— Эх, что уж тут говорить!
— Вы думаете, что я умею только владеть копьем и разбираюсь в лошадях, старый, глупый, отставной Стоун, — неизвестная сила распрямила его изнутри, водянистые и сонные глаза заблестели. — Она могла меня удержать, ведь я же ее умолял, и не сделала этого, хотя все зависело от нее, — пьяно сказал майор.
— Просто она недостаточно сильно любила, — не щадил его Тереи, нанося раны и самому себе.
— Она любила по-настоящему, глупый вы мальчишка. Ухватила мою губу зубами и дрожала, закрыв глаза. «Я хочу быть с тобой, брошу службу, мундир и пойду туда, куда пойдешь и ты». «Нет», так она сказала, «не могу, я слишком тебя люблю». А ведь ей стоило только посильнее сжать зубы…
Он смотрел на Иштвана сверху, словно хотел его клюнуть, глазом в красных прожилках, пьяно сверкающим из-под седой насупленной брови.
— Единственная женщина, которая так умела любить. Понимаешь? Поэтому она от меня и отказалась. А ведь мы могли быть счастливы еще многие годы… Сделать это никогда не поздно, у меня был револьвер, если бы она велела, мы ушли бы вместе. Понимаешь?
Нет, Тереи отрицательно покачал головой.
— Проказа. Нянька отвела девушку в пещеру, чтобы она получила благословение, Садху оцарапал ее мертвеющей рукой. Иштван, как завороженный, вглядывался в его синие губы, перед ним раскрылась тайна Стоуна. Он еще не понимал, почему именно ему рассказал это майор, как до него донесся шепот:
— Иди на веранду, она там… Приехала с ним, но я знаю, что она ждет тебя. Ну, иди и будь безрассудным. Это я тебе говорю, майор Стоун, помни, стоит быть безрассудным.
Иштван так упорно призывал Маргит, что уже видел ее с Конноли. Он потряс сухую, костлявую руку майора и, отставив бокал, направился к двери. Шаги глухо раздавались по толстой кокосовой дорожке.
В тени на одном из расставленных шезлонгов сидела закутанная в шелка Грейс. Она неохотно отвела взгляд от лежащей перед ней золотой в солнечном свете долины, на которой белели загоны для лошадей, столбики и шесты, крутились наездники, иногда поблескивая, словно голуби, в туче пыли, которая поднималась из-под копыт. Из-за кустов доносились радостные крики детей, девочка заливалась смехом, вне себя от счастья, когда конюх выбежал на солнце, ведя за собой скачущего рысью пони.
— Ох, это ты, — мягко улыбнулась Грейс. — Потерявшийся Иштван, которого я не видела, кажется, целую вечность.
Вероятно, она заметила его удивление и тень разочарования, потому что повернула голову и стала смотреть на огромные пастбища и загоны, где объезжали лошадей, словно хотела убедиться в том, что ее раджа там, и показать Иштвану, что только муж ее и интересует. Но когда Тереи встал над ней, она судорожно схватила его за руку, и перед ним была уже не важная дама, а несчастная, растерянная женщина.
— Я не ожидал, что ты будешь здесь.
— Поэтому ты и пришел? Стараешься не появляться в моем доме и тех местах, где мы с тобой бывали.
— Хочу забыть, — отрезал он.
— Ты уже забыл, я — горсточка пепла. Но другие помнят. Во вторник была Маргит со своим приятелем. — . Смешной американец, у него волосы торчат, как подстриженная грива у жеребенка.
— Говоришь, Маргит была у тебя, — со страдальческим выражением лица проговорил Иштван. — Откуда я мог знать, что вы уже вернулись в Дели?
— Существует телефон. Только не лги, что ты звонил. Я велела слугам записывать все фамилии. Твоей в списке нет, а ведь они тебя знают.
Грейс положила узкую ладонь на его руку.
— Садись. Видишь, там объезжает новую лошадь мой муж, — она показала движением головы.
— А ты не ездишь… А ведь любила…
Она опустила руку, словно ушла в себя, звякнули золотые браслеты.
— Теперь мне уже нельзя. Врач запретил.
Грейс смотрела не на мужа, а на детей, скачущих рысью на пони, хорошо были слышны крики, смех, ржание лошадей, казалось, пикник приносил им только радость. Обе ее руки лежали внизу, на подоле, словно защищали живот. Неожиданно у него сжалось сердце, он вспомнил свадебную ночь и добычу, которую тогда захватил. А вдруг это мой ребенок? — тревожной тенью промелькнуло в голове, так почему же он не ждал, не отказался тогда от Грейс, чтобы добиться другого, более глубокого, желанного чувства женщины, которую он потерял. Сейчас я расплачиваюсь за Грейс…
— Ты ожидаешь ребенка?
— Сына, — ответила она уверенно, словно это было уже решенное дело. — Раджа хочет сына. И я тоже. Грейс смотрела на Тереи большими, сияющими глазами, в них было видно желание, а возможно, она хотела закрепить в памяти дорогие черты, передать их еще неродившемуся ребенку.
Они услышали, топот, прискакал раджа. Обметам зад ударами более темного хвоста, лошадь мотала головой, жуя ненавистный мундштук. Иштван видел только сапоги с голенищами, блеск опущенной шпоры и руки в перчатках, которые держали подобранные поводья. Голову раджи закрывала колышущаяся от ветра низкая крыша опущенного тента веранды.
