Силир, лежавший на юге, некогда был маленькой никчемной землей, занятой множеством маленьких никчемных народов. Одна из таких групп называлась фньесс. Трудно произнести это правильно, потому силанагистанцы звали их ньесс. Эти два слова означают не одно и то же, но последнее прижилось.
Силанагистанцы захватили их землю. Ньессы сражались, но затем поступили как все живые существа под угрозой – рассеялись, разлетевшись во все концы, чтобы пустить корни и, возможно, выжить, где получится. Потомки ньессов стали частью каждой страны, каждого народа, слились с остальными и приняли местные обычаи. Им, тем не менее, удалось не забыть, кто они, продолжать говорить на своем собственном языке, хотя они свободно владели и другими языками.
Они сохранили и некоторые свои старинные обычаи – например, раздваивали языки при помощи соляной кислоты, зачем – это только им было ведомо. И хотя они утратили свой характерный облик, который выкристаллизовался во время их изоляции в их маленькой стране, многие доныне сохранили достаточно этих черт, так что льдистые глаза и пепельные волосы – определенное клеймо.
Теперь ты понимаешь.
Но то, что делало ньессов действительно особенными, – это их магия.
Магия в мире повсюду. Всякий ее видит, чувствует, течет в ней. В Сил Анагисте магия растет на каждой клумбе, в каждом дереве и оплетенной лозой стене. Каждое домохозяйство или бизнес должны производить свою долю, которая потом передается в генджинированные лозы и насосы, чтобы стать источником энергии для глобальной цивилизации. В Сил Анагисте убийство незаконно, поскольку жизнь – ценный ресурс.
Ньессы этому не верили. Они утверждали, что магией нельзя владеть, не более чем жизнью – и так они впустую тратили и ту, и другую, строя (среди многого прочего) планетарные движители, которые ничего не делали. Они были просто… красивы. Или будили фантазию, или делались ради простой радости созидания. И все же это «искусство» работало эффективнее и мощнее, чем все, что удалось создать силанагистанцам.
Как все это началось? Ты должна понять, что корень всему этому – страх. Ньессы выглядели иначе, вели себя иначе, были иными – но ведь любая группа отличается от другой. Одной разницы недостаточно, чтобы вызвать проблемы. Сил Анагист ассимилировал мир больше чем за столетие до того, как меня сделали; все города были Сил Анагистом. Все языки стали силанагистином. Но никто не испытывает большего страха или не является столь странным в своем страхе, как завоеватель. Они постоянно вызывают в воображении призраков, боясь, что их жертвы однажды воздадут им за сделанное с ними – даже если на самом деле их жертвы и не думали о таких мелочах и давно ушли вперед. Завоеватели живут в страхе перед тем днем, когда им покажут, что они не самые великие, а просто удачливые.
Потому, когда ньесская магия оказалась более эффективной, чем силанагистанская, хотя ньессы и не использовали ее как оружие…
Вот что рассказала нам Келенли. Возможно, это началось с шепотков, что из-за белых радужек ньессы плохо видят, и потому у них извращенные наклонности, а раздвоенный язык ньессов не может говорить правды. Сначала насмешки, культурная травля, но потом стало хуже. Ученым стало легко строить себе репутацию и карьеру на утверждении, что сэссапины ньессов каким-то образом фундаментально отличаются – более чувствительные, более активные, менее контролируемые, менее цивилизованные – и в этом источник их магической особости. Именно это делало ньессов не таким человеческим видом, как все остальные. Сначала: не настолько людьми, как остальные. В конце: вовсе не людьми.
Как только ньессов не стало, конечно, стало понятно, что сказочных ньесских сэссапин не существует. Силанагистанские ученые и биомагестры имели в распоряжении много заключенных для изучения, но, как бы они ни пытались, никакого четкого отличия от обычных людей найти не смогли. Это было недопустимо, более чем недопустимо. В конце концов, если ньессы были просто обычными человеческими существами, то на чем основывались завоевания, педагогические трактовки и целые научные дисциплины? Даже сама по себе великая мечта, Геоаркания, выросла из положения, что силанагистанская магестрическая теория – включая презрительное отрицание ньесской эффективности как случайность физиологии – является высшей и непогрешимой.
Если ньессы были просто людьми, то мир, построенный на концепции их нечеловечности, распадется.
Потому… они создали нас.
Мы, тщательно сконструированные и измененные остатки ньессов, имеем сэссапины куда более сложные, чем у обычных людей. Келенли была сделана первой, но недостаточно отличалась. Помнишь, мы должны были стать не только орудием, но мифом. Потому нам, позднейшим созданиям, придали преувеличенные ньесские черты – широкие лица, маленькие рты, почти бесцветная кожа, волосы, не поддающиеся частому гребню, и маленький рост. Они лишили нашу лимбическую систему нейрохимикатов, а нашу жизнь – опыта, языка и знаний. И только теперь, когда мы были сделаны по образу и подобию их собственных страхов, они удовлетворились. Они сказали себе, что в нас они уловили квинтэссенцию и мощь того, чем на самом деле были ньессы, и поздравили себя с тем, что в конце концов извлекли пользу из своих старинных врагов.
