Она сводит брови. Ты смотришь на нее, и это поражает тебя. Твоя маленькая девочка. Такая большая здесь, под ониксом и Луной. Такая могущественная. Такая красивая. И ты не можешь сдержаться – ты ударяешься в слезы при виде нее.
Ты смеешься, хотя одно твое легкое окаменело, и вместо смеха слышен лишь тихий свист. Как же она, ржавь, великолепна, твоя маленькая девочка. Ты горда, что уступила ее силе.
Она втягивает воздух, глаза ее распахиваются, словно она не верит тому, что видит: ее мать, такая пугающая, на земле. Пытается двигаться на каменных ногах. Лицо, мокрое от слез. Улыбается. Ты прежде никогда ей не улыбалась.
И тут трансформация захватывает твое лицо и ты перестаешь существовать.
Ты все еще здесь физически, коричневый песчаник, замерший на нижних ступенях с намеком на улыбку на полуоформленных губах. Твои слезы по-прежнему здесь, сверкают на камне. Она не может отвести глаз от них.
Она смотрит на них и втягивает долгий, долгий вдох, потому что внезапно не остается ничего, ничего внутри нее, она убила своего отца и свою мать, и Шаффа умирает, и ничего не осталось, ничего, мир только забирает, и забирает, и забирает у нее, и не оставляет ничего…
Но она не может отвести глаз от твоих предсмертных слез.
Потому что мир, в конце концов, брал, брал и брал и у тебя тоже. Она это знает. И все же, по какой-то причине, которой она, думает, не поймет никогда… даже когда ты умирала, ты тянулась к Луне.
И к ней.
Она пронзительно кричит. Обхватывает голову руками, одна из которых наполовину камень. Падает на колени под весом своего горя, тяжкого, как вся планета.
Оникс, терпеливый и нетерпящий, осознающий все, но бесстрастный, касается ее. Она единственный оставшийся компонент Врат, который имеет функционирующую, дополняющую волю. Сквозь это прикосновение она осознает твой план как команды – приостановленные и готовые, но не отданные. Открыть Врата, наполнить их мощностью Разлома, поймать Луну. Покончить с Зимами. Исправить мир. Это, сэссит-чувствует-знает Нэссун, было твоим последним желанием.
Весомо, без слов оникс говорит: Выполнить ДА/НЕТ?
И в холодной каменной тишине, одна, Нэссун делает выбор.
ДА.
КОДАЯ и ты
ТЫ МЕРТВА. НО НЕ ТЫ.
Захват Луны с точки зрения людей, стоящих под ней, выглядит скучно. Наверху жилого здания, где Тонки и прочие нашли убежище, она при помощи старинного пишущего инструмента, давно засохшего, но реанимированного при помощи слюны и крови, – пытается отслеживать путь Луны с промежутками в один час. Это не помогает, поскольку она не отследила достаточно переменных, чтобы рассчитать корректно, и еще потому что она не ржавый хренов астрономест, Земля побери. Она также не уверена, что правильно провела первое измерение, поскольку в этот момент случилось землетрясение в пять или шесть баллов, сразу перед тем, как Хьярка оттащила ее от окна.
– Окна строителей обелисков не треснут, – жалуется она потом.
– Зато моя башка, ржавь, треснет, – отвечает Хьярка, и спор заканчивается не начавшись. Тонки учится идти на компромисс ради хороших взаимоотношений.
Но Луна действительно изменилась, они видят это день ото дня в течение недель. Она не исчезает. Она проходит сквозь фазы, меняет цвета по схеме, поначалу непонятной, но не становится меньше в последующие ночи.
Распад Врат Обелисков более зрелищен.
Выработавшись по полной при достижении чего-то не менее великого, чем Геоаркания, Врата следуют протоколу отключения. Один за другим десятки обелисков, плавающих вокруг мира, направляются к Сердечнику. Один за другим эти обелиски – к этому моменту полностью дематериализовавшиеся, все квантовые состояния их перешли в потенциальную энергию, тебе не надо знать большего – падают в черную пропасть. Это занимает несколько дней.
Оникс же, последний и самый громадный из обелисков, плывет к морю. Чем он ниже, тем объемнее его гудение. Он входит в море нежно, по заранее запланированному курсу, чтобы минимизировать урон, поскольку, в отличие от остальных обелисков, он сохранил материальность. Это, как давно запланировали проводники, сохранит оникс для будущего применения. Это также наконец упокоит последние останки ньессов глубоко в водяной гробнице. Полагаю, мы должны надеяться на то, что никакой бесстрашный юный ороген в будущем не найдет и не разбудит его.
Это Тонки идет и находит Нэссун. Стоит позднее утро, с момента твоей смерти прошло несколько часов, в лишенном пепла ярко-голубом небе сияет солнце. Постояв минутку, глядя на небо в изумлении, восторге и восхищении, Тонки возвращается к краю дыры и лестнице пилона. Нэссун все еще там, она сидит на нижних ступеньках перед коричневым комком, которым стала ты. Она сидит, подняв колени и опустив голову, ее полностью окаменевшая рука – застывшая с растопыренными пальцами в жесте, которым она активировала Врата, – неуклюже лежит на ступеньке рядом с ней.
Тонки садится с другой стороны от тебя и долго смотрит на тебя. Нэссун вздрагивает и поднимает взгляд, сообразив, что рядом кто-то еще, но Тонки только улыбается и неловко кладет руку на то, что некогда было твоими волосами. Нэссун громко сглатывает, трет засохшие дорожки слез на лице и кивает Тонки. Они сидят некоторое время вдвоем вместе с тобой, горюя.
