— И что, хорошая девушка? — спросила Эльза.
— Зовут Бергторой. — Тон Сигурда Оли не содержал и намека на вежливость. — Шикарная девушка, вам и не снилось.
Улыбнулся.
— Но с чего это вы?..
— Знаете, у меня никогда не было настоящей семьи, — сказала Эльза. — Не было детей. Ни детей, ни мужа. Последнее меня как раз не печалит, а вот детей я бы иметь хотела. Было бы им сейчас лет по тридцать. Я периодически воображаю себе, как бы это было. Взрослые дети, я их сама вырастила. И знаете, я даже толком не понимаю, как так вышло. Вы и оглянуться не успели, а вам уже пятьдесят. Вот, скажем, я врач. Когда я начинала, женщин-врачей еще почти не было. И приходилось много работать, точно как вам. Никакого времени ни на что, какие уж там дети. На собственную жизнь времени не было. Я хочу сказать, то, чем вы сейчас занимаетесь, — это не жизнь. Это только работа, больше ничего.
— Ну да, вы правы, но меж тем мне…
— Беньямин вот тоже не смог завести семью, — продолжила Эльза, не заметив, как ее перебили. — А ведь он больше от жизни ничего и не хотел. Только и думал, как завести семью. С той самой женщиной.
Эльза встала, Сигурд Оли последовал ее примеру. Он думал, она собирается отпустить его работать в подвал, но она подошла к огромному дубовому шкафу с изящными стеклянными дверцами и резными ручками на ящичках, выдвинула один из них и вынула оттуда небольшую китайскую шкатулку. В шкатулке оказался серебряный медальон на тоненькой цепочке.
— От нее у него остался только локон, — сказала она. — Вот в этом медальоне, там еще и ее фотография. Ее звали Сольвейг.
Эльза грустно улыбнулась:
— Зеница его ока. Сливки его кофе. Не думаю, что это она лежит там на Пригорке. От одной мысли о чем-то подобном меня бросает в дрожь. Ведь это бы значило, что Беньямин ее убил. А такого не может быть. Я совершенно в этом уверена. А ее волосы позволят и вам в этом же убедиться.
И она протянула медальон Сигурду Оли.
Он сел обратно в кресло и осторожно открыл медальон. В нем лежал черный локон и фотография его хозяйки. Сигурд Оли немного тряхнул медальон, чтобы, не прикасаясь к локону, сдвинуть его и получше разглядеть фотографию. Что там? Невысокого роста девушка лет двадцати с небольшим, черные волосы, красивые изогнутые брови, огромные глаза. Выражение лица загадочное, но решительное, изящный подбородок. Вот, стало быть, какая она, Сольвейг, невеста Беньямина.
— Прошу прощения, что я не сразу вам его отдала, — сказала Эльза. — Я хорошо все обдумала и поняла, что не смогу уничтожить этот локон. А поэтому будь что будет.
— Не понимаю, зачем вам было его скрывать от нас.
— Я же говорю, мне нужно было все обдумать.
— Разумеется, но…
— Я, понимаете ли, едва чувств не лишилась, когда ваш коллега, кажется, его зовут Эрленд, намекнул, что, может быть, там на Пригорке лежит она… но потом я хорошенько подумала и…
Эльза пожала плечами.
— Но позвольте, даже если ДНК-анализ покажет, что это она, — сказал Сигурд Оли, — это вовсе не будет означать, что ее убил Беньямин. Анализ ничего такого показать не может. Даже если это она, можно вообразить себе тысячу вариантов, при которых…
Эльза перебила его:
— Она, как это говорится, дала ему от ворот поворот. То есть разорвала помолвку — так это называлось в те времена. Они ведь были помолвлены. И пропала в тот же день. Это мы от самого Беньямина узнали, но много позже. Он моей маме рассказал, лежа на смертном одре. А уж она мне. Я никому до вас этого не говорила. И кабы вы не нашли скелет, тайна ушла бы со мной в могилу. Вы хотя бы знаете, это скелет мужчины или женщины?
— Пока что нет, — ответил Сигурд Оли. — А скажите, Беньямин знал, почему она решила разорвать помолвку? Почему она вдруг решила его бросить?
Эльза ответила не сразу. Они посмотрели друг другу в глаза, и Сигурд Оли понял, что она решилась. Дело зашло слишком далеко, и она решилась рассказать ему все. Словно у нее на шее висел тяжелый камень, всю ее жизнь, и вот настало время его сбросить. Спустя столько лет.
— Это был не его ребенок, — сказала она.
— То есть она была беременна, но не от него?
— Именно так.
— А от кого тогда?
— Понимаете, тогда были другие времена, — продолжила Эльза, не обратив внимания на вопрос. — Сегодня девушке сделать аборт не сложнее, чем выпить на завтрак чашку кофе. Узы брака толком ни для кого ничего не значат, даже если пара решила завести детей. Ведь как нынче бывает, пожили вместе, разошлись, стали жить с кем-то еще, завели еще детей, снова разошлись. А тогда было не так. В те времена родить ребенка вне брака было решительно немыслимо. Это же какой был стыд! Такую женщину больше никто не соглашался видеть. Таких называли потаскухами. И никакой жалости, никакого милосердия, ни на грош.
— Да, конечно, я понимаю, — кивнул Сигурд Оли, вспомнив странные слова Бергторы. Вот почему Эльза так интересовалась его семейным положением!
