Успокаивает нас в конце концов шанс увидеть во всей красе аметистовый фрагмент. Он потрясающий, пульсирует вместе с медленным потоком магии, возвышаясь над сердцем этого города-узла. Каждый узел Сил Анагиста уникальным образом подстроен под местный климат. Мы слышали об узлах в пустыне, где здания выращены из отвердевших гигантских кактусов; океанские узлы построены коралловыми организмами, запрограммированными на рост и смерть по приказу. (Жизнь в Сил Анагисте священна, но смерть порой необходима.) Наш узел – узел аметиста – был некогда древним лесом, так что не могу отделаться от ощущения некоего величия древних деревьев в этом огромном кристалле. Конечно, от этого он более царственный и могущественный, чем остальные фрагменты машины!
Это ощущение полностью иррационально, но я гляжу на лица моих сотоварищей-настройщиков, взирающих на аметистовый фрагмент, и вижу в них ту же любовь. (Нам рассказывали, что в далекую старину мир был иным. Некогда города не просто были мертвыми, каменно-металлическими джунглями, которые не росли и не менялись, но еще они несли смерть, отравляя почву, и делали воду непригодной для питья и даже меняли погоду своим существованием. Сил Анагист лучше, но мы не ощущаем ничего, когда думаем о самом этом узле-городе. Он для нас ничто – здания, набитые людьми, которых мы не можем по-настоящему понять, занимающимися делами, которые должны иметь значение, но не имеют. Но фрагменты! Мы слышим их голоса. Мы поем их магическую песню. Этот аметист – часть нас, а мы – его.)
– Я намерена во время этого путешествия показать вам три вещи, – говорит Келенли, как только мы достаточно полюбовались на аметист, чтобы успокоиться. – Эти вещи проверены проводниками, если это для вас важно. – Она нарочно смотрит на Ремву, говоря эти слова, поскольку он больше всех выступал против прогулки. Ремва изображает усталый вздох. Они оба отлично играют на руку нашей бдительной охране. Затем Келенли снова ведет нас вперед. Ее и наше поведение так сильно контрастирует. Она шагает легко, высоко подняв голову, не отвлекаясь ни на что неважное, источая уверенность и спокойствие. За ней мы, то и дело останавливаемся и бежим, суетимся, робкие и неуклюжие, отвлекаясь на все. Люди пялятся на нас, но мне кажется, что странной для них кажется на самом деле не наша белизна. Я думаю, мы выглядим как дураки.
Я всегда был гордым, и их насмешливое любопытство ранит, так что я выпрямляюсь и пытаюсь идти как Келенли, хотя это значит, что я пропущу множество чудес и потенциальных угроз вокруг. Гэва это тоже замечает и пытается подражать нам обоим. Ремва видит, что мы делаем, и вид у него раздраженный, он посылает небольшую дрожь вокруг: Мы всегда будем для них странными.
Я отвечаю сердитым басовым пульсирующим толчком. Дело не в них. Он вздыхает, но тоже начинает подражать мне. Остальные следуют нашему примеру. Мы дошли до самого южного квартента города-узла, где воздух благоухает слабым запахом серы. Келенли объясняет, что этот запах исходит от утилизирующих отходы растений, которые растут гуще здесь, где канализация выносит серые воды ближе к поверхности. Эти растения очищают воду и раскидывают густую здоровую листву над улицами, чтобы охлаждать их, как и было задумано, – но даже лучшие генджинеры не могут заставить растения, питающиеся отходами, не припахивать тем, что они потребляют.
– Ты хочешь показать нам инфраструктуру переработки отходов? – спрашивает Келенли Ремва. – Я и так уже ощущаю себя более контекстуальным.
Келенли фыркает.
– Не совсем.
Она заворачивает за угол, и перед нами возникает мертвое здание. Мы стоим и смотрим во все глаза. Плющ ползет по стенам здания, сделанного из какой-то красной глины, спрессованной в кирпичи, и обвивает его мраморные колонны. Однако кроме плюща больше ничего живого в этом здании нет. Оно приземистое, низкое, похожее на прямоугольную коробку. Мы не сэссим никакого гидростатического давления, поддерживающего его стены; наверняка оно использует силу и химический крепеж, чтобы стоять прямо. Его окна просто из стекла и металла, и я не вижу нематоцист, растущих на их поверхностях. Как они могут обезопасить то, что внутри? Двери из мертвого дерева, полированного, красно-коричневого, с резными узорами в виде плюща; удивительно, но это мило. Ступени – тусклая рыжевато-белая песчаная взвесь. (Много столетий назад люди называли ее цементом.) Все сооружение ошеломляюще старомодно – но оно цело, функционально и поражает своей уникальностью.
– Так… симметрично, – чуть кривит губы Бимнива.
– Да, – говорит Келенли. Она остановилась перед зданием, чтобы мы могли рассмотреть его. – Однако некогда люди считали такое красивым. – Она идет вперед.
Ремва глядит ей вслед.
– Что, внутрь? Оно структурно устойчиво?
– Да. И да, мы идем внутрь. – Келенли останавливается и смотрит на него, возможно, удивленная тем, что его сдержанность хотя бы отчасти не игра. Я ощущаю через окружающее, как она касается его, успокаивает. Когда Ремва зол или испуган, он еще упрямее, так что это помогает; острые зубцы его нервозности начинают ослабевать. Но ей все равно приходится поддерживать игру из-за множества смотрящих на нас. – Хотя я полагаю, что ты можешь остаться снаружи, если хочешь.
