с соседом по номеру – дескать, ты еще погуляй часок…
Вдруг мой приятель почувствовал плечом, что рядом с ним кто-то сел и прикоснулся к нему. Он скосил глаза. Это была Лида. Она подняла на него свои фиалковые глаза, в них отражался костер и кусочек еще не совсем потемневшего неба – было самое начало июля. Она смотрела на него, чуть прикусив нижнюю губу, а потом прислонилась к нему своим горячим плечом. Приятелю моему показалось, что он чувствует, как бьется ее сердце. Он перестал бренчать на гитаре, протянул ее соседу слева, а сам правой рукой обнял Лиду, придвинул к себе. Она положила ему голову на плечо и прижалась к нему. Прошло минуты полторы. Он встал, взял ее за руку и повел в рощицу, подальше от костра. Как только они оказались под широким темным деревом, она обняла его обеими руками и стала целовать, мелкими и частыми детскими поцелуями покрывая его лицо, виски, шею и грудь сквозь рубашку. Мой приятель обнял ее, поцеловал в ответ, просунул руки ей под платье, сжал ладонями ее крепкие ягодицы – но она вдруг вырвалась и убежала.
Он не стал гоняться за ней по кустам. Это показалось ему глупо и унизительно. Перевел дыхание, вернулся к костру, глотнул водки из горлышка, взял гитару у своего товарища и снова принялся наигрывать-напевать, как ни в чем не бывало. Вдруг через полчаса снова увидел ее – она сидела напротив, по другую сторону костра, уперев локти в коленки и подперев голову кулаками, и смотрела на него через огонь.
Через пару дней они снова оказались рядом – теперь уже в помещении, в маленьком холле на втором этаже спального корпуса. Человек пять или семь сидели, пили, пели и болтали. Мой приятель увидел, что Валька условилась с его соседом по комнате. Сосед ему подмигнул, он кивнул в ответ; тот повел Вальку к себе, а мой приятель остался как бы при Лидке. Шепнул ей: «Ну, пойдем к тебе». Пришли в их комнату, она села на кровать, притянула его к себе и…
Финансист закашлялся.
– И? – спросили мы.
Финансист ухмыльнулся. Прямыми и непристойными словами он рассказал, что Лидка быстро всё сделала, но до себя, так сказать, этого приятеля не допустила. А когда оный приятель, слегка отдохнув, постояв у окна и покурив, снова обнял Лидку и стал добиваться любви в обычном, конвенциональном, если можно так выразиться, виде – то она опять начала его наивно, нежно и горячо целовать, и заглядывать в глаза, и чуть не плакать, и обласкивать его всячески, но насчет вот этого самого – ни-ни-ни… Была тверда и беспрекословна, и это так странно смотрелось на ее влюбленном растерянном личике, так не вязалось с идущим от нее запахом портвейна, сигарет и разгоряченной женщины. «Царапаться буду, драться буду, кричать буду на весь корпус!» – тяжело дышала она. Мой приятель от нее отстал.
– Вот так примерно он мне рассказывал, – вздохнул финансист и замолчал.
Потом очнулся, позвал официанта и сказал:
– Пожалуй, мы созрели для шампанского и десертов, уж выберите на свой вкус. Мы созрели? – обратился он к нам, поскольку в ходе рассказа мы уже успели съесть горячее.
– Созрели, – кивнули мы и спросили: – И что, всё? А где же эта замечательная чистая любовь?
– Погодите, – сказал он. – Мой приятель, представьте себе, уже из чисто спортивной настырности предпринял еще парочку попыток, один случай был вообще смешной, чуть ли не в присутствии Вальки, которую на соседней кровати обихаживал его друг-коллега и сосед. Но тоже мимо. «Что хочешь сделаю, но только не это».
– Но он же был спортсмен, самбист! – воскликнул Георгий Иванович. – Что ж, он не мог ее, как бы это поизящнее сформулировать… скрутить и завалить?
– Фу! Фу-уу! – поморщился финансист. – Как нехорошо, мой драгоценный! Нет уж, этот приятель был человеком не лучших нравов, но насильно – фу! Никогда.
Официант принес шампанское в ведерке со льдом, показал финансисту этикетку, аккуратно открыл, разлил по бокалам. Другой принес два блюда – с легкими сырами и с маленькими воздушными пирожными.
Выпили.
– История, как вы понимаете, не кончилась, – сказал финансист. – Продолжаю.
Итак, этот мой приятель, получив такое странное атанде, особо не горевал. Да – да, нет – нет. Тем более что он нашел себе вполне приличную девчонку и мило развлекался с ней последнюю неделю. А в самом конце, буквально за день до отъезда, случилось некое происшествие.
Мой приятель вместе с тремя своими друзьями – тоже спортсменами-самбистами, что немаловажно! – шел по берегу озера просто так, прогуляться напоследок. И вдруг, в каких-то зарослях, в кустах, они услышали возню, ругань, шум драки и женский крик. Они побежали туда – и о, боже! Лидка сидела на земле, а трое парней избивали ее. Кровь текла из ее разбитого носа.
– Стоп! – заорал мой приятель. – Ах вы, гады!
В два счета они расшвыряли этих козлов, набили им морды, свалили на землю, попинали ногами, потом загнули им руки болевым приемом.
– Что ж вы за суки? – спросил мой приятель. – Втроем на девушку… Утопить вас, что ли? Или ментов вызвать? Выбирай! – И он еще больнее заломил руку избитому парню.
– Она сама сука, – просипел тот. – Всех нас триппером позаражала…