…что же. Тогда я и все остальные больше не будем нужны. Мы столько слышали о том, что случится, как только мир освободится от дефицита и нужды. Люди будут жить вечно. Путешествовать к другим планетам за пределами нашей звезды. Проводники заверили нас, что нас не убьют. На самом деле, нас будут славить как вершину магестрии и живое воплощение того, чего может достичь человечество. Это ли не цель, к которой следует стремиться – достичь поклонения? Разве нам не следует гордиться?
Но впервые я подумал о той жизни, какой хотел бы для себя, будь у меня выбор. Я подумал о доме, в котором живет Галлат: огромном, красивом, холодном. Я думаю о домике Келенли в саду, маленьком и окруженном маленькой растущей магией. Я думаю о жизни с Келенли.
Сидеть у ее ног каждый вечер, говорить с ней сколько хочу, на любом знакомом мне языке без страха. Я думаю о ее улыбке, лишенной горечи, и эта мысль дарит мне невероятное блаженство. Затем я чувствую стыд, словно не имею права воображать такое.
– Пустая трата времени, – бормочет Галлат, глядя на обелиск. Я вздрагиваю, но он не замечает. – Ладно. Вот он. Понятия не имею, почему Келенли хотела, чтобы вы это видели, но теперь вы видите.
Мы восхищаемся, как приказано.
– Мы можем… подойти ближе? – спрашивает Гэва. Некоторые из нас стонут сквозь землю; наши ноги болят, мы голодны. Но она отвечает в отчаянии: Пока мы здесь, мы можем получить из этого максимум.
Словно соглашаясь, Галлат вздыхает и трогается вперед, вниз по наклонной дороге к основанию аметиста, где тот прочно сидит в гнезде с момента первого введения питательной среды. Я видел верхушку аметистового фрагмента, теряющуюся среди летящих облаков и порой обрамленную белым светом Луны, но эта часть для меня нова. Вокруг ее основания трансформаторные пилоны – это я знаю из обучения, – которые отводят часть магии из генерирующего горна аметистового сердечника. Эта магия – крохотная фракция невообразимого объема, который способен производить Планетарный Движитель – распределяется по бесчисленным контурам в дома, здания, машинерию, зарядные станции трансмалей по всему городу-узлу. Так же во всех городах-узлах Сил Анагиста по всему миру – всего двести пятьдесят шесть фрагментов. Внезапно мое внимание привлекает странное ощущение – самая странная вещь, какую я когда-либо сэссил. Что-то расплывчатое… что-то вблизи генерирует силу, которая… Я качаю головой и останавливаюсь.
– Что это? – спрашиваю я прежде, чем подумать, разумно ли говорить снова, когда Галлат в дурном настроении. Он останавливается, хмуро смотрит на меня, затем, похоже, понимает смятение на моем лице.
– О, думаю, ты достаточно близко стоишь, чтобы засечь это здесь. Это просто отклик сточной линии.
– А что такое сточная линия? – спрашивает Ремва, когда я сломал лед. Это заставляет Галлата смотреть на него чуть с большим раздражением. Все мы напряжены.
– Злая Смерть, – выдыхает наконец Галлат. – Легче показать, чем рассказать. Пошли.
Он быстро идет вперед, и на сей раз никто из нас не смеет жаловаться, хотя мы передвигаем наши несчастные ноги на низком сахаре крови и некотором обезвоживании. Следом за Галлатом мы достигаем самого нижнего яруса, пересекаем трек трансмаля и проходим между двумя громадными гудящими пилонами.
И… мы уничтожены.
За пилонами, объясняет нам проводник Галлат, не скрывая нетерпения, находится система запуска и транслирующая система фрагмента. Он пускается в подробное техническое описание, которое мы впитываем, но не то чтобы слушаем. Наша сеть, почти постоянная система связей, при помощи которой мы вшестером общаемся и получаем взаимные рокочущие предупреждения или поддерживаем друг друга песней утешения, полностью умолкла и застыла. Это шок. Это ужас.
Суть объяснения Галлата такова: когда фрагменты были выращены десятки лет назад, они не могли сами начать генерировать магию. Неживые, неорганические предметы вроде кристаллов инертны в отношении магии. Потому, чтобы помочь фрагментам начать генеративный цикл, в качестве катализатора необходимо использовать сырую магию. Каждому мотору нужен стартёр. Возьмем сточные линии: они выглядят как лозы, толстые и шишковатые, перекрученные и извивающиеся, чтобы сформировать жизнеподобные заросли вокруг основания фрагмента. И в ловушке лоз…
Мы пойдем посмотреть на них, сказала мне Келенли, когда я спросил, где ньессы.
Они все еще живы, с первого взгляда понимаю я. Хотя они неподвижно лежат, распростершись, среди зарослей (поверх лоз, обвитые ими, пронзенные ими там, где лозы проросли сквозь плоть), невозможно не сэссить нежные нити серебра, мечущиеся среди клеток вот этой руки или танцующие вдоль волосков вот этой спины. Некоторые из них, как мы видим, дышат, хотя это движение такое медленное. Многие в лохмотьях, истлевших за годы, некоторые наги. Их волосы и ногти не отросли, и их тела не производят отходов, которые мы могли бы видеть. Они также не чувствуют боли, инстинктивно ощущаю я; это хотя бы милосердно. Это потому, что сточные линии забирают всю магию жизни из их тел, кроме единственной струйки, которая необходима для поддержания в них жизни. Держать их живыми для производства большей жизни.