Она бросает взгляд на своих двоих стражей, коричневых мужчину и женщину, стоящих рядом с ней. Они не отстали от нашей группы, как остальные стражи, которых мы то и дело украдкой видим на периферии. Женщина-страж хмуро отвечает ей:
– Ты сама понимаешь.
– Это была всего лишь мысль, – пожимает плечами Келенли и кивает на здание, обращаясь к Ремве. – Похоже, у вас нет выбора. Но я обещаю вам, что здание вам на головы не упадет.
Мы следуем за ней. Ремва чуть медленнее, но в конце концов заходит и он.
Как только мы переступаем порог, в воздухе перед нами возникает голопредупреждение. Нас не учили читать, и буквы этого предупреждения в любом случае выглядят странно, но затем из аудиосистемы дома слышится раскатистый голос: «Добро пожаловать в историю неврастении!»
Я понятия не имею, что это означает. Внутри здание пахнет… неправильно. Сухо и пыльно, воздух застоявшийся, словно здесь ничто не поглощает его диоксид углерода. Мы видим, что здесь есть и другие люди, в большом открытом фойе здания или на симметричной двойной витой лестнице, они дивятся на панели резного дерева, тянущиеся вдоль каждой лестницы. Они не смотрят на нас, отвлеченные великой странностью нашего окружения. Но тут Ремва говорит:
– Что это?
Его тревога, передающаяся покалыванием по нашей сети, заставляет нас всех посмотреть на него. Он стоит нахмурившись и вертит головой из стороны в сторону.
– Что… – начинаю было я, но затем тоже – слышу? ловлю сэсуной?
– Я вам покажу, – говорит Келенли.
Она заводит нас глубже в коробку здания. Мы идем мимо демонстрационных кристаллов, в каждом из которых хранится непонятное – но явно старинное – оборудование. Я узнаю книгу, моток проволоки и чей-то бюст. Таблички возле каждого предмета, наверное, указывают их важность, наверное, но я не могу представить никакого объяснения, чтобы все это имело хоть какой-то смысл.
Затем Келенли выводит нас на широкий балкон со старомодными резными перилами. (Это особенно ужасает. Мы должны ради безопасности держаться за перила из мертвого дерева, не связанного с городской системой сигнализации или чем еще. Почему бы просто не вырастить лозу, которая подхватит нас, если мы упадем? Древние времена были ужасны.) И вот мы стоим над огромной открытой камерой, глядя вниз на нечто, принадлежащее этому месту точно так же, как и мы. То есть вообще не принадлежащее.
Моя первая мысль – это очередной планетарный движитель, целый, не просто фрагмент или большая часть. Да, это высокий впечатляющий центральный кристалл; он растет из гнезда. Этот движитель так и не был активирован; большая часть его структур парит, еле заметно гудя, в нескольких футах над полом. Но это единственная часть движителя, которая имеет для меня смысл. Вокруг кристалла парят более длинные, заворачивающиеся внутрь структуры; весь дизайн в целом какой-то цветочный, напоминает стилизованную хризантему. Центральный кристалл светится бледным золотом, а вспомогательные переходят от зеленого у основания к белому на кончиках. Мило, но все равно странно. Но когда я смотрю на эту структуру не только глазами и касаюсь ее нервами, настроенными на пертурбации земли, я ахаю. Злая Смерть, решетка магии, созданная этой структурой, великолепна! Десятки серебристых, нитеподобных линий поддерживают друг друга; энергии всего спектра и всех форм пересекаются и меняют состояние в кажущемся хаотическим, но полностью контролируемом порядке. Центральный кристалл то и дело мерцает, переходя между фазами потенциальностей, пока я смотрю на него. И он такой маленький! Я никогда не видел настолько хорошо сконструированного движителя. Даже Планетарный Движитель не так мощен или точен для его величины. Если бы он был построен так же эффективно, как этот маленький движитель, проводникам не понадобилось бы создавать нас. И все же эта структура не имеет смысла. В этот мини-движитель поступает недостаточно магии, чтобы производить всю ту энергию, которую я тут ощущаю. И я качаю головой, но теперь я слышу то, что слышал Ремва: тихий настойчивый звон. Множество тонов, сплетающихся, неотвязных, заставляющих шевелиться волосы на затылке… Я смотрю на Ремву, который кивает с напряженным лицом.
Магия этого движителя не имеет цели, которую я мог бы видеть, разве чтобы смотреть на него, слушать и восхищаться красотой. И каким-то образом – я вздрагиваю, понимая это инстинктивно, но сопротивляюсь, поскольку это противоречит всему, что я знаю о законах физических и магических – каким-то образом эта структура выделяет больше энергии, чем потребляет.
Я, нахмурившись, смотрю на наблюдающую за нами Келенли.
– Такого не должно существовать, – говорю я. Только словами. Я не знаю, как еще выразить то, что я чувствую. Шок. Неверие? Почему-то страх. Планетарный Движитель – самое продвинутое творение геомагестрии, когда-либо созданное. Проводники постоянно твердили нам об этом все эти годы после нашего создания… и все же. Этот крохотный, невероятный движитель, полузабытый в пыльном музее,