Всего семь, хмыкает Сиенит. Целых семь? – изумляется Дамайя. Да, всего, рявкаешь ты на обеих, чтобы заткнулись.) Здесь не только громоотвод, здесь еще и пустая водонапорная башня, так что пока ты не касаешься металлических поверхностей и не стоишь в непосредственной близости к громоотводу, ты, вероятно, не погибнешь.
Вероятно.
И там, лицом к грозовой стене Разлома, словно его поставили здесь смотреть на север еще тогда, когда цветочные мотивы были новыми, ждет Хоа.
– Здесь не так много статуй, как должно было бы быть, – говоришь ты, вставая рядом с ним.
Ты не можешь не проследить за взглядом Хоа. Отсюда ты все равно не можешь видеть самого Разлома; похоже, что между городом и этим чудовищем лежит мертвый дождевой лес и какие-то холмы. Однако Стена достаточно омерзительна. И, возможно, один экзистенциальный ужас встречать лицом к лицу легче, чем другой, но ты помнишь, как использовала Врата Обелисков против этих людей, скрутив магию между их клетками и превратив мельчайшие их частички из углерода в кремний. Данель рассказывала тебе, каким перенаселенным был Реннанис – настолько, что ради выживания пришлось высылать завоевательные армии. Однако теперь город не перенаселен статуями. Есть признаки, что некогда, однако, был: есть статуи, погруженные в разговор с собеседниками, которых вроде недостает; только двое сидят за столом, накрытым на шестерых. В одном более крупном здании с зеленым крестиком в постели лежит обнаженная статуя с открытым ртом, навеки торчащим пенисом, поднятыми вверх бедрами и руками, словно бы охватывающими чьи-то ноги. Но он один. Чья-то жестокая, отвратительная шутка.
– Мои сородичи неразборчивы в пище, – говорит Хоа.
Да, именно это ты и боялась услышать.
– И, похоже, ржавски голодны? Здесь было много народу. Большинства не хватает.
– Мы тоже бережем избыточный ресурс на потом, Иссун.
Ты трешь лицо оставшейся рукой, пытаясь не представлять огромную кладовую камнеедов, набитую яркими разноцветными статуями. У тебя не получается.
– Злой Земля. Так чего же ты возишься со мной? Я… не такая легкая добыча, как эти.
– Моим младшим сородичам надо стать крепче. Мне – нет. – Интонация Хоа чуть заметно меняется. Ты уже знаешь его – это презрение. Он гордое создание (даже сам он это признает). – Они плохо сделаны, слабы, чуть лучше тварей. Мы были так одиноки все эти годы и поначалу понятия не имели, что делать. Эти голодные – результат нашей неловкости.
Ты колеблешься, не понимая, действительно ли тебе хочется узнать… но ты уже несколько лет как перестала быть трусихой. Так что ты ожесточаешься, поворачиваешься к нему и говоришь:
– И сейчас вы делаете очередного. Не так ли? Из меня. Ведь если это для вас не вопрос еды, значит, это… воспроизводство. – Чудовищное воспроизводство, если оно зависит от смерти человеческого существа в результате окаменения. И в этом должно быть нечто большее, чем просто превращение людей в камень. Ты вспоминаешь о киркхуше в дорожном доме, о Джидже, о женщине в Кастриме, которую ты убила. Ты думаешь о том, как ты ударила ее, размазала магией за не то чтобы преступление – она заставила тебя заново пережить смерть Уке. Но в конце жизни Алебастр был не тем же самым, что ты сделала из этой женщины. Она была сверкающей, разноцветной коллекцией драгоценных камней. Он был уродливым комком коричневого камня – и все же этот коричневый камень был тонко сделан, точно обработан, тщательно, в то время как женщина под красивой поверхностью представляла собой беспорядочную мешанину.
Хоа молчит, что само по себе является ответом. И тут ты, наконец, вспоминаешь. Сурьма, через несколько мгновений после того, как ты закрыла Врата Обелисков, но прежде, чем ты впала в постмагический травматический сон. Рядом с ней другой камнеед, странный в своей белизне, тревожащий своей знакомостью. О, Злой Земля, ты не хочешь этого знать, но…
– Сурьма использовала этот… – Слишком маленький комок коричневого камня. – Использовала Алебастра. Как сырье для… о, ржавь, чтобы сделать другого камнееда. И она сделала его похожим на него. – Ты снова ненавидишь Сурьму.
– Он сам выбрал внешность. Мы все выбираем.
Это выбивает твою ярость из нарастающей спирали. Твой желудок сжимается, на сей раз не от отвращения.
– То есть… значит… – Тебе приходится сделать глубокий вдох. – Значит, это он? Алебастр. Он… он…
Ты не можешь заставить себя вымолвить это слово.
Мгновение, и Хоа стоит лицом к тебе с сочувственным выражением лица, но еще почему-то предостерегающим.
– Решетка не всегда формируется совершенной, Иссун, – говорит он ласковым тоном. – Но если даже и так, всегда есть… потеря данных.
Ты понятия не имеешь, что это значит, и все же тебя трясет. Почему? Ты знаешь, почему. Ты повышаешь голос.
– Хоа, если это Алебастр, если я смогу поговорить с ним…
– Нет.
– Ржавь, почему нет?
