Во время вскрытия Прюсик пришлось терпеть жалобные вопли испуганного ребенка в соседней приемной. Отмахиваясь от мух и слушая рыдания девочки, которую мать постоянно называла плаксой, она не раз порывалась бросить инструмент, выйти в приемную в маске и перепачканном халате и потребовать, чтобы мать вышла. Но каждый раз она закусывала губу, осторожно приподнимая пальцы мертвой девушки и тщательно выскребая песок из-под каждого грязного ногтя, прежде чем снять отпечаток с отвратительно липкой подушечки каждого пальца.
Изнуряющая жара ускорила разложение, так что плоть превратилась в студень. Прюсик подтвердила предполагаемое время смерти: примерно двадцать четыре дня назад. Извлеченные из трупа личинки определенно представляли второе поколение, из чего следовало, что тело начало разлагаться в условиях влажной жары вскоре после посещения Мисси Хупер парка развлечений. Вид стольких извивающихся под тканями личинок, из-за которых мертвое лицо как будто странным образом оживало, неприятно поразил Прюсик.
Но еще больше поразило и встревожило ее открытие, сделанное ближе к концу вскрытия. Ошеломительное, оно вызвало столько ассоциаций, связей и предположений – правда, тут же отброшенных, – что голова у нее пошла кругом, а мысли стали путаться. Ей удалось взять себя в руки и закончить аутопсию, но обошлось это дорого. Если точнее, встало в одну таблетку ксанакса.
Прюсик уже закончила работу, а драма в приемной только перешла во второй акт. Теперь в нее вступила медсестра – в роли сообщницы матери. Снова и снова она повторяла, что укол – это совсем не больно, и обещала, когда все закончится, дать девочке вишневую сосалку. Прюсик только покачала с возмущением головой. Она терпеть не могла, когда люди лгут, и особенно когда лгут детям.
К тому времени, когда Прюсик добралась до Блэки, случилось немало такого, чего не следовало допускать. Полицейские на месте обнаружения тела бесцеремонно разгребали листья в поисках оружия, хотя было совершенно очевидно, что девушке сломали шею. Сколько времени место оставалось неохраняемым и даже не огороженным? Сколько зевак спустилось по склону посмотреть, что происходит? Заверениям местной полиции о том, что посторонних не было, она не верила. И наверняка были ловкачи, фотографировавшие без всякого разрешения убитую, чтобы потом за хорошие деньги продать снимки таблоидам. Все это – хаос, путаница и неразбериха – сводило ее с ума.
Основываясь на собственных наблюдениях на месте обнаружения тела, Прюсик сомневалась, что оперативной группе Говарда удалось бы определить, каким путем жертва бежала через лес, и таким образом обнаружить важные улики. Говард, конечно, проделал большую работу – в этом она отдавала ему должное, – но ее обеспокоила история с пером: почему он так скупо, словно нехотя, выдавал информацию, если речь шла о важной находке? И еще Прюсик пришла к выводу, что не должна опасаться угрозы с его стороны. Несомненно, его одолевали собственные страхи и неуверенность в себе. Сторонясь Говарда, она ничего не выиграет и только потеряет информацию, дать которую может только он, и не узнает его мнения по тому или другому вопросу. Расследование охватывало большую территорию, и чтобы добиться успеха, ей была нужна вся доступная помощь.
Самолет сильно накренился, и ее портфель упал на пол в проходе. На табло впереди загорелась надпись «Пристегните ремни», и тут же командир сообщил, что они попали в зону небольшой турбулентности. Во рту появился медный привкус крови, язык запульсировал болью. Она случайно прикусила его.
– Мэм, с вами все в порядке? – Плотный мужчина в деловом костюме протянул ей через проход портфель.
– Да, спасибо, – пробормотала она сдавленным голосом, стараясь поменьше ворочать языком.
Оказывается, чтобы понять, что с тобой не все в порядке, нужно попасть в воздушную яму. Сердце как будто сорвалось с цепи, в животе появилось ощущение пустоты, бездны, всасывающей ее в себя. Она судорожно глотнула ртом воздух, совсем как в том импровизированном морге, когда ее рука ушла в студенистые внутренности. Засунув пальцы в горло жертвы, Прюсик нащупала что-то твердое, застрявшее там. Держа предмет между двумя пальцами, она ощутила, как по венам побежал адреналин, словно во время событий десятилетней давности.
Спинка кресла впереди то расплывалась, то снова принимала четкие очертания. Покончить с прошлым, подвести черту невозможно, подумала Прюсик. Все эти годы она успешно, как ей казалось, скрывала свой секрет от коллег по Бюро, и вот один пустяк, одна мелочь – и все посыпалось.
«Мелочь? Пустяк?» Прюсик оборвала себя: «Нет, не мелочь и не пустяк». Она сжала правый кулак, вонзив ноготь мизинца в мозолистую ладонь, и осторожно, исподтишка оглядела салон. Никто из пассажиров внимания на нее не обращал, даже не смотрел в ее сторону. Она расстегнула замки на портфеле, и бумаги хлынули из папок на колени. Следом за ними выкатился и упал к ногам пластиковый пузырек. Прюсик торопливо наклонилась и подняла его, но при этом порвала по шву пиджак.
Она прижалась лбом к маленькому стеклу иллюминатора. Зажатый в руке пузырек вернул ее в прошлое – в жару, воду, ужас.
