Киреев тянул и тянул, видел, что от него все ждут какого-то необыкновенного слова насчет этой самой дружбы.
— А ты не тяни, не тяни, — съехидничал Женя. — Уточни, пожалуйста, что же люди ищут в дружбе?
И в наступившей тишине Платон обыкновенным спокойным голосом произнес:
— Духовного обогащения.
— Вот так! — горделиво воскликнула Зоя и победоносно взглянула на Женю.
— Пропаганда! — Женя обвел всех взглядом и самому себе усмехнулся. — Не в дружбе сейчас дело. Времени, времени не хватает. Ни на друзей, ни на детей, ни на отдых… Вот вам и научно-техническая революция. Человек ее повелитель, но и ее раб! Разве не так? И жизнь стала смахивать на какой-то упрощенный стереотип. Там, на западе, и словечко для этого придумали: имедж — готовенький образ жизни. Чтобы человек не ломал зря голову.
— Так ты за этот самый имедж или против? — быстро спросил Платон. — А то, знаешь, не всегда овес по зубам. — За столом грохнули, особенно раскатисто залилась Зырянова. — А нам тот, западный, образ жизни не подходит. У нас свой, советский! Правильно я говорю, други?
— Правильно! — крикнул знакомый Зыряновой и так хлопнул по столу рукой в перчатке, что рюмка опрокинулась.
— Пропаганда! — бубнил Женька.
— А хотя бы и так! Свое от дурного глаза чистим, — подытожила Зырянова.
— Платоша, — вмешалась в разговор Леночка, затянутая в плотный, блестящий и будто кожаный материал. Обнаженные плечи ее прикрывала какая-то сетчатая накидка. — Всем известно низкое качество наших товаров. Разве нет? Возьмем обувь. Смех! За границей и на упаковку любо поглядеть. Какие краски! Что, нет?
— Вот и врешь, рыбонька! — сказала Зырянова. — Часики на тебе советские, и самолетом, поди, летела нашим…
Лена не уступала:
— На черном рынке с нами и говорить не хотят!
— Спекулянты? — громким шепотом спросила Валентина Ивановна. — Сказала бы я тебе, рыбонька, да Платона Александровича уважаю…
— Танцевать, танцевать! — кричал Киреев. — Всем танцевать!
Платон подошел к Зое, и та, положив ему руки на плечи, спросила, почему он сегодня какой-то непонятный: то веселый, то рассеянный?
— Я должен отвечать? Это ты сегодня какая-то не такая. Хочешь поехать со мною в круиз?
— Нет… Не знаю…
Они были одинакового роста, и Киреев впервые увидел так близко ее зеленоватые глаза.
— Хочешь вина?
Он повел ее к столу, налил вина в бокалы, и они выпили. Лена встретилась с Зоей взглядом, вскинула голову и, протянув Жене руку, пошла с ним танцевать. Киреев ободряюще улыбнулся Зое и, обняв ее за плечи, что-то стал ей говорить, будто забыв и про Лену, и про гостей.
И только когда Лена и Женя пошли одеваться, а Лидия Федотовна начала упрашивать Лену остаться, Киреев, словно очнулся, тоже к ним подошел.
— Неудобно получается, — сказал он.
— Смотря для кого, — бросил Женя. — Чао! — И подхватил уже одевшуюся Лену.
За ним захлопнулась дверь, и Зоя весело сказала:
— Перевернем пластинку!
А Ольга Петровна увела Валентину на кухню и прикрыла за собою дверь.
— Это он, Мишка? Да откуда? И наград сколько у него…
— И не говори, рыбонька, — махнула рукой Зырянова, присела на табуретку и вдруг всхлипнула. — Ольгушка, ты ж меня знаешь. С соображением стараюсь все делать, а тут растерялась. Голова кругом пошла.
— А ты по порядку расскажи.
— Да, расскажи… Как с того света на мою голову свалился. Я же давно его пропащим считала…
— Ну и как вы теперь?
— А никак. Больше молчим. Сказал, что приехал перед смертью на те места взглянуть, где жизнь начиналась…
Ольга Петровна пристально посмотрела на подругу, сказала:
— По силам ли груз берешь, Валентина?
— Не ругай меня, Ольгушка… Тебе что… двух дочек в люди вывела… Внуки пошли… А я?.. И никакой он не калека…
Слезы, большие и частые, полились из глаз Валентины. Ольга Петровна подсела к Зыряновой, хотела утешить.
— Валенька, что ты? Да я не хотела…
Но тут в дверь протиснулся и сам он, Миша Горлов.
— С чего это слезы развели? — спросил.
— Так, — вздохнула Валентина Ивановна, поспешно отирая тыльной стороной руки глаза. — Поговорили по душам. Не узнал Ольгушку разве?
— Как не узнать?.. — И ожег Ольгу вопросом: — Ну чего ты ее травишь?
— Что ты, что ты, Миша? — вступилась за Ольгу Петровну Зырянова. — Присядь-ка. Посидим маленько. Пусть там себе молодые нежно воркуют. Мы уж тут по-стариковски… Не возражаете, Лидия Федотовна?
Тетя Киреева согласно кивнула головой, хотя чувствовалось, что Лена ей больше была по душе. Надо полагать, что Зою она просто еще не знала.
Александр ФурсовСТИХИ
ГОЛУБОЧКИ
Тесно стало под карнизом
Птицам сизым:
Дружно крыльями взмахнули
И — вспорхнули.
И взвились, взвились над крышей
Голубочки,
Закружились выше, выше,
Как листочки.
И пропали в дальней дали,
В небе синем…
Много лет живет в печали
Мать о сыне.
Улетел — как голубочек
В небо взвился,
В синем небе, как листочек,
Растворился.
Возвратились, не пропали
Голубочки…
Мать по-прежнему в печали
О сыночке.
ОТТОГО ДОРОЖЕ…
Падают снежинки,
Падают все пуще,
А твои морщинки
Год от года гуще.
Что ни год, то зримей,
Что ни год — заметней:
Нет поры им зимней,
Нет поры им летней.
Как зерно в колосьях
На полях медовых —
Столько собралось их,
Столько спеет новых!
Пусть себе — заметней,
Пусть густеют, множась
Держит полдень летний
С майским утром схожесть.
В молодости — ало,
Что порой и мнимо —
Лишь бы не завяло,
Не мелькнуло мимо.
С каждым годом — строже,
С каждым годом — зримей…
Оттого — дороже,
Оттого — любимей.
Иван МаловСТИХИ
ВЕЛОСИПЕДИСТЫ ДЕТСТВА
На сиденьях восседали.
Мчались в луговой озон.
Под ногами две педали,
Как ступени в горизонт!
Спицы быстрые вязали
Узорочье по песку.
Птицы в небе подпевали
В лад веселому звонку.
Мы спешили наглядеться
На летящий самолет.
…Уносилось в юность детство
На крыле, за поворот.
УШЕЛ ОТЕЦ
Он ушел, надвинув шапку,
Пот смахнув холодно-липкий.
Зачеркнули детям папку
Планки смежные калитки.
И вдогонку, боль тревожа,
Дочка — папочкина жизнь:
«Папа!
Папа!
Ну постой же!..
В дневнике мне распишись!..»
В ЛЕСУ
Говорят, что дровосеки слыли
У народа силой удалой.
А теперь здесь дерево спилили
В несколько секунд бензопилой
Люди, что раздумывать не стали —
Молодое ль, старое валю.
…На пеньке, на круглом пьедестале,
Памятник стоит небытию.
Сергей ФроловВОЗВРАЩЕНИЕРассказ
Саша Вