– Ашада бы никогда не наложила руки на себя. А знаете почему? – Адептка вздохнула. – Бедная женщина слишком любила сына. И мужа. На вас ей было наплевать. От вас ей была нужна лишь корона. Законное право на трон, а не просто старая сказка про импери. Возможно, вы даже догадались об этом. Но на тот момент вы уже изменили жене. Кроткой и послушной королеве, которую должны были уважать. И потому убили Ашаду Норлан. Столкнули с галереи над морем. Надеялись, что волны смоют следы вашего позора…
– Это все не твое дело! – внезапно рявкнул король. – Не лезь в то, чего не смыслишь!
От неожиданности Гвин вздрогнула и уставилась на него с удивлением.
Бариан Мейхарт подошел к невестке вплотную быстрыми решительными шагами. Руки, сжатые в кулаки, были опущены вдоль тела, но плечи напряжены. Он навис над ней. Так, что Гвин даже почувствовала на лице его дыхание с нотками выпитого вина и съеденной свинины с чесноком. Монарх сдерживал себя из последних сил. Стало совершенно понятно, что рыжая стерва наступила на все самые больные мозоли разом.
Он выдавливал из себя слова холодно и зло:
– Твое дело – сидеть в своей башне, рожать детей Кевендилу и охранять Нордвуд. Лечи крестьян и выслушивай их нытье. – Глаза Бариана Мейхарта налились кровью. Губы презрительно скривились, когда он изрек: – А вообще странно, знаешь. Уже почти середина зимы, а ты еще не беременна. Поторопилась бы с этим, девочка. – Он понизил голос: – Только следи, чтобы ребенок не оказался черноволос. Иначе у тебя будут проблемы.
Адептка глубоко вдохнула через нос. Она буквально ощутила, как каждая жилка в ней трепещет от злости. Еще никто не смел так с ней говорить. Даже самые заносчивые архимаги в Академии проявляли к адептам больше уважения.
Глаза Гвин побелели сами собой. В сумраке кабинета их молочное свечение показалось жутким.
Губы зашептали. Так тихо, что слов не разобрать.
Она скользнула в окулус быстрее, чем сама успела сообразить. Кровь кипела от негодования.
И мир вокруг преобразился. Потоки энергий всех цветов раскрасили его невероятной радугой. Они змеились, стремясь коснуться ее.
В голове звучали слова Ива о том, что Нордвуд отзывается на ее волю.
Тогда она коснулась окружавших ее нитей и выпустила обуявший гнев. Горячая бурая волна со звоном разбежалась в стороны, будто грязные круги на воде. Это не было желание мести, силы или защиты. Это даже не была привычная манипуляция чародея.
Так маленькая девочка жалуется грозному родителю, что ее обидел вот этот злой дяденька в короне.
И Нордвуд отозвался.
Мягкая золотая взвесь заполнила воздух, забивая ноздри ароматами лесной чащи и соленых брызг.
Настал черед Бариана Мейхарта удивляться.
Только что перед ним стояла наглая девчонка, которая вроде бы отступила под его властным натиском. И вот уже ее не узнать.
Утес задрожал. Камни до самых недр откликнулись глухим гулом. Земная твердь возмущалась. Затрясся замок и все, что было внутри. Дребезжали стекла. Гремела мебель. В ужасе ржали лошади в конюшне. Со двора раздались крики перепуганных людей. Казалось, Высокий Очаг настигло необъяснимое стихийное бедствие. Оставалось лишь догадываться, какая паника происходила сейчас в главном зале, где продолжался праздник.
Нордвуд был готов обрушить на обидчика его собственную крышу. Требовалось одно слово Гвин.
Адептка вздрогнула. Тряхнула головой. Подняла взор на короля. Ставшие вновь зелеными глаза глядели сердито.
– Я не Ашада Норлан, – холодно вымолвила она. – Со мной такие разговоры не пройдут. Я – Гарана. А Гарана никто угрожать не смеет. Наш разговор окончен, полагаю. Я услышала все, что мне было нужно.
Золотые бусины, которые больше ничего не удерживало, водопадом заскользили по черному бархату платья и с глухим стуком посыпались на пол.
Женщина не обратила на них внимания.
– И еще. Все мои родственники по линии отца темноволосы, – бесстрастно уточнила она.
Гвин не стала продолжать разгоревшуюся ссору. Сил у нее не осталось не то, чтобы поддерживать простые чары, но даже чтобы ясно соображать. Она повернулась и пошла прочь из королевского кабинета. Уходя, адептка громко хлопнула дверью.
Дрожь земли тотчас сошла на нет. Стихающий ветер разогнал тучи, обнажив черный небосвод. Там, среди россыпи звезд, насмешливо сияла зеленая луна.
Гвин понадобилось около минуты, чтобы понять, где именно она проснулась. В голове все еще пылал огонь, а перед глазами плыло. Вполне объяснимо. Так быстро и без подготовки уходить в окулус, а потом возвращаться – решение более чем безрассудное. Саморазрушительное в какой-то степени. Тем более после долгой дороги и прочих сотворенных чар. Удивительно, что ни кровь у нее носом не пошла, ни сознание она не потеряла по пути. А ведь вполне могла отключиться и свалиться с какой-нибудь лестницы. На радость свекру. Удача, что получилось добраться без приключений. Оставалось только сообразить, куда именно.