Одиннадцать лет назад, сидя между книжными стеллажами в библиотеке для аспирантов Чикагского университета, Кристина Прюсик наткнулась на переплетенный вручную блокнот, содержавший исследовательские заметки, записанные в полевых условиях аспирантом отделения биологической антропологии – того самого, на котором училась и сама Кристина, – Марселем Бомоном в начале шестидесятых.
Две весны подряд Бомон проводил полевые изыскания в высокогорных районах Папуа – Новой Гвинеи. В мае 1962 года, накануне предстоящего возвращения домой, из Порт-Морсби, столицы Папуа – Новой Гвинеи, пришло известие, что молодой исследователь бесследно исчез на просторах необъятного тропического леса Катори. Одно из возможных объяснений случившегося Прюсик нашла в заключительных отрывках полевых заметок, сделанных в первый год. Предметом исследования Бомона был обитающий в горах клан га-бонг-га-бонг. Несмотря на строжайший запрет, га-бонг продолжали практиковать каннибализм с полным пренебрежением к закону. Никакими социальными или кровнородственными отношениями такое их поведение не объяснялось. Также невозможно было списать его на междоусобную вражду – хорошо задокументированную практику ритуальных распрей. В основе большинства ритуальных войн, насколько поняла Прюсик, лежит экономика – поддержание гендерного баланса, установление равновесного обмена, достижение компромисса, но никак не бессмысленное, злобное насилие, отличавшее га-бонг от других кланов. Их нападения отличались бессистемностью и не имели никакого отношения к неурегулированным разногласиям, взиманию долгов или межклановому обмену. Обвинять их никто не решался – настолько все боялись кочевых сородичей.
Прюсик такая картина представлялась чересчур фантастической – целый клан серийных убийц в дебрях Новой Гвинеи. Читая и перечитывая откровенный рассказ Бомона о га-бонг, она каждый раз склонялась к тому выводу, над которым размышлял и сам автор записок: люди данного клана страдают врожденной склонностью к убийству. Не является ли клан га-бонг доказательством того, что психопаты существовали среди первобытных народов? Что стремление убивать заложено не только в культуре, но и в наследственности?
Убивая, га-бонг всегда засовывали амулет или магический камень в останки врага – ритуал этот, заимствованный из более ранних эпох, выражал уважение к предкам жертвы. Вот только га-бонг, по мнению Прюсик, помещая в убитых свои священные камни, вовсе не руководствовались соображениями добродетели.
Необычная и жутковатая история Бомона пробудила ее интерес. Отталкиваясь от его описаний клана, она задумала тему собственной диссертации: изучение девиантного поведения в горных деревнях Новой Гвинеи, где каннибализм в наше время официально объявлен вне закона. Ей до смерти хотелось узнать, остались ли в дождевом лесу Катори живые представители описанного Бомоном клана. Через полгода после впечатляющего знакомства с записками соотечественника Прюсик сошла с борта «Боинга-747» в палящий зной бассейна реки Турама.
Прюсик закрыла глаза. Оба предплечья покрылись гусиной кожей. Правой рукой она ощупала левый бок, провела пальцами по ребристому шраму, начинавшемуся под ребрами и тянувшемуся почти до бедра. Когда-то давно, еще в период их с Роджером Торном недолгого романа, она, отвечая на его вопрос о происхождении шрама, солгала, сказав, что это результат нелепого инцидента в колледже с попыткой пройти сквозь стеклянную дверь.
Ложь, несомненно, повлияла на их отношения. Конечно, Торн не усомнился вслух в ее словах, но каждый раз, когда он прикасался к шраму, она ощущала лежащую между ними пропасть.
Звук двигателей изменился, панели над головой задребезжали. Самолет начал снижаться, и у нее заложило уши. Прюсик посмотрела в иллюминатор. Вдалеке мерцали огни самых высоких зданий Чикаго, поднимающихся словно фосфоресцирующий риф на фоне темного горизонта. Потом под крылом внезапно материализовалась мозаика уличных фонарей, своей упорядоченностью напоминающая интегральную схему. На самом деле там, внизу, царил хаос. «Трибьюн» и «Геральд», сообщая о последнем убийстве, сделке с наркотиками, бандитской перестрелке или скандале с домогательством, всего лишь затрагивали то, что лежало на поверхности. Прюсик воспринимала это все как обои, шумный фон для ее собственной роли в нынешнем безумии. И ее незыблемого прошлого.
Капитан объявил, что они вот-вот совершат посадку в аэропорту О’Хара. Прюсик вцепилась в портфель и закрыла глаза, мечтая о тишине и покое, почти физически ощущая запах хлорки в теплом воздухе тускло освещенного амфитеатра в центре города, где и находился клуб с бассейном, в котором она плавала зачастую уже после полуночи. В одиночестве и тишине она снова и снова проходила дорожку туда-сюда, туда-сюда, пока не сбивалась со счета.
Колеса чиркнули по посадочной полосе, пневмотормоза взвизгнули, и самолет остановился. Пилот заглушил двигатели. Прюсик открыла глаза и поняла, что проголодалась; она ничего не ела с самого завтрака. Перед глазами внезапно промелькнуло тело девушки с глубоким разрезом через весь бок. Убийца действовал четко, без колебаний. Жертву выпотрошили и бросили, как украденный кошелек. Пустой, если не считать каменной фигурки, засунутой в пищевод. Теперь этот камень лежал во флаконе в портфеле Прюсик.