— Беньямин заявил, что женится на ней все равно, — продолжила Эльза. — Во всяком случае, так мне рассказывала с его слов мама. Но Сольвейг сказала «нет». Мол, разрываю помолвку, и дело с концом. Вот так просто, без предупреждения.
— Но кто же был отец ребенка?
— Покидая Беньямина, она просила у него прощения. За то, что бросает его. Он, конечно, не мог ее простить вот так сразу, это так просто не делается, нужно было время.
— И, сказав это, она исчезла?
— После того, как она ушла из его лавки, ее никто не видел. Когда вечером она не вернулась домой, все бросились на поиски, и Беньямин первый, но ее так и не нашли.
— Но кто же все-таки был отец ребенка? — не отставал Сигурд Оли.
— Она не сообщила этого Беньямину. По крайней мере, так он сказал маме. Если он и знал это на самом деле, тайна ушла вместе с ним.
— Но кто это мог быть?
— Важно не кто это мог быть, — резко ответила Эльза, — а кто это был!
— Вы хотите сказать, этот человек может быть замешан в ее исчезновении?
— А вы как думаете?
— И у вас нет никаких подозрений?
— Нет. И Беньямин тоже не мог себе представить, кто это, насколько я знаю.
— Мог ваш двоюродный дедушка солгать на сей счет?
— Не знаю. Но едва ли — Беньямин был такой человек, он, пожалуй, не лгал ни разу в жизни.
— Я имею в виду, он мог солгать для того, чтобы отвести от себя подозрение.
— Кажется, его никто ни в чем и не думал подозревать, а когда он решил рассказать все моей маме, прошло столько времени, что ему не было смысла лгать. Да он и умер очень скоро после этого.
— И он любил ее все эти годы?
— Так мне говорила мама.
Сигурд Оли задумался:
— Вы хотите сказать, она покончила с собой от стыда?
— Скорее всего. Она ведь, получается, изменила своему возлюбленному, который ее боготворил и собирался на ней жениться, и понесла от кого-то, да еще отказалась назвать его имя.
— Элинборг, моя коллега, говорила с ее сестрой. И та сказала ей, что их отец покончил с собой. Повесился. И что это было особенно тяжело для Сольвейг, потому что они очень любили друг друга.
— Сольвейг было особенно тяжело, так она сказала?
— Ну да.
— Как любопытно!
— В каком смысле?
— Повеситься он и правда повесился, но только Сольвейг никак не могла принять это близко к сердцу.
— Почему?
— Говорили, он потому это сделал, что не смог пережить трагедии.
— Не смог пережить? В каком смысле?
— В прямом.
— Не понимаю…
— По крайней мере, так говорили. Я думаю, говорили правду.
— Но какой трагедии он не смог пережить?
— Да гибели дочери, — сказала Эльза. — Он повесился после того, как она пропала.
17
Эрленд придумал наконец, о чем говорить с дочерью. Сутки, проведенные в Национальной библиотеке, не прошли даром. Ему даже позволили, в виде исключения, полистать оригиналы старинных изданий, а не отправили, как обычно, смотреть микрофильмы. Эрленду нравилось брать старые газеты и журналы в руки, слушать характерный шелест старой, пожелтевшей бумаги — ему казалось, что так он ближе прикасается к прошлому, сохраненному на этих страницах на веки вечные.
Так что теперь у Эрленда под рукой имелась целая гора сведений из рейкьявикских газет и журналов за 1910 год, посвященных прохождению кометы Галлея. За кометой, как полагается, тянулся хвост из газов, и газы эти, как тогда писали, якобы смертельны для всего живого.
Поздним-поздним вечером газетных тонн глотатель вошел в палату к Еве Линд и принялся рассказывать ей историю обнаружения скелета на Ямном пригорке. Начал с археологов, с их палатки над котлованом, с ленты, которой они огородили место раскопок, и со Скарпхедина с его желтыми клыками, такими большими, что рот едва закрывается. Потом поведал про смородиновые кусты, передал слова Роберта про некую скрюченную зеленую женщину. Затем подошел черед истории Беньямина Кнудсена и его невесты, которую в один прекрасный день как корова языком слизнула, а там — и рассказа Хёскульда, который снимал у Беньямина дом и помнил слухи о женщине, жившей на Пригорке до него и якобы зачатой в газгольдере. В ту самую ночь, когда исландцы ждали конца света.
— В тот год умер Марк Твен, — добавил Эрленд.
Значит, комета Галлея. Она на всех парах неслась прямиком навстречу Земле, таща за собой гигантский ядовитый хвост. Писали, мол, даже если комета не столкнется с Землей, разбив последнюю вдребезги, то планета обязательно пройдет через хвост, и все живое отправится к праотцам;[45] самые чувствительные натуры воображали себе собственный конец в огне и одновременно дожде из синильной кислоты. Страх перед кометой обуял весь мир, не только бедных исландцев. В Австро-Венгрии, в Триесте и в Далмации, люди принялись продавать все, что имели, за гроши, дабы устроить себе напоследок пирушку, ведь до всеобщего конца остались считаные дни. В Швейцарии учебные заведения для девушек из высших слоев общества опустели — семьи хотели провести последние дни вместе с дочерьми и сгореть с ними в едином пламени. Паника была настолько серье