Женщина попыталась сфокусироваться. Она лежала на мягких шкурах в полной темноте. В воздухе висел кисловатый запах щелочи и продуктов звериной жизнедеятельности. Размытые очертания предметов, низкий сводчатый потолок и мышиный писк помогли сообразить, куда именно принесли ее ноги. И где провалилась в сон раскалывающаяся голова.
– Умница. – Адептка похвалила себя и осторожно села.
Она старалась не делать резких движений, но мир вокруг все равно закружился, а к горлу подступила тошнота.
Гвин задышала глубоко и размеренно, приводя организм в норму. Прислушалась. Если не считать живности в комнате, в замке было тихо. Вероятнее всего, праздник давным-давно закончился и гости разошлись по комнатам отдыхать. Возможно, кто-то из них даже пожелал спешно покинуть Высокий Очаг после внезапного землетрясения.
Странно, что ее никто не пытался найти.
– Интересно, что король наговорил гостям в оправдание, – пробормотала Гвинейн.
Впрочем, выяснять было совершенно некогда. Она и так провалялась тут слишком долго. Надлежало завершить все дела до рассвета.
Во мраке заухала сова.
Гвин наконец удалось подняться на ноги. Она на ощупь добралась до деревянного окошка в крыше и распахнула его. Сверху посыпался снег. В открывшийся проем проник свет зеленой луны. Он залил чердачное помещение и помог адептке быстрее сориентироваться.
Медленно, чтобы не провоцировать новых приступов тошноты, она прошлась вдоль клеток и выпустила на волю всех птиц и зверей, которых позволяла выпустить погода. Последней в окно выпорхнула старая сова.
Затем Гвинейн приоткрыла дверцу в клетку с мышами. Их осталось всего трое. Серые шебуршащие малютки. Но они могли нанести непоправимый урон книгам и пергаментам внизу. Впрочем, адептка рассеянно подумала, что ей уже все равно, что станется с ними.
Игнорируя пульсирующую боль в затылке, она закрыла окошко и так же на ощупь спустилась по лестнице. Каждое движение требовало усилий и сосредоточенности. Но больше разлеживаться Гвин не могла. Возможно, она бы и проспала до утра, но что-то разбудило ее. Что именно, пока уяснить не удалось. Ноги сами несли по ступеням вниз, в кабинет.
Завидев хозяйку, крачка забилась в клетке.
Адептка устало улыбнулась птице.
– Прости меня, милая, – пробормотала она и взяла крачку в руки. Та не сопротивлялась. – Я тебя отпускаю, но у меня одно последнее поручение. Будь добра. Не откажи.
Гвин ласково погладила мягкие перья. А затем поднесла птицу к лицу и забормотала слова заклятия. Глаза адептки налились молочным свечением. Она подула на замершую крачку, вдыхая в нее собственную жизнь, чтобы у пташки хватило сил на дорогу. Дальше требовалось наложить чары, которые помогут крачке найти адресата. И тут Гвин задумалась.
Адресатов оказалось двое. Но птица всего одна.
Она вдохнула поглубже и зашептала быстро и решительно.
Крачка нахохлилась. Закрутила головой. Точно противилась.
– Ничего не поделаешь, милая. – Адептка поцеловала птичью макушку и распахнула скрипучую оконную раму. – Но это очень важно. Важнее всего прочего, поверь мне. Надеюсь, Ив сможет меня простить. Я ведь не послала тебя к нему, хоть он и просил. Но будем надеяться, что пернатые друзья рассказали ему о маленьком землетрясении, что я учинила.
Она разжала руки, выпуская птицу на волю. Та вспорхнула легко. Зашелестела крыльями и радостно унеслась в ночь.
Гвинейн спешно закрыла окно и заторопилась в первую комнату.
Там было так же темно и холодно, как наверху, на чердаке. Камин давно остыл. Вероятно, в суматохе праздника слуги совсем о нем позабыли. Либо в отсутствии адептки не решались без спросу входить в башню.
Женщина добрела до комода и выдвинула верхний ящик. Нашарила нужный флакончик, откупорила пробку и понюхала содержимое.
В нос ударил терпкий запах спирта и полыни.
Гвин задержала дыхание и залпом осушила пузырек. Поморщилась. Вздрогнула от горечи на корне языка. И широко распахнула глаза.
Заговоренный настой неспешно разливался по телу теплом. Но уже с первым глотком она ощутила, как проясняется сознание, а мутное состояние после перенесенного окулуса притупляется. Эффект настойки служил лишь для временного облегчения. Тело требовало длительного отдыха. Но, увы, Гвин поняла, что отдохнуть ей вряд ли удастся.
Тревожное предчувствие уже запустило липкие щупальца в разум. Вот что разбудило ее, вырвав из глубокого, полуобморочного сна. Адептке удалось распознать его отчетливо, стоило головной боли ослабнуть. Нарастающее ожидание опасности. Неотвратимость такая ясная, что пальцы задрожали от волнения.
Стеклянный флакончик выскользнул и вдребезги разбился о пол у ее ног. Слишком громко.
Следовало покинуть Высокий Очаг. Незамедлительно.
Гвин быстро скинула туфли, чтобы стук каблуков не разбудил никого, подхватила их. И как была, в том же бархатном платье, помчалась прочь из башни. На лестницу. Вниз. Одной рукой держа туфли и край подола. Другой – касаясь стены в сумраке. Лишь зеленоватый свет пробивался с улицы и кое-как рассеивал темноту. Только бы не споткнуться. И ничем не загреметь.