— Ты что, предлагаешь просто закрыть на это глаза? — спросил Эрленд.
Сигурд Оли пожал плечами, мол, мне-то решительно все равно.
— Убийство, понимаешь ли, есть убийство, — отрезал Эрленд. — У него нет срока давности. И если жмурика убили, то мы обязаны разобраться, как и что произошло, кто был убит, за что, при каких обстоятельствах и кто, собственно, убийца. На мой взгляд, к этому делу нужно подходить так же, как к любому другому. Расследование есть расследование. Так что, коллеги, принимаемся за работу. Ищем улики. Разговариваем с людьми. Мало-помалу, глядишь, и распутаем этот клубок.
Эрленд встал.
— Нам нужно найти какую-нибудь зацепку, — сказал он. — Давайте сначала поговорим с владельцами летних домиков, а если удастся, то и с их мамами и бабушками.
Эрленд со значением посмотрел на Элинборг и продолжил:
— Выясним, не было ли дома рядом с кустами. В общем, к делу.
Погрузившись в собственные мысли, он попрощался и вышел в коридор. Элинборг и Сигурд Оли переглянулись, Сигурд Оли кивнул в сторону двери. Элинборг встала и догнала босса.
— Эрленд, — позвала она.
Босс остановился:
— Да, что такое?
— Как дела у Евы Линд? — нерешительно спросила Элинборг.
Эрленд вздохнул, но не ответил.
— В отделении все и так уже всё знают. Что с ней было. Ужасные новости, просто ужасные. Если мы можем тебе чем-нибудь помочь, я или Сигурд Оли, ты просто скажи.
— Да чем тут поможешь, — обреченно ответил Эрленд. — Она лежит там в палате, и сделать ничего нельзя.
Стоит, не уходит.
— Я, пока искал ее, прошел через этот ее мир, в котором она живет. Насквозь его весь пробежал. Мне это, конечно, не впервой, мне и раньше приходилось ее искать на тех же улицах, в тех же местах, в тех же домах, и все же, оказалось, я совершенно не готов все это лицезреть. Не готов крупным планом видеть эту ее жизнь, понимать, что и как она с собой творит, как убивает, уничтожает себя. Я видел людей, с которыми она на короткой ноге, людей, к которым она обращается за помощью, за теплом, за милосердием, людей, на которых она работает. И что это за работа!
Замолчал.
— Да, все это ужасно. Но это не самое плохое, — продолжил он решительно. — Все эти трущобы, все эти мелкие воришки, все эти наркодилеры — не самое плохое. Права ее мать, ох как права, есть кое-кто похуже.
Эрленд заглянул Элинборг в глаза:
— И этот кто-то — я. Я, и никто другой. Потому что они на меня рассчитывали. А я их предал.
Эрленд вернулся домой и устало плюхнулся в кресло. Позвонил в больницу, там сказали, что состояние Евы Линд стабильное. Если что-то изменится, ему сразу же позвонят. Он поблагодарил врача и повесил трубку. Сидел и смотрел прямо перед собой, погрузившись в раздумья. Думал о Еве Линд в палате интенсивной терапии, о своей бывшей, о ненависти к нему, которой до сих пор наполнена ее жизнь, о сыне, с которым выходил на связь, только когда что-то случалось.
Думал и об абсолютной, невыносимой тишине, которая составляла его жизнь. Что у него есть? Одно только одиночество, куда ни кинь. Бесцветные дни мертвым грузом висят на шее, и чем дальше, тем их больше, и веревка, на которой они подвешены, затягивается все туже, он едва может дышать.
А там он заснул, и во сне ему привиделась юность, когда жизнь была беззаботной и после каждой зимы, после долгих темных месяцев, наступало светлое лето, когда бояться нечего и беспокоиться не о чем. В те времена он был счастлив, и когда ему в нынешней жизни удавалось словно бы коснуться тех дней, его окутывал покой. И казалось ему, что все не так уж плохо.
Случалось такое, впрочем, очень и очень нечасто. И только если удавалось не вспомнить о том, как выскользнула рука.
Эрленд дернулся и проснулся — оказывается, уже какое-то время трезвонит мобильный, а с ним и домашний (одно из немногих технических устройств в его квартире) на потертом столе.
— Ты был прав, — сказала Элинборг, услышав его голос. — Ой, прости, я тебя разбудила? Ведь всего десять вечера.
Извиняется.
— Чего? Кто там прав? — переспросил Эрленд, не до конца проснувшись.
— Там был дом, у кустов.
— Каких еще кустов?
— Ну, смородиновых. Я про смородину на Ямном пригорке. Там в сороковые был дом, его снесли в восьмидесятом. Я попросила архивистов из мэрии позвонить мне, если они что-то найдут, ну так они, представляешь, весь вечер рылись у себя в архиве и таки нашли этот дом.
— И что это был за дом? — вяло поинтересовался Эрленд. — Жилой дом, конюшня, конура, гостиница, склад, сарай, гараж, что?
— Жилой дом, — сказала Элинборг. — Скорее всего, летний или что-то в этом роде.
— Чего?
— Летний домик!!!
— И когда он там стоял?
— С конца тридцатых годов.
— И кто был владелец?
— Его звали Беньямин. Беньямин Кнудсен. Торговец.
— И что?
— Он давно умер. Много лет назад.
