Неожиданно, словно только что увидев Иштвана, он поднял глаза я глухо проговорил:
— Так вам нечего мне сказать?
— Ну, разве только о деле Райка, — бросил Тереи.
— А откуда вы об этом знаете? — ощетинился посол. — Совершенно секретная информация.
— От журналистов. Нагару сообщили. Завтра о деле Райка будет говорить весь мир. Но это только начало.
— И вы имеете смелость так думать? — грозно произнес Байчи. — Лучше оставьте эту надежду. Власть всегда требует жертв, а управлять страной — это вам не в игрушки играть, насилие необходимо, чтобы там ни говорили. Если, конечно, хотят чего-то добиться… Ну, естественно, насилие, которое народ одобряет и с которым в конце концов свыкается, если хочет что-то значить в нынешнем мире.
Он какое-то время сопел, мрачно глядя на Иштвана. Потом добавил:
— Я не люблю людей, которые раскапывают могилы, суют нос в тюрьмы, влезают, куда не надо, а потом жалуются, что там воняет. Никуда от этого не денешься! Любая, даже самая лучшая власть оставляет свои отходы... Не о помойке надо спрашивать, а о том, что дано людям, что сделано, есть ли какая-нибудь гарантия, что все не разлетится к чертовой матери, не развалится ли Будапешт, как разворошенный муравейник. И начнется паника, беготня и всеобщая бестолковщина… А может, вы один из тех, кто не только не любит никого слушать, но и сам не способен приказывать; такие хуже всего! И я их за километр чую. Так вы говорите, что Нагар получил информацию? Ему можно верить. Хуже всего, когда то, на что мы не обращаем внимания, найдет широкий отклик на свете и, вернувшись, вызовет переполох. А я так бы хотел спокойно дожить свои дни. Когда раз в несколько лет приезжаешь в Венгрию, видишь прогресс, сколько построено, и на сердце легче становится, потому что здесь и мой труд, и страдания, и бессонные ночи. И я вас прошу, — он сменил тему, опершись животом о стол, — скажите несколько теплых слов Кришану, лучше, чтобы мы расстались друзьями. Я рассчитываю на вашу тактичность.
Иштван знал, что в номерах нет телефонных аппаратов, и все же никак не мог справиться с нетерпением, когда портье, покашливая, заявил, что сейчас попросит мисс Уорд к телефону… И пока он машинально скреб ногтем стену, рисуя наклонные черточки, которые превратились в ее монограмму, ему казалось, что издалека слышно стрекотание цикад, прячущихся в запыленных гирляндах галереи. Время тянулось ужасно медленно, от этой пустоты ему стало тошно. По правде говоря, Иштвану особенно нечего было ей сказать, кроме одного слова, которое объясняло бы его беспокойство и тоску, но он знал, что этого слова не скажет, что фразы будут мертвыми, как гипсовые отливки, Тереи помнил о множестве ушей, подслушивающих их разговор, немых свидетелях, скучающих и любопытных, представлял девушек с побрякушками на шеях и наушниками, приклеившимися к мокрым от пота и душистых масел волосам, телефонистки сидели сейчас на всей линии, выполняя свои служебные обязанности или просто из любопытства.
Неожиданно он услышал далекий, немного изменившийся голос Маргит: — Алло! Алло!.. — А потом более сердечно: — Это ты, Грейс?
— Это Иштван, ты не ожидала…
— Нет. Не тебя… О, как хорошо, что ты позвонил. Спасибо тебе.
Тереи молчал, а она тут же продолжила:
— Может быть, приедешь? Когда я тебя увижу?
— В субботу вечером.
— Еще четыре дня. Страшно долго. Я могу тебе позвонить? Иштван не ответил. Ему еще хотелось скрыть знакомство с ней, оградить от других, оставить только для себя. Впереди он видел лишь одни многочисленные препятствия, подобные нависающим над ними лавинам, которые так легко обрушить вниз.
— Я получил твое письмо.
— Ах, так это оно тебя заставило позвонить. А я думала, что ты сам, что и в самом деле соскучился по мне, — он скорее отгадал, чем услышал нотку разочарования в ее голосе.
— Так оно и есть, — Иштван облизал склеивающиеся, неожиданно отказавшиеся повиноваться губы.
— Что — так оно и есть?
— Соскучился, Маргит.
— Если это правда, то ты не звонил бы, а уже приехал ко мне.
— Но ведь я не могу.
— Видно, ты не очень соскучился. Тереи молчал, сраженный, она была права.
— Извини меня, — торопливо сказала она. — Я избалованная, капризная девчонка. Всегда получала все, что хотела. Знаешь, даже ожидание доставляет мне радость, которой я раньше не знала, Иштван, где ты? — неожиданно забеспокоилась она. — Алло, ты меня слышишь?
— Да, — взволнованно ответил он, — все слышу. Это прозвучало так, словно Иштван признался — твои слова западают в мое сердце, я понимаю, вбираю в себя, говори еще, говори.
Тут в трубке послышались мужские голоса, нетерпеливые, выговаривающие, они звали Маргит. Тереи стало неприятно, словно весь предыдущий разговор был просто хитрой уловкой.
