— Чего ты от меня хочешь? Я был в армии. Всех мобилизовали.
— Эх, Иштван. У меня был друг, он в той же самой армии считался, преподаватель консерватории, пианист. Но не винтовку ему дали, а лопату. Евреев отделили, сформировали саперные батальоны. Винтовки были у тех, кто их сторожил. У венгров высшего сорта. Только там он почувствовал себя евреем.
— Зато выжил, не был на фронте. Не сдох от русской пули! — отчаянно выкрикнул Иштван.
— Выжил, да вот руки… Он никогда уже не возьмет аккорда, у него руки землекопа. А сотню его товарищей там похоронили. За любую мелочь расстреливали, в учителей, врачей и адвокатов палил деревенский табунщик. В тех, кто выжил, — он прикончил венгра, Иштван, я говорю тебе об этом потому, что тоже хорошо к тебе отношусь. Не требуй, чтобы я над тобой слезу пускала по случаю, что у тебя в Будапеште семья. Ничего с ней не случится. Как была, так и останется. А моя вот — погибла.
Словно впервые увидел он Юдит, перед ним распахнулась бездна страдания и одиночества. И не знал он, как быть: то ли обнять Юдит, прижать к груди и попросить прощения, то ли выйти вон, как Ференц, с нарочито обиженным видом.
Юдит сидела, не сводя с него сурового взгляда, такая крупная, горячая, достойная самого большого сочувствия, и он наклонил голову и тихо сказал:
— Прости, Юдит.
— За что? Мне важно, чтобы ты не слишком носился со своими бедами. Помни: здесь у каждого свои вериги, хоть это и не всегда видно.
Униженный, виноватый, он почти спасся бегством к себе в кабинет. Засел за письменный стол, как в убежище, съежился, зарылся в ежедневную кипу газет, попытался выудить сведения. Тон сообщений был благожелателен к повстанцам. Корреспонденты подчеркивали их антисоветское настроение, выхваляли самосуды над коммунистами.
Призывы Надя к выводу из Венгрии русских войск повсюду были вынесены в заголовки. Цитировалось предупреждение командования военно-воздушных сил, что в случае продолжения марша русских колонн в сторону столицы они будут подвергнуты, бомбардировке, «Таймс», правда, не предсказывала венгеро-советского вооруженного конфликта, комментатор соглашался, что переговоры Надя с Сусловым и Микояном помогут найти выход из трудного положения, в котором оказалась Венгрия. Но кто такой в действительности Надь, проявит ли он достаточную твердость и политический разум?
Не было признаков, что Запад склонен нарушить установленные сферы влияния и военных пактов, того, что там называют «равновесием угрозы», а на Востоке — «миром».
Он с облегчением накидывался на эти рассуждения, особо подчеркивал их в памятной записке, которую готовил для министерства. Трудился, и каждое слово дышало надеждой, что конфликт угаснет сам собой и дальнейшего кровопролития удастся избежать. И стука в дверь почти не расслышал.
— Войдите, — буркнул он, думая, что это завхоз, сослуживцы отворяли дверь без предупреждения.
И удивился, увидев взволнованное личико Михая. Видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее, если мальчик вопреки отцовскому запрету осмелился пробраться в здание.
— Дядя Пишта, можно?
— Что тебе нужно?
— Ее полиция забрала. Арестовала, — таинственно сообщил Михай.
— Кого?
— Новую жену Кришана. Кто-то насыпал сахару в бак, авария была из-за этого. Решили, что это она…
— Не может быть!
Но мальчик смотрел, куда как серьезно, глаза у него блестели от напряжения.
— Честное слово, ее нынче утром забрали. Мне шофер сказал.
— Зачем ей это делать? Идиотский оговор, — стукнул Иштван кулаком по столу, он не к мальчику обращался, он думал вслух, возмущенный несправедливостью. — Она же его любила.
— Они говорят, что из мести, потому что он извел ее сестру. Все серебро у нее отнял и продал, чтобы купить себе мотоцикл, — шепотом повторял мальчик чужие речи.
— Кто так говорит, ничего не понял.
— Но Дурга-то призналась, — продолжал свое Михай. — «Это я виновата», кричала, «это я не уследила, пусть меня убьют, я заслужила», вот они ее и забрали. Дядя Пишта, по-твоему, это правда?
— Нет, — привлек его Иштван. — Уверен, что Дурга не виновата.
— Ты поедешь? Ты ее спасешь? — в голосе мальчика было столько мольбы и надежды, что Иштван обещал вмешаться.
А мальчик уже шарил глазами по столу, тянулся к двухцветному карандашу, сооружал цепочку из скрепок.
— Можно взять? Мне очень нужно, — детский лобик морщился под рассыпавшейся челкой.
— Бери и бегом отсюда.
У двери мальчик оглянулся и напомнил:
— Дядя Пишта, ты слово дал.
— Будь спокоен. Я поговорю с кем надо в полиции. Перед тем, как выйти из кабинета, Михай шаркнул ногой и порывисто поклонился.
