Варяги, не желавшие быть стадом свиней, зароптали на бывшего копейщика уппландского ярла.
– Кто из вас лучше владеет луком – пусть отойдет налево, тот, кому сподручнее управляться копьем, – направо. Остальные стойте где стоите.
– А если я и с копьем не обгажусь, и с луком не оплошаю, да и билой узоры выводить мастак? – спросил кто-то.
– Тогда решай сам. Копейщики вместе со мной встанут первым рядом – ближе всего к франкам, буде те сподобятся из-за стен выйти. Дальше будет ряд лучников, а уж за ними мечники. Когда хаврские дружинники станут нападать…
– Да что, мы дети, что ли?! – оборвал его разъяснения хриплый голос из толпы шёрёвернов. – И так все понятно. Ты лучше скажи, что будем делать, если они из-за стен не выйдут и нападать не станут?
Скаллагримсон задумчиво поскреб щеку и поднял глаза на Кродерлинга. Фриз невозмутимо взирал поверх варяжских шлемов туда, где городская стража запирала северные ворота Овсяного торжища.
– Они выйдут, – сказал Хагель с холодной уверенностью.
– Ты знаешь заветное слово? – недоумевали шёрёверны.
– Еще какое заветное. Повылезают, как черви из моченого яблока, – подтвердил Хагель, и от того, как он сказал эти слова, даже просаленным мореходам стало зябко.
Битва у северных ворот
Однако пояснить, на чем зиждилась его уверенность, он не успел. За воротами городища послышались перегуды рожков и перекличка дружинников. Створки, сомкнувшиеся всего несколько мгновений назад, вновь приоткрылись, и из них пожарным галопом вынеслось полтора десятка всадников. Разве что благородный Кродерлинг мог соперничать с ними в богатстве боевого облачения. Даже ильменьский князь Гостомысл, облаченный в торжественные доспехи на Ярилов день, сиял не так ярко, как они. Вот только лошади франков и ростом, и статью уступали фризским исполинам. Только у сотника конь был высок, да и то как-то слишком хлипок в ногах и постоянно прял задком.
– Qui vous tels?[155] – прорычал франк из-под полумаски, закрывавшей лицо до самого рта.
– Что он говорит? – пробасил Олькша. – Это кого это он УТЛЫМИ называет? Да я его через коленку переломлю, пусть только с мерина своего слезет!
Рыжий Лют оглянулся, ожидая всеобщего хохота, и только тут понял, что бахвалится он по-венедски, и никто кроме Волькши его не понял. Верзила поморщился, отыскивая под огненными космами обрывки свейских слов и ругательств, но не совладал с мозгами, растрепанными за долгую дорогу верхом, и смачно плюнул в сторону франка. Тот сделал вид, что готов дать коню пятками в бока и броситься на наглеца, но с места не сдвинулся.
– Qui vous tels, les chiens enragés danois?[156] – еще раз громко спросил он.
– Nous sommes la mort а toi et tous les serviteurs du Dieu Mort![157] – возвысил голос Хагель, и с этими словами запустил руку в седельную сумку, выхватил оттуда деревянный крест с приляпанным к нему глиняным болванчиком. Хрипнула сталь меча, покидающего ножны, и крест с хрустом разлетелся на куски, а болванчик распался едва ли не в пыль.
– То же самое мы сделаем со всеми, у кого найдем на шее крест! – пообещал Кродерлинг уже на родном языке. То ли запас франкских слов исчерпывался тем десятком, что уже были сказаны, то ли жажда обагрить клинок франкской кровью застила его рассудок.
– Tu paieras, l'hérétique! Nous vous écraserons comme une douzaine de pommes pourries![158] – тявкнул хаврский сотник срывающимся голосом и рванул поводья. Его конь перешел с места в галоп, и через мгновение франкские конники уже влетали в ворота городища.
– Теперь они точно выползут из-за стен, – злорадствовал Хагель. – Давайте расставлять людей, – сказал он, обращаясь к Скаллагримсону.
Варягов пришлось уговаривать, но недолго. Восемнадцать копейщиков, тридцать четыре лучника и девяносто два мечника выстроились в ряды лицом к Хавре.
– Шире! Разойдитесь шире! – надрывал горло бывший копейщик Синеуса Ларса. – Их лучникам сподручнее выцеливать толпу, чем каждого по отдельности! Вставайте еще шире!
Шёрёверны роптали. Разве это дело – стоять как дубы не взгорке? Кто прикроет твою спину, когда начнется сеча? Франки накинутся со всех сторон, как свора ловчих на медведя, и поминай, как звали.
– Да не тряситесь вы, как свиные хвосты на бегу! – шумел на них Скаллагримсон. – Как только дойдет до бил и мечей, так сразу сожмемся в кулак. Но не раньше, чем супротивные пехотинцы нас от своих же лучников заслонят. Вняли?
Но самоявленному форингу никто не ответил, поскольку северные ворота торжища распахнулись и оттуда вновь показались франкские всадники. Немного. Сотни две, две с половиной. Волькша недоумевал, как они собирались равными силами раздавить нападающих, как дюжину гнилых яблок – было неведомо. Варяги и фризы начали было потешаться над защитниками городища, но тут вслед за наездниками по мосту через ров побежали пехотинцы. Три сотни хорошо вооруженных латников с огромными продолговатыми щитами. Франкские пехотинцы выстроились в плотную линию – щит к щиту. А за их спинами встали лучники и самострельщики числом не менее двух сотен. А бойцы все продолжали прибывать. По тому, как разнилось их оружие и одеяние, можно было понять, что это всполошившиеся купцы и промысловые люди Хавре. Сколько их набежало – исчислить было невозможно, но нестройная толпа ополченцев запрудила весь берег оборонительного рва позади латников.