— Привет, Тереи, — говорить радже мешала одышка после недавнего галопа, — хорошо, что я тебя встретил, в последнее время ты нас избегаешь. Знаю, что ты на меня обижен… Так ведь я тебе не запрещаю смотреть, как и раньше, на Грейс, особенно сейчас, — он задохнулся от торжествующего смеха.
— Ты повеселел с тех пор, как снял траур, — сказал Тереи.
— Снял, потому что мой старший брат жив, — поморщился раджа. — Умер, его сожгли, пепел бросили в Ганг, а теперь он воскрес и угрожает мне процессом. У меня был уже его адвокат, известный тебе господин Чандра.
— Так он же твой компаньон, ведь с ним наверняка можно договориться… Воскрес? — Тереи пожал плечами. — Странная история.
— Забываешь, что ты в Индии, — раджа расплетал лошадиную гриву, играя ею, как перебирает бахрому салфетки стеснительный человек, попавший на прием. Крики катающихся на пони детей беспокоили лошадь, она стригла ушами и поднимала сухощавую голову. — Чандра вовсе не мой партнер, хотя я и давал ему под залог большие суммы денег, боюсь, что как раз из благодарности он и хочет меня обобрать…
Кхатерпалья только дотронулся шпорой до бока кобылы, как она тут же помчалась плавным галопом, прижав уши и приподняв голову, словно хотела кого-то укусить.
Раджа сидел в седле хорошо, он умел ездить. Иштван вынужден был это признать, следя за быстрым бегом лошади.
— Что это за история, Грейс?
Она сидела с лицом засыпающей мадонны, сосредоточенная, словно к чему-то прислушиваясь, беременность ее не портила, скорее, прибавила серьезности и тихой зрелости, очарования, какое имеет сад перед сбором плодов. — Бьет ножкой, — она раскрыла губы, в несмелой улыбке прижимая обе руки к животу, — первые движения я почувствовала с левой стороны, под сердцем. Будет мальчик.
Он смотрел на нее с чувством вины, неловкости и с некоторым раздражением, как смотрят на собаку, которая не понимает приказа, хотя уже готова подавать поноску.
— Я тебе задал вопрос…
— Ах, не нуди, как только он вернется, все подробно тебе расскажет, будет счастлив, что есть с кем поделиться… Когда ты к нам приедешь? — она подняла большие, ловящие его взгляд глаза. — Я думала, что уже освободилась от тебя, а тут стоило только встретить… И, словно сдерживаемый плач, сжимает горло мысль о том, что могло быть, что я безвольно отвергла. Когда я тебя увижу? Снова ждать счастливого случая?
— Зачем нам встречаться? У тебя своя жизнь.
— Уже скоро будет и его, — она нежно положила ладонь на выпуклый живот. — Появится маленький гость. И надо будет вести его по миру. В ту ночь падало столько звезд, — она говорила словно сама себе, сонно, не спеша.
Иштван не узнавал ее, ему вспомнилась россыпь поднимающихся в небо ракет, падающих светлых слез, мурашки пробегали по спине при воспоминании о безумной дерзости, которую он совершил.
— Одна попала в меня. Она во мне, я чувствую, как она светится. Я никому об этом не сказала, только тебе, ты поймешь…
Они сидели, не двигаясь, склонившись друг к другу, и как иногда бывает в полусне, неспособные шевельнуть рукой. Вдали затих топот пони и было слышно, как хвастаются маленькие наездники, как пискливыми голосами их отчитывают матери, сидящие в тени акаций на разложенных пледах, не спуская глаз с расшалившихся ребятишек…
Он ждал до обеда, думая, что посол вызовет всех и расскажет о положении в Венгрии. Собственно говоря, откладывать это было уже нельзя, потому что знакомые журналисты звонили, высказывая просьбу, как они неизменно подчеркивали, лично для них прокомментировать происходящее. Не хватало деталей, атмосферы съезда, информации из страны — ему пришлось всячески изворачиваться.
За окном жара усиливалась, кондиционер источал влажный ветерок, похожий на воздух прачечной. Со стены на него смотрел, насмешливо улыбаясь, Ракоши.
— Не я его вешал, пусть Ференц снимает, — вздохнул Тереи, вытирая с лица пот.
Курьер принес кофе, но тут кто-то легонько постучал в дверь.
— Войдите, — сказал Тереи по-венгерски, он не ожидал визита «местного контингента», как официально в посольстве называли индийских гостей. Однако никто не появился.
Тогда курьер приоткрыл дверь. За ней стоял толстый купец, поставляющий импортные товары в посольства. Он сложил ладони перед грудью и склонил голову, непомерно увеличенную старательно уложенным в складки тюрбаном, лицо его лоснилось.
— Я приветствую вас, сэр, — он подошел к письменному столу. — У меня к вам маленькое дело.
— Вы собираете заказы, господин Гупта? Я просил полдюжины виски.
— Я как раз его привез, ждет внизу в автомобиле. Если вы прикажете, слуга сию минуту принесет… А может, отвезти прямо домой?
Курьер ждал, не прикажет ли советник принести еще один кофе. Тереи не обращал внимания на его вопрошающий взгляд.
— А как с оплатой? Чеком или наличными?
Купец показал взглядом на курьера, ему явно мешал свидетель их разговора.
— Так как, господин Гупта?
— Наличными, — он неохотно вытащил из кармана широких, мятых шаровар толстый конверт, — господин Ференц не любит чеков.