Как выгородить Дургу? Перед Иштваном замаячило кошачье, хитроватое лицо Кришана, мелкие зубы, белеющие из-под усиков. «А ведь у него в гороскопе значилось, чтобы он опасался сахара, — с удивлением припомнил Иштван. — Всю жизнь он сладкого не ел, придумал себе, что у него слабый желудок, повышенная кислотность. И не уберегся, сахар его погубил, но надо же так, сгоревший под поршнями. Сплошные бредни все эти гороскопы. Еще одна возможность свалить ответственность за свою жизнь на судьбу, сказать себе: чему быть, то и свершится, как звездами предписано. И, однако, в том, что случилось с Кришаном, есть какая-то злая ирония, ведь он ни одной конфетки в рот так и не взял. Дурга наверняка ни в чем не повинна, хоть с отчаяния готова на самооговор, а полиция сей же миг на это клюнет…» Внезапно вспомнился рассказ Дурги в комнатушке, заполненной бренчаньем швейных машин, про мальчишек на проводах своего героя. Словно в озарении сопоставилось: леденец на палочке. Малыш, который по слову дружка сунул леденец в бак, бензин же смыл лакомство, ребенок вытащил голую палочку. Вон оно как произошло, и как это сразу ускользнуло от внимания? Иштван выглянул во двор сквозь запыленную сетку, хотел позвать Михая, ведь тот помнит каждое слово. Глаза у него открыты, ум цепкий. При нем надо быть осторожным, ведь он потом повторит все с бессознательной жестокой искренностью.
Внизу стоял посольский «мерседес», и новый шофер, индиец, полировал машину замшей. Значит, Старик уже вернулся. Чем-то попотчевали его китайцы?
Зазвонил телефон, раздался возбужденный голос Нагара.
— Включи радио, чрезвычайная новость. У тебя там есть приемник?
— Есть. Вперед скажи, что в Будапеште, — потребовал взволновавшийся Иштван.
— Почти спокойно. Венгрия неактуальна, новая бомба взорвалась. Израильские бронетанковые, части нанесли удар на Синае. Египтяне драпают изо всех верблюжьих сил. Насер клянется, что будет воевать до последнего патрона, то есть недолго. Обратился за помощью к Югославии и к Москве. Бен Гурион закатил речь, что с арабской сволочью ему покоя нет, перечислил пограничные инциденты, торговое эмбарго, арест еврейских банкиров в Каире, разумеется, заверил, что поход предпринят ради наведения порядка и танки идут в наступление исключительно в целях укрепления мира в районе канала.
— Думаешь, им удастся?
— Израилю-то? Армия первоклассная, техника современная, они разгонят египтян. Завтра выйдут к каналу. Франция и Англия направили Египту и Израилю ультиматум, чтобы обе стороны немедля прекратили огонь и отступили на десять миль от канала. Мол, слишком важная артерия, чтобы допустить ее повреждение в ходе военных действий. Сохранность канала предложено гарантировать английскими и французскими войсками, ты понял, что за игра идет?
— А что Америка?
— Иден и Молле задумали отвоевать канал у нее за спиной.
— Ты говорил, что Израиль…
— Израиль — третий компаньон, акций в банках у него нет, приходятся вкладывать кровь своих солдат, он создает повод для вмешательства. Роль препохабная, но со всех сторон выгодная. Включи радио, узнаешь подробности. И заскочи ко мне, потому что с минуты на минуту закипит и это ваше восстание перестанет быть частной венгерской аферой.
— Начнется торговля?
— Черт его знает, однако и это следует принять в расчет, с нынешнего дня вы товар на обмен. Запад молчаливо предлагает сделку. Мол, пусть каждый наводит порядок в своем хозяйстве. А что это значит, сам понимаешь, ты же бывший солдат.
— Звони мне, Морис, — отозвался Иштван. — Вечером я заеду.
— А я что делаю? Не звоню?
Держа трубку возле уха, словно надеясь еще: что-нибудь услышать, Иштван замер, наклонясь над столом, глядя на кипу газет и сколотые скрепками вырезки. Бой за перемены осложняется событиями мирового значения.
В дверь постучали, на этот раз сунулся завхоз и объявил, что товарищ секретарь получил приказ собрать сотрудников в кабинете посла, но почему-то у Тереи не работает телефон. Тереи свирепо ткнул трубку на место.
Все уже были в сборе, однако никто не обратил внимания на опоздание советника, народ столпился у приемника, комментатор толковал о подавляющем перевесе бронетанковых дивизий, вторгшихся на Синайский полуостров. Ультиматум обеих держав арабское сообщество осуждает, комментатор выразил надежду, что Советский Союз и Соединенные Штаты сумеют обуздать агрессора и не допустят расширения конфликта.
О Египте говорилось с симпатией: приняв решение сопротивляться, Насер взывает к совести всего мира. Нет сомнений, Израиль и в одиночку победит, а такие державы, как Англия и Франция, и подавно одолеют Египет, однако нельзя допускать, чтобы решающим фактором в международных отношениях по-прежнему оставалась сила.
В Будапеште притихло, непрерывно заседающему Центральному комитету представлены требования рабочих. Среди русских солдат распространены листовки: «Советские солдаты! Не стреляйте в венгерских рабочих и крестьян! Наша революция смела Ракоши и Гере, открыла ворота тюрем…»
Иштван заметил, как Байчи яро вскинулся и зорко оглядел лица сотрудников, те, однако, слушали с невозмутимостью, достойной всяческих похвал.
— Товарищи, — начал Байчи, набрал полную грудь воздуха, выпрямился, словно обрел прежнюю самоуверенность. — Правительство Имре Надя объявило о, предстоящих реформах на благо народа. В стране восстановлен порядок. Мы не должны верить империалистической пропаганде, которая изо всех сил старается посеять смуту в умах, не только толкнуть нас на братоубийство, но и впутать в конфликт с нашими союзниками затем, чтобы отвлечь внимание от нападения на Суэц.