8
В тот день жители домов к северу от Ямного пригорка по большей части занимались традиционными весенними работами, за каковыми их и застали Сигурд Оли и Элинборг. Ища, где бы поудобнее припарковаться, Сигурд Оли наблюдал, как одни подстригают кусты, другие опрыскивают зелень разной химией, третьи чинят заборчики, а четвертые седлают лошадей, собираясь отправиться на прогулку.
Погода безветренная, хорошая. Стрелка часов подошла к полудню. Сигурд Оли и Элинборг поговорили с несколькими домовладельцами, но не выяснили ничего путного, и постепенно добрались до улицы у самого подножия холма. Впрочем, коллеги никуда особенно не торопились, в такую-то погоду! Как хорошо не сидеть в офисе, а отправиться погулять за городом на солнышке, да подышать свежим воздухом, да поболтать с людьми, да полюбоваться, как те делают круглые глаза, услышав, что они из полиции. Подумать только, из полиции! Да в такую рань! Кое-кто из собеседников слышал про позавчерашние новости, кое для кого рассказ коллег оказался сюрпризом.
— Интересно, выживет она или же?.. — спросил Сигурд Оли, в очередной раз садясь в машину, чтобы переехать поближе к следующей группе домов. Они с Элинборг говорили про Еву Линд по пути на Ямный пригорок из города и то и дело возвращались к этой теме по ходу опроса соседей.
— Черт его знает, — пожала плечами Элинборг. — Думаю, никто не может точно сказать. Бедная девочка.
Тяжело вздохнула и добавила:
— Бедняга Эрленд.
— Хороша бедняжка! — горячо возразил Сигурд Оли. — Наркоманка, вот кто она такая! Залетела и все равно, хоть трава не расти, колет себе эту дрянь и пьянствует и в итоге убивает собственного ребенка! Не вижу повода жалеть таких людей. Вот не вижу, и все. Просто не понимаю, как такие люди вообще могут быть.
— Тебя никто не просит их жалеть, — сказала Элинборг.
— Да ну! Стоит кому-нибудь завести речь про этот народец, как только и слышишь, какие они «бедные-несчастные», «нивчемневиноватые-нивчемневиноватые». Лично я ничего другого…
Сигурд Оли запнулся.
— В общем, не понимаю, как их можно жалеть, и все тут, — повторил он. — Все эти люди — шлак, отбросы общества. И ничего другого. Ни на что не годные отбросы общества.
Элинборг устало вздохнула.
— Слушай, а вот давай про тебя поговорим. Вот как тебе живется, такому идеальному, образцу для подражания? Ты все время такой с иголочки одетый, чисто выбритый, вымытый-причесанный, и диплом-то у тебя из Америки, и ногти-то у тебя отполированные, и не о чем-то тебе беспокоиться в этом мире, кроме как о покупке новой модной одежды. Тебя от этого никогда не тошнит, скажи? Тебе с самим собой не скучно?
— Не-а, — отмахнулся Сигурд Оли.
— Нет, ну объясни ты мне разок, почему ты так решительно отказываешься попробовать войти в положение этих людей?
— Еще раз, это отбросы общества, ни на что не годные слюнтяи, и ты сама это прекрасно понимаешь. Да, Ева его дочь, ну и что с того? Она что, лучше других по этому поводу? Она такая же, как и весь этот человеческий мусор, сброд, который валяется под заборами да на тротуарах и только о том и думает, где бы еще ширнуться, а во всякие реабилитационные клиники да приюты обращается лишь затем, чтобы передохнуть немного, а потом снова пуститься во все тяжкие. И больше им ничего не нужно от жизни, только шататься по улицам, бездельничать и ширяться.
— А как у вас с Бергторой дела? — спросила Элинборг, отчаявшись переубедить коллегу и желая сменить тему.
— Все шикарненько, — сухо ответил Сигурд Оли и остановил машину.
Бергтора, кстати, решительно не желала оставить его в покое хоть на минуту. У нее было на уме одно — заниматься этим делом каждый божий день по сотне раз, утром, вечером и в обед, во всех мыслимых и немыслимых позах, во всех местах квартиры, включая кухню, ванную и кладовку, стоя, лежа и сидя. Нет, поначалу ему это еще ой как нравилось, но со временем он несколько подустал от столь частых и столь энергозатратных упражнений, и к нему в душу закралось подозрение, что все это неспроста. Чего-то она от него хочет. Ладно бы в предыдущие годы и месяцы их половая жизнь была какой-то скучной или бесцветной — наоборот! Но ее страсть в прежние времена никогда не полыхала таким ядерным пожаром, никогда она с такой силой к нему не ластилась. Они ни разу толком не обсуждали, а не завести ли им детей, хотя по-хорошему им об этом давно было пора поговорить. Все-таки уже не первый год живут вместе. Он знал, что Бергтора принимает противозачаточные, но никак не мог избавиться от мысли, что все-таки она хочет привязать его к себе покрепче, и не как-нибудь, а именно родив ребенка. Казалось бы, зачем, куда уж крепче, ведь она знает, что он от нее совершенно без ума и ни с какой другой женщиной жить не хочет. Но эти женщины, поди пойми, что у них на уме, какая там логика, говорил себе Сигурд Оли. Мужчине в этом нипочем не разобраться.
— Любопытно, почему это наши архивисты не нашли имен? Я имею в виду, тех, кто жил в нужном нам доме? Ведь мы точно знаем, что там кто-то жил, так почему же не записаны имена? — размышляла вслух Элинборг, выходя из машины.