Иосиф Львович повертел в руках пресс-папье, осторожно поставил рядом с чернильным прибором.
— Я попробую еще раз связаться с Иркутском и с Тайшетом.
— Нет. Не надо, Иосиф Львович, давайте приказ, я решила.
Но на следующий день она опять пришла в горздрав.
— Вы, может быть, меня выгоните, Иосиф Львович, а только я опять пришла к вам со вчерашним разговором, — она стояла перед ним побледневшая, сосредоточенная на одной мучившей ее мысли.
— Да, это уж действительно… — вспылил Иосиф Львович, едва удержавшись от бранного слова. — Я вас не узнаю, Екатерина Федоровна. Полнейшая беспринципность какая-то!
— Сегодня Игорь Яковлевич уволил совсем Валентину… И теперь я не ради себя, ради справедливости обязана остаться, — твердо выговорила Катюша. — Пока на работу Кузьмину не вернут, не могу я уйти.
— Черт! — вполголоса выругался Иосиф Львович. — Самодурство какое… — Он постучал пальцами по столу и потянулся к телефонной трубке. — Хорошо, Екатерина Федоровна, пока оставайтесь, а приказ я отменять не буду. Алло!.. Алло!.. Станция? Коммутатор новостройки… Коммутатор?.. Партийный комитет… Товарищ Свиридов?..
— Вы напрасно ему звоните, я с Терентьевым сегодня была у Свиридова, — поспешно сказала Катюша, — все ему объяснила, и мы договорились…
Письмо Зины пришло спустя несколько дней после этого разговора.
Мне страшно захотелось пойти к Худоноговым, показать им письмо, узнать последние новости и вместе с Алексеем и Катей обдумать и написать ответ. Я тотчас же оделся и вышел в прихожую. Там было темно, и я долго не мог отыскать калоши. Меня окликнула Ксения:
— Далеко ли наладились?
— К нашим.
— По такому морозу в ботинках, а сами на бюллетене! — Ксения смотрела на меня укоризненно. — Зря вы себя не бережете…
В самом деле, я совсем забыл, что у меня грипп. Слова Ксении сразу вернули меня к действительности, и я почувствовал, как сильно болит у меня голова.
— Ежели очень нужно, так я бы могла сходить позвать их сюда. Право. Чего же вам студиться? Шуточки плохие. Давайте схожу.
Она ушла, а я вернулся к себе, сел к пышущей жаром голландке, привалился плотно спиной и, пригревшись, не заметил, как задремал.
— Так только от гриппа и лечатся… — услышал я голос Катюши.
— Не в постель же мне ложиться, Катенька, — забормотал я, с трудом поднимая отяжелевшие веки. — Позвать гостей, а самому под одеяло. Где Алеша?
— Я тебе никакая не гостья, а представитель медицины, — озорно поблескивая глазами, Катюша разминала ладонями прихваченные морозом щеки, — Вот это зима нынче удалась! Одним кальцексом, наверно, хворь выгоняешь?
— Чем же еще? Где Алеша?
— Ясно — мужчина: для него лишь бы таблетка. Что в ней — все равно, проглотил — и готово. Не возиться. Да?
— Кальцекс — хорошее лекарство, — сказал я, задетый за живое. — И потом, не натираться же мне, в самом деле, всякими мазями! Ты отвечай мне: где Алеша?
— Зачем мазями? — Разговаривая со мной, Катюша готовила постель, взбивала подушки. — Прежде всего режим, полный покой. Сейчас же в постель! Рекомендуются ножные ванны…
— …припарки, втирания, горчичники. Катенька, выйди на минутку, лягу я, только, ради бога, прекрати свою лекцию.
— Возбудитель гриппа относится к категории фильтрующихся вирусов…
Я вытолкал Катюшу на кухню и прихлопнул за нею дверь. Однако она успела еще прокричать:
— До недавнего времени в науке были еще споры, вирус это или микроб…
Через пять минут, когда я уже лежал, закутанный в одеяло по самый подбородок, Катюша появилась с таблетками кальцекса и стаканом воды.
— Пей свой любимый кальцекс да рассказывай, зачем я понадобилась. Лешка еще с завода не вернулся. Сегодня партийное собрание. Опять Никулина слушают.
— А, это того самого! Неужели он еще на прежней работе?
— В плановый отдел перевели. Не узнать стало человека. И в школе экономику и организацию труда преподает. А Лешка от парторганизации особо к нему прикрепленный.
— Много забот у Алексея?
— Он любит, — затаенная гордость промелькнула в улыбке Катюши, — он любит, где потруднее, тогда и самому тянуться приходится. Так зачем я тебе нужна?
— От Зины, Катенька, письмо я получил. Возьми на столе, почитай, а потом мы потолкуем… Или нет: расскажи сначала, какие у тебя новости.
— У меня новости? У меня вот какие новости, — озорная улыбка, с какой вошла ко мне Катюша, опять возникла у нее на лице, — с первого числа на лесозавод выхожу.
— Ну и отлично. Давно следовало. Чем дело-то с Кузьминой кончилось?