Узрев противостоящую им силищу, многие шёрёверны пришли в смущение. Будь франков хотя бы вдвое больше, с ними еще можно было бы совладать, но защитников Овсяного торжища оказалось три-на-два раза больше против одного викинга. В смятении северяне подались вспять на несколько шагов, так что непреклонный Эгиль оказался в переднем ряду один. Стойкость норманна усовестила шёрёвернов, и они вновь встали на прежние места.
В стане франков началось какое-то движение.
– Поднять щиты! – прокричал Скаллагримсон.
Но ополченцы и дружинники Хавре не пошли в наступление, а лишь раздались в стороны, давая узкий проход невысокому пузану с большим крестом в руках. При его появлении франки обнажили головы. А он шел сквозь строй сечников и размахивал крестом так, точно собирался огреть им по голове каждого, кто ее перед ним не склонит.
– Что это за скоморох? – спросил у Волькши Рыжий Лют. Оба венеда давно изготовились к битве. Олькша, как дубину, перекидывал с плеча не плечо свой меч завидной работы, а Годинович лелеял в горсти Родную Землю.
– Сдается мне, что это и есть волхв Мертвого Бога Йокса? – предположил Волкан.
– Кого? – удивился верзила.
– Мертвого Бога Йокса. Ты что, не уразумел, какого лешего фризы с нами увязались? Они же еще на Спайкерооге все про этого Йоксу талдычили. Дескать, насолил он им без меры через франкского конунга Карламана.
– Ну ничего себе! – покачал рыжей башкой Олькша.
– Так ты что, ничего этого не внял? – вытаращился на него Волькша.
– Неей, – пробасил Хорсович с самодовольным видом. – Где же их, инаких, поймешь? Они ж на своем языке все больше чирикают. А я и в свейском-то еще не силен. Да и на что мне лишнее разуметь? Мне бы вот мечушку опробовать побыстрее – это было бы славно.
– Да не торопись ты, рыжий чурбан, – пожурил его Годинович. – Поди, еще успеешь нажраться железной каши.
Глаза Олькши зажглись радостным огнем – давненько он не чесал языком на родном наречии, давненько не бранился от души.
– Это я-то рыжий чурбан? – чуть не со смехом вступил он в перепалку.
– А нечто я? – не уступил Волькша.
– Да я тебе, сопле латвицкой, сейчас покажу, кто у нас тут чурбан!
Рыжий Лют сгреб Годиновича в охапку, намереваясь накрутить ему уши, но тут внимание венедов привлек безумный изворот, который учинил Хагель Кродерлинг. Наследник фризских конунгов подскакал к одному из своих конных самострельщиков и выхватил у того из рук седельный стреломет. Засим он погнал коня куда-то за спинами варяжских лучников. Фриз выехал довольно далеко за край своих отрядов и тут, развернув коня вдоль противостоящих рядов, бросил своего красавца в безумный галоп. Фризский жеребец не скакал – летел быстрее стрелы, а наездник направлял его на человека с крестом. За пару мгновений до того, как Хагель поравнялся со служителем Мертвого Бога, он вскинул руку с самострелом и спустил собачку. Было слышно, как тяжелый дрот пробивает лопатку своей жертвы. Человек с крестом даже не вскрикнул, а упал точно мешок с сухарями, у которого о застреху перетерлась веревка.
– Nous sommes la mort а toi et tous les serviteurs du Dieu Mort! – прокричал фриз зазубренные франкские слова.
«Он вначале увидел смерть этого кабана, а потом ему оставалось лишь исполнить то, что видели его внутренние глаза», – подумал Волькша.
При виде такого злодеяния хаврские латники отшатнулись, но в следующее мгновение рванулись вслед за Кродерлингом. Ряд щитов распался. Две сотни стрел понеслись вслед вороному фризскому коню. Но ни одна из них не достигла цели.
– Стреляйте! – прокричал Хагель.
Через мгновение пятеро франкских лучников зашлись в смертельном кашле, еще четверо запричитали от боли. Досталось даже ополченцам.
Франки тотчас забыли об убийце человека с крестом и повернули луки в сторону варягов. Их залп был нестроен. А выцеливать просторно стоящих противников оказалось куда сложнее, чем сыпать стрелы на плотную толпу. Только одна из двух сотен стрел была пущена не напрасно, да и та лишь слегка ранила молоденького шёрёверна-лучника, не успевшего выхватить щит из-за спины.
Тем временем Хагель подал знак своим людям, и часть из них устремила лошадей туда, где прорвался ряд тяжелых франкских щитов. Едва ли латники успели бы сомкнуть строй, но с правого крыла наперерез фризам бросились конные дружинники Хавре. Их лошади не могли тягаться с фризскими, но их путь был короче, и они оказались возле прорехи раньше. Но не в прорыв в ряду латников метили воины Хагеля, а в разодетых франкских всадников. Те так увлеклись скачками, что не заметили, что фризы оказались у них за спиной. Хранители Священной рощи прошлись по рядам хаврской конницы, как крупный гребень по черничнику: кого сокрушили, кого просто спихнули с коней. Осознав свою оплошность, франки начали поворачивать лошадей, но тут свой норов показали фризские кони. Точно и они пришли мстить за старые обиды. Мощногрудые красавцы наскакивали на франкских лошадок и валили их вместе с наездниками.