Позже с Нэссун идет Данель, чтобы вывести Шаффу из мертвой тьмы Уоррента. Остальные Стражи, у которых был сердечник, превратились в драгоценные камни. Большинство просто умерли где лежали, хотя некоторые в конвульсиях вывалились из своих ячеек, и их блестящие тела некрасиво лежат у стен или на полу.
Только Шаффа все еще жив. Он слаб, он плохо понимает, что происходит. Когда при помощи Данель и Нэссун он выходит на свет, становится видно, что его срезанные волосы уже подернуты сединой. Данель беспокоит зашитая рана на его затылке, хотя она уже прекратила кровить и вроде бы не причиняет Шаффе страданий. Не это убьет его.
Тем не менее. Как только он оказывается способен стоять и солнце чуть проясняет его разум, Шаффа обнимает Нэссун здесь, рядом с твоими останками. Она не плачет. Она отупела. Выходят остальные, Тонки и Хьярка подходят к Данель и стоят вместе с Шаффой и Нэссун, пока солнце не заходит и снова не восходит Луна. Может, это молчаливая панихида. Может, им просто нужно время и общество, чтобы прийти в себя после событий слишком великих и странных для понимания. Я не знаю.
Где-то в другой точке Сердечника, в саду, давно превратившемся в дикий луг, мы с Гэвой встречаемся с Ремвой – Сталью, Серым Человеком под ныне ущербной Луной.
Он был там с того самого момента, как Нэссун сделала выбор. Когда он, в конце концов, заговаривает, я ловлю себя на мысли, что его голос стал таким тихим и тусклым. Некогда сами камни шли рябью от насмешливого, резкого юмора его земноречи. Теперь он говорит как старик. Тысячи лет бесконечного существования делают такое с человеком.
Он говорит:
– Я просто хотел покончить с этим.
Гэва-Сурьма говорит:
– Не для этого мы были сделаны.
Он медленно поворачивает к ней голову. Утомительно даже смотреть на это. Упрямый дурак. На лице его отчаянье веков, и все потому, что он отказывается признавать, что есть не один-единственный способ быть человеком.
Гэва протягивает ему руку.
– Мы были созданы, чтобы сделать мир лучше. – Она бросает взгляд на меня, ища поддержки. Я вздыхаю про себя, но тоже протягиваю руку в знак перемирия.
Ремва смотрит на наши руки. Где-то, возможно, среди других наших сородичей, собравшихся, чтобы стать свидетелями этому моменту, находятся Бимнива, Душва и Салева. Они давно забыли, кем были, или просто предпочитают себя нынешних. Только мы трое сохранили что-то из прошлого. Это и хорошо, и плохо.
– Я устал, – признается он.
– Поспи, поможет, – предлагаю я. – В конце концов, есть оникс.
О! Что-то от былого Ремвы еще осталось. Вряд ли я заслужил такой взгляд.
Но он принимает наши руки. Вместе мы трое – и остальные, которые пришли к пониманию того, что мир должен измениться, война должна закончиться, – спускаемся в кипящие глубины.
Сердце мира спокойнее, чем обычно, обнаруживаем мы, встав вокруг него. Добрый знак. Он не набрасывается на нас сразу, что еще лучше. Мы оглашаем свои условия умиротворяющими потоками эха: Земля сохраняет свою жизненную магию, а мы беспрепятственно сохраняем нашу. Мы вернули ему Луну и ниспровергли обелиски в знак доброй воли. Но за это Зимы должны прекратиться.
Возникает период тишины. Позже я узнаю, что он длился несколько дней. Сейчас он тянется как тысячелетие.
Затем следует тяжелый, екающий удар гравитации. Принято. И – самый лучший признак – он выпускает бесчисленные личности, поглощенные за прошедшие эпохи. Они вращаются, исчезая в потоках магии, и я не знаю, что происходит с ними за ее пределами. Я никогда не узнаю, что происходит с душами после смерти, – или не узнаю как минимум еще семь миллиардов лет или около того, пока Земля, наконец, не умрет.
Пугающая мысль. Она была вызовом первые сорок тысяч лет.
С другой стороны… идти некуда, только наверх.
Я возвращаюсь к ним, к твоей дочери, твоему старому врагу и твоим друзьям, чтобы рассказать им эту новость. К некоторому моему удивлению, прошло уже несколько месяцев. Они поселились в доме, занятом Нэссун, питались плодами старого сада Алебастра и припасами, которые мы принесли Нэссун. Надолго этого, конечно же, не хватит, хотя они замечательно пополняют припасы при помощи импровизированных лесок и силков на птиц, а также сушеных съедобных водорослей, которые Тонки научилась разводить на краю воды. Эти современные люди так находчивы. Но становится все понятнее, что скоро им придется возвращаться в Спокойствие, если они хотят выжить.
Я нахожу Нэссун, которая снова сидит у пилона. Твое тело осталось там, где упало, но кто-то вложил букетик живых цветов в твою оставшуюся руку. Рядом я замечаю еще одну руку, положенную как жертвоприношение рядом с культей твоей руки. Слишком маленькая для тебя, но намерение Нэссун было добрым. Она долго не говорит после того, как я появляюсь, и мне это нравится. Ее сородичи так много болтают. Но молчание затягивается достаточно надолго, чтобы даже я ощутил нетерпение.