— А чем же ему кончиться? Восстановили на работе, теперь по ее настоящей специальности. Ой, рассказать тебе, как Игорь Яковлевич попыхтел! Свиридов к себе его пригласил — и мы с Терентьевым тут же сидим — и начал, и начал… Сперва так, словно бы издалека, насчет внимания к молодым рабочим, насчет правильной расстановки квалифицированных рабочих, насколько глубоко этим вопросом отдел кадров занимается… Игорь Яковлевич сидит сине-зеленый. Понял все сразу — мы ведь тут с Терентьевым… А Свиридов обстоятельно все его поведение с партийной точки зрения разбирает… Ну-у… Слушал, слушал Игорь Яковлевич и говорит: «Исправлю, все исправлю». Но Свиридов: «Это само собой разумеется, что исправите, а о поступке вашем, Игорь Яковлевич, все-таки на бюро поговорить придется. Вопрос-то принципиальный…» В пот вогнал Игоря Яковлевича. Вчера на улице встретились, первый здоровается… — Катюша взяла письмо Зины. — Ну, теперь мне можно переходить на лесозавод?
— И до этого было можно!
— Можно бы… Но все-таки… Оно хотя и маленькое дело, а сердце царапало. Почему? Потому что принципиальное. А послаблений для себя я не люблю.
Катюша помолчала, разглаживая ладонью письмо.
— Лешка, как закрепили его за школой, в книги зарылся с головой. Собрал все, что к столярному и краснодеревному делу относится. И по истории искусства тоже. Всякие. Иван Андреевич помог список составить. А то и сам прибежит, принесет новую книгу, потрясет: «Ну и раздобыл я жемчужину!..» Засядет с Лешкой — и до утра.
— Об этом ты мне не рассказывала.
— Не рассказывала… Ну вот, рассказала…
Она углубилась в чтение. Письмо было большое, на нескольких листках. Губы у Катюши слегка шевелились, иногда она останавливалась, не могла сразу прочесть — почерк у Зины был не очень разборчивым. Я внимательно следил за Катюшей, стремясь угадать по ее лицу, какое впечатление произведут на нее те строчки письма, где Зина говорит о своем решении искать Леонида. И тут же ловил себя на мысли: «А как бы поступила Катюша на месте Зины?..» Вот она дошла до разговора в обкоме. Подняла голову. Я махнул рукой, сказал:
— Читай дальше.
Вот конец разговора, вот размышления Зины, — Катюша нетерпеливо бегает глазами по строчкам. Вот и…
— Ты ей ответил?
— Нет еще.
— А что ты ответишь?
— Не знаю, Катенька. Хотелось с тобой поговорить.
Катюша молча прошлась по комнате. Остановилась возле печки, зябко повела плечами.
— Я знаю: ты не веришь, что Леонид может быть жив.
— Почему ты думаешь так? — меня удивило, что она угадала мои мысли.
— Леонид, безусловно, погиб. Будь он жив, неужели бы за пять лет он не нашел ее? Не верю. Так не бывает. А если он калека, инвалид и ушел от Зины только поэтому — это не сила его, а малодушие, и такого, пусть он даже и вправду жив, искать и любить не следует. Глупости одни. Да если бы Лешке на воине руки или ноги оторвало, что он, домой не вернулся бы? Побоялся меня своими костылями стеснять? На войне за свою родину стать инвалидом да потом стыдиться этого? Не знаю я Леонида, но не думаю, что он такой человек. Зря это все.
— Значит, ты бы его… не стала искать? — спросил я в раздумье.
Вот они, цельные, серьезные натуры, и та и другая с честной, открытой душой: один и тот же вопрос решили по-разному. Кто же из них прав? С кем я должен спорить и с кем согласиться?
— Ты не путай, — сказала Катюша, — тут есть еще одно обстоятельство. Зина правильно делает, что хочет искать Леонида.
— Катя, ты противоречишь себе!
— Ничего не противоречу. Всяк делает по-своему, — сказала Катюша. — Я бы в таком деле на сердце свое положилась, оно меня никогда не обманывает. У Зины характер другой. Ей во всем точность нужна. Ей на сердце свое нельзя полагаться. А в неведении она оставаться не может.
Катюша помедлила, прежде чем закончить свою мысль.
— Неужели ты не понимаешь, — сказала она наконец, — почему Зина так хочет твоей дружбы? Сейчас она решает вопрос всей своей жизни. И как он решится, еще трудно сказать. Нужно человеку на плечо друга опереться? Все-таки она девушка, ей одной тяжело. А ты человек для нее не случайный.
Я закрыл глаза. Образ той Зины, которую я впервые увидел из окна комнаты Ксении, как живой проплыл передо мной.
— Спасибо. Я тебя понял, Катенька. Я ей напишу хороший ответ.
Катюша подошла ко мне, поправила уголок подушки.
— Знаешь, — сказала она, — напишешь, покажи мне. Ладно?
Сдавленное морозом, гулко лопнуло в окне стекло. Катюша оглянулась:
— Ломает. А все-таки зима — это уже начало весны.
7. Новый дом
Не знаю, так ли у всех, но в моей жизни время — это смена полос, чаще широких и длинных и мчащихся навстречу, как земля под крыльями самолета, идущего на бреющем полете, и реже — коротких и тихих, как в доме отдыха дорожка, ведущая к пляжу.
Прошло полтора года, для меня они явно были неполной меры. В году я насчитывал не более десяти месяцев; в каждом месяце не хватало пяти-шести дней; час — это было как кружка, наполненная пенистым напитком: смотреть — много, а выпить — только на два глотка. Где я не побывал за эти полтора года! Пересекая нашу страну из конца в конец, я видел одетые лесами стройки городов и заводов; видел сухие степи, где правильными рядами, посаженные рукой человека, зеленели молодые дубки и клены; видел, как плывут Караваны плотов по диким, порожистым рекам; видел везде людей в труде, наполненных одной мыслью: сделать скорее, больше и лучше… А возвращаясь домой, я и здесь всегда находил новое.