Это и есть терновая роща. Давно, когда нас только что извлекли из автоклавов, когда мы еще учились использовать язык, встроенный в наши мозги во время фазы роста, один из проводников рассказал нам историю о том, куда нас отправят, если мы по какой-то причине станем неспособны работать.
Тогда нас было четырнадцать. Нас отправят в отставку, сказала она, туда, где мы будем продолжать косвенно помогать проекту.
– Там спокойно, – сказала проводник. Я хорошо это помню. Она улыбалась, говоря это. – Увидите.
Жертвы терновой рощи провели здесь много лет. Десятилетий. Взгляд охватывает сотни их, и еще тысячи, невидимые в зарослях, расположенных по всей окружности основания аметиста. Миллионы, если помножить на двести пятьдесят шесть. Мы не можем видеть Тетлеву или прочих, но мы знаем, что и они тоже где-то здесь. Все еще живые – и не живые.
Галлат заканчивает, пока мы молча смотрим на все это.
– Потому после запуска системы, как только генеративный цикл установлен, возникает лишь периодическая необходимость в перезапуске. – Он вздыхает, устав от собственного голоса. Мы молча смотрим. – Сточные линии запасают магию на всякий возможный случай. В День Пуска каждый сливной резервуар должен иметь запас примерно в тридцать семь ламмотиров, что в три раза… – Он осекается. Вздыхает. Чешет переносицу. – Бессмысленно. Она играет с тобой, дурак. – Словно он не видит того, что видим мы. Словно эти запасенные, превращенные в компоненты жизни ничего для него не значат. – Довольно. Пора возвращаться в комплекс.
И мы возвращаемся домой.
И наконец, начинаем составлять план.
Брось их наземь, уложи
Сделай их землей для ржи!
Заглуши их, затопчи,
Прыгай, топай и скачи!
Пусть кричат – а ты не слышь!
Так злодеев победишь!
11Ты почти дома
ОХРАНА НА УЗЛОВОЙ СТАНЦИИ, похоже, действительно думает, что может справиться с вами, когда ты и прочие кастримиты появляетесь из пеплопада. Ты полагаешь, что многие из вас действительно выглядят как большая, чем обычно, банда с учетом вашей засыпанной пеплом и изъеденной кислотой одежды и исхудалого вида. У Юкки даже нет времени, чтобы послать Данель попробовать договориться прежде, чем они начинают палить из арбалетов. Они никудышные стрелки, в чем вам везет; но закон средних чисел на их стороне, в чем вам не везет. Три кастримита падают под стрелами прежде, чем ты понимаешь, что Юкка понятия не имеет, как использовать торус в качестве щита, – но после ты вспоминаешь, что и ты тоже не можешь этого сделать без последствий. Ты кричишь Матчишу, и он делает это с алмазной точностью, превратив стрелы в снег с ошметками дерева, примерно так же, как ты в Тиримо в тот последний день.
Он не так искусен, как ты тогда. Часть торуса остается вокруг него; он просто растягивает и переформирует его передний край, образуя барьер между Кастримой и большими шлаковыми воротами узловой станции.
К счастью, перед ним никого нет (после того как ты крикнула, чтобы все убрались с дороги). Затем последним выбросом перенаправленной кинетической энергии он разбивает ворота и замораживает арбалетчиков прежде, чем распустить торус. Затем, пока Опоры Кастримы бросаются вперед, чтобы взяться за дело, ты идешь к Матчишу, который распростерся на полу телеги, тяжело дыша.
– Грязновато, – говоришь ты, поймав его руку и прижав к себе, поскольку ты не можешь взять ее в ладони. Ты ощущаешь холод его кожи сквозь слои одежды. – Надо было заякорить торус как минимум в десяти футах.
Он ворчит, закрывает глаза. Выносливость у него источилась просто в ржавь, но, вероятно, он слишком ослаб от голода, а с орогенией это не очень-то сочетается.
– Мне не приходилось делать ничего затейливей, чем людей морозить, да и то пару лет назад. – Затем он сердито смотрит на тебя. – Ты-то сама, вижу, помочь не удосужилась.
Ты устало улыбаешься.
– Потому, что я знаю, что ты справишься. – Затем ты соскребаешь лед с дна телеги, чтобы тебе было где посидеть, пока сражение не закончится. Когда все кончено, ты гладишь заснувшего Матчиша и идешь искать Юкку. Она прямо за воротами внутри вместе с Эсни и парой Опор, и все они с изумлением смотрят на маленький загон. Там коза – равнодушно смотрит на всех и жует свое сено. Ты не видела коз с самого Тиримо.
Но главное – прежде всего.
– Постарайтесь, чтобы они не убили доктора или докторов, – говоришь ты Юкке и Эсни. – Они, вероятно, забаррикадировались с узловиком. Лерна не знает, как ухаживать за ним, здесь нужно особое умение. – Ты на миг замолкаешь. – Если ты еще придерживаешься этого плана.