Но мы не ньессы. Мы даже не великолепный символ интеллектуальных достижений, каким я нас считал. Сил Анагист построен на лжи, и мы ее продукт. Они понятия не имеют, кто мы на самом деле.
Значит, мы сами должны определить нашу судьбу и будущее.
Проходит несколько часов после окончания урока Келенли. Мы сидим у ее ног, ошеломленные, измененные и меняющиеся от ее слов. Становится поздно. Она встает.
– Я принесу нам еды и одеял, – говорит она. – На ночь вы останетесь здесь. Мы посетим третий и последний компонент вашей настроечной миссии завтра утром.
Мы никогда не спали вне наших камер. Это восхитительно. Гэва посылает импульсы удовлетворения в окружающую среду, а Ремва ровно жужжит от удовольствия. Душва и Бинимва то и дело выдают пики тревоги; будем ли мы в порядке, делая то, что человеческие существа делали всю их историю, – спать на новом месте? Они держатся вместе ради безопасности, хотя это на самом деле сейчас лишь усиливает их тревогу. Нам редко разрешают прикасаться друг к другу. Они гладят друг друга и постепенно успокаиваются.
Келенли немного смешит их страх.
– Все будет хорошо, хотя, полагаю, вы сами это поймете только утром, – говорит она. Затем она идет к двери, чтобы выйти. Я стою у двери, глядя в окно на только что поднявшуюся Луну. Она касается меня, поскольку я у нее на пути. Я отхожу не сразу. Из-за ориентировки окна в моей камере я нечасто вижу Луну. Я хочу насладиться этой красотой, пока могу.
– Зачем ты привела нас сюда? – спрашиваю я Келенли, глядя в окно. – Зачем все это нам рассказывать?
Она отвечает не сразу. Я думаю, она тоже смотрит на Луну. Затем задумчивыми реверберациями земли она говорит: Я изучила все, что смогла, о ньессах и их культуре. Мало что сохранилось, и мне пришлось отделять правду от лжи. Но среди них существовала… практика. Занятие. Были люди, чьей работой было заботиться об оглашении правды.
Я растерянно хмурюсь.
– И… что? Ты решила продолжать традицию мертвого народа? – Слова. Я упрям. Она пожимает плечами.
– Почему бы и нет?
Я качаю головой. Я устал, раздавлен и, возможно, немного зол. Этот день перевернул с ног на голову мое самовосприятие. Я всю жизнь знал, что я орудие, да, не личность, но хотя бы символ могущества, разума и гордости. Теперь я понимаю, что на самом деле я символ паранойи, жадности и ненависти. С этим трудно справиться.
– Оставим ньессов, – резко говорю я. – Они мертвы. Не вижу смысла в попытках запомнить их.
Я хочу, чтобы она разгневалась, но она лишь пожимает плечами.
– Выбор твой – как только узнаешь достаточно, чтобы сделать обоснованный выбор.
– А может, я не хочу знать. – Я опираюсь на стекло двери, оно холодное и не жалит пальцев.
– Ты хотел быть достаточно сильным, чтобы удерживать оникс.
Я издаю тихий смешок – я слишком устал, чтобы помнить, и решил делать вид, что ничего не чувствую. Надеюсь, наши наблюдатели не заметят. Я перехожу на земноречь и говорю кислотными, кипящими под давлением горечью, презрением, униженностью и разочарованием. Что за дело? – вот что это означает. Геоаркания ложь.
Она разбивает мою жалость к себе нежным, непреклонным горизонтальным смещением смеха.
– Ах, мой мыслитель, не ожидала от тебя мелодрамы.
– Что такое мело… – Я мотаю головой и замолкаю, устав от незнания. Да, я дуюсь.
Келенли вздыхает и касается моего плеча. Я вздрагиваю, непривычный к теплоте руки другого человека, но она не убирает руку, и это успокаивает меня.
– Подумай, – повторяет она. – Работает ли Планетарный Движитель? Твои сэссапины? Ты не то, чем тебя создавали, разве от этого ты перестаешь существовать?
– Я… этот вопрос не имеет смысла. – Но сейчас я просто упрямлюсь. Я понял ее. Я не то, чем меня сделали, я нечто иное. У меня есть сила, которой они не ожидают. Они сделали меня, но не контролируют меня, не до конца. Вот почему у меня есть эмоции, хотя они и пытались отнять их. Вот почему у нас есть земноречь… и, возможно, другие дары, о которых наши проводники не знают. Она гладит меня по плечу, довольная тем, что я обдумываю ее слова. Одно место на полу ее дома тянет меня – я так хорошо буду сегодня спать. Но я борюсь с усталостью и по-прежнему сфокусирован на ней, поскольку сейчас она мне нужна больше, чем сон.
– Ты считаешь себя одним из этих… правдоговорителей? – спрашиваю я.
– Лористом. Последним ньесским лористом, если у меня есть на это право. – Ее улыбка резко гаснет, и впервые я понимаю, какую бездну усталости, тягот и печалей скрывает она. – Лористы были воинами, рассказчиками, знатью. Они рассказывали свою правду в книгах и песнях и передавали ее через свои художественные движители. Я просто… говорю. Но я ощущаю, что у меня есть некое право на их мантию.