– Во-первых, потому что это должен быть его выбор. – Голос более жесткий. Укоризненный. Ты вздрагиваешь. – Что еще важнее – мы вначале хрупки, как все новые создания. У нас уходят столетия, у тех, кто личность, на то, чтобы… остыть. Даже слабейшее давление – вроде тебя, требующее, чтобы он подстроился под твои нужды, а не под свои, – может повлиять на окончательное формирование его личности.
Ты неожиданно для себя делаешь шаг назад – ты не понимала, что стоишь так близко к нему. А затем ты горбишься. Алебастр жив – и не жив.
Похож ли камнеед Алебастр хоть немного на того человека из плоти крови, которого ты знала? Имеет ли это значение теперь, когда он так сильно преобразился?
– Я вновь потеряла его, – шепчешь ты.
Поначалу кажется, что Хоа не движется, но затем по твоему боку проходит порыв воздуха, и внезапно твердая рука касается внутренней части твоей, мягкой.
– Он будет жить вечно, – говорит Хоа так тихо, насколько способен его гулкий голос. – Пока существует Земля, часть того, кем он был, будет жить тоже. Это для тебя все еще существует опасность погибнуть. – Он замолкает. – Но если ты решишь не заканчивать того, что мы начали, я пойму.
Ты поднимаешь взгляд и тут, может, во второй или третий раз думаешь, что понимаешь его. Он знает, что ты беременна. Может, он узнал об этом раньше тебя, хотя что это значит для него, ты понятия не имеешь. Он знает и подоплеку твоих мыслей об Алебастре и говорит… что ты не одна. Что неправда, что у тебя ничего нет. У тебя есть Хоа, Юкка, Тонки и, может быть, Хьярка – друзья, которые видели тебя во всей чудовищности рогги и, несмотря на это, приняли тебя. И у тебя есть Лерна – спокойно-требовательный, упорный Лерна, который не сдается, не терпит твоих оправданий и не притворяется, что любовь устраняет страдания. Он отец очередного твоего ребенка, который, вероятно, будет красивым. Пока все твои дети были красивы. Красивы и могущественны. Ты закрываешь глаза, чтобы не сожалеть.
Но из-за этого в твои уши вторгается шум города, и ты вздрагиваешь, услышав принесенный ветром с самого низа смех. Вероятно, от одного из общинных костров. И это напоминает тебе о том, что у тебя есть еще и Кастрима, если ты этого хочешь. Эта нелепая община из неприятных людей, которых невозможно представить вместе, за которую ты сражалась и которая, пусть и неохотно, сражалась за тебя. Твой рот растягивается в улыбке.
– Нет, – говоришь ты. – Я сделаю то, что нужно.
Хоа рассматривает тебя.
– Ты уверена.
Конечно. Ничего не изменилось. Мир сломался, и ты можешь его починить – это обязали тебя сделать Алебастр и Лерна. Кастрима – дополнительная причина сделать это, не менее. И ты перестала трусить и отправилась искать Нэссун. Даже если она тебя ненавидит. Даже если тебе придется одной столкнуться с ужасным миром. Даже если ты самая плохая мать на свете… ты сделала что могла.
И, возможно, это значит, что сейчас ты делаешь выбор между своими детьми – у кого лучший шанс на выживание. Но это ничем не отличается от того, что приходилось делать матерям с начала мира: жертвовать настоящим ради надежды на лучшее будущее. Если жертва сейчас тяжелее, чем прежде… что же. Да будет так. В конце концов, это тоже работа матери, и ты десятиколечница. Ты об этом позаботишься.
– Так чего мы ждем? – спрашиваешь ты.
– Лишь тебя, – отвечает Хоа.
– Верно. Сколько у нас времени?
– Перигей через два дня. Я могу доставить тебя в Сердечник за день.
– Хорошо. – Ты делаешь глубокий вдох. – Мне надо попрощаться.
С полнейшей легкой небрежностью Хоа говорит:
– Я могу взять остальных с нами.
О.
Ты же хочешь этого, не так ли? Ты не хочешь быть одной в конце. Хочешь чувствовать за спиной непоколебимое присутствие Лерны. Тонки взбесится, если не получит шанса увидеть Сердечник, если ты оставишь ее. Хьярка будет в ярости, если ты возьмешь Тонки без нее. Данель хочет создать хронику преображения мира, чтобы затмить доводы экваториальных лористов.
Юкка же…
– Нет. – Ты мрачнеешь и вздыхаешь. – Снова становлюсь эгоисткой. Кастрима нуждается в Юкке. И все они и так настрадались.
Хоа просто смотрит на тебя. Как, ржавь, ему удается передавать такие эмоции каменным лицом? Даже если это холодный скепсис по поводу всего твоего самоедства. Ты издаешь смешок – и он ржавый. Был немного.
– Я думаю, – медленно говорит Хоа, – что если ты кого-то любишь, то не тебе выбирать, как тебя будут любить в ответ.
Сколько же слоев в пласте этого утверждения.
Ну что же. Ладно. Это не о тебе.
Все меняется Зимой – и часть тебя устала, наконец, от повести об одинокой, жаждущей мести женщине. Может, Нэссун – не единственная, ради кого тебе нужен дом. И, может быть, даже тебе не стоит пытаться изменить мир в одиночку.
– Ну так пойдем, спросим их, – говоришь ты. – А потом отправимся искать мою маленькую девочку.
Кому: Ятру Инноватору Дибарс.
От: Альмы Инноватора Дибарс.