— Подождите, я сейчас приду… Это Грейс, моя приятельница из Дели… У меня небольшой прием, слишком жарко, чтобы куда-то идти, мы сидим, слушаем музыку Бартока, — оправдывалась она перед Иштваном, — немножко выпиваем, но умеренно. Все свои, не ревнуй, профессор, доктор Конноли, которого я обещаю тебе привезти, раз уж ты его пригласил… Мне так ужасно хочется тебя видеть, — сказала она совершенно другим тоном. — А сейчас быстро скажи мне что-нибудь приятное, что я могла бы вспомнить перед сном.
Он заколебался, а потом, сам удивившись своему волнению, прошептал:
— Буду в субботу вечером.
— Это я уже слышала. Скажи еще что-нибудь.
— Это все, — ответил он и резко повернулся, потому что заметил на стене длинную тень повара и голову уборщика, склонившуюся низко, над самым порогом, они подслушивали, подсматривали. Его охватила злость. Но тут издалека донеслись слова, которые смягчили возмущение.
— Понимаю. Большое, большое спасибо. До субботы. Щелкнула положенная трубка, и сразу же раздался бесстрастный голос телефонистки:
— Вы еще будете говорить?
— Нет. Разговор закончен.
— Спасибо, — выдохнула она, и аппарат звякнул коротко, один раз, словно в звонке дрогнуло сердце. Иштван хватал губами воздух, как пловец, вынырнувший из глубины. Вытер ладонью пот с лица. Инстинкт предупреждал, что он находится во власти стихии, сила которой ему не известна. Ему необходимо сделать все, чтобы она забыла Стенли… Заставить его окончательно погрузиться в загробную тьму. Как с ним можно бороться? Естественно, не в смятой постели, где победить тень было бы легко.
На следующий день к вечеру, когда воздух стал густым от пыли, которая висела над самой землей, дышащей поглощенным зноем, желтая трава крошилась даже под напором ножек кузнечиков, а песни цикад жалобно звучали на вершинах почти безлистных деревьев, Тереи подъехал к посольскому гаражу. В его машине перестал зажигаться указатель поворотов, он не включался даже после того, как была заменена лампочка. Вместо толстого Премчанда он застал только Кришана, который светлым пятном выделялся на фоне стены, шофер сидел на корточках, как крестьяне вечером после трудового дня. Рука с дымящейся сигаретой почти касалась красной земли, казалось, он дремал с опущенной головой.
Кришан не шелохнулся, когда «остин» остановился неподалеку и советник вышел из машины. Желтый отблеск спрятавшегося за домами солнца омывал белизну узких штанов Кришана, темные опущенные руки, длинные пальцы, перерезанные белой сигаретой… Черная голова, покрытая волнами смазанных маслом волос, не поднялась, хотя шофер слышал, как Тереи поздоровался с ним.
— Добрый вечер, Кришан.
— Добрый вечер, сааб, — ответил мягкий девичий голос из темного помещения гаража.
И хотя девушка, застыдившись, не вышла за порог, Иштван, видя очертание ее фигуры, понял, что она молода и красива, что сложила перед собой ладони, поскольку был слышен звон серебра на запястьях. Тереи чувствовал, что этих людей что-то соединяет, хотя шофер не повернул головы, а девушка никак не подчеркивала свои права на него, а только заботливо смотрела огромными глазами, которые влажно блестели в полумраке.
— Кришан, что с тобой?
— Ничего, сааб. Я уже не работаю в посольстве. Я думаю.
Иштвану стало его жаль, он вспомнил поручение посла. Прислонившись к машине, Тереи закурил сигарету. Было слышно, как двигатель, хотя и выключенный, дышит, остывая, звенели цикады и сухо шелестели листья на взбирающихся по стенам посольства лианах.
— Мне очень жаль, Кришан, — начал Тереи, — мы все тебе сочувствуем…
Шофер приподнял голову, на темном, узком лице под коротко стриженными усами блеснули белые, ровные зубы в кошачьей гримасе, он беззвучно смеялся, так, что ходуном ходили его плечи.
— Поэтому вы меня и выгоняете.
— Мы знаем, кого ты потерял.
— Нет. Она ушла, потому что сама этого хотела. И велела мне жениться на своей младшей сестре, они бедные, и у них нет денег на второе приданое. У меня ничего не изменилось, была жена и снова есть жена, она даже просит, чтобы я ее называл именем покойницы, потому что очень ее любила. Только где я теперь найду работу?
Тереи с трудом понимал здешние нравы, смерть, у которой вырвано жало отчаяния, тут умирают, чтобы вернуться, тревожит лишь переход за черный занавес. Он чувствовал себя неловко, не знал, как говорить с Кришаном, как утешить его, не мог найти с ним общий язык.
— У тебя были расходы, связанные с похоронами, видишь, мы тебя ценим, я должен передать тебе деньги… Тебе надо отдохнуть, не стоит садиться сразу за руль.
— Сколько? — шофер взял банкноту кончиками пальцев, держа в левой руке так, словно собирался тут же с отвращением бросить ее, он глубоко затянулся дымом. В красном огоньке сигареты блеснул насмешливо прищуренный глаз. — Только сотня?
— Это немало, Кришан, — рассердился советник.
— Сааб, у меня один вопрос: если меня вызовет суд, вы выступите в качестве свидетеля?
— Но я ведь не был тогда с тобой, — напомнил Иштван.
— Я попрошу только, чтобы сааб был так добр и засвидетельствовал, кто подарил мне сто рупий, ничего больше, — Кришан быстро вскочил, худой и стройный, отбросил окурок и прихлопнул его ногой так, что посыпались искры. — А может, суда и не будет… Тогда вы заплатите мне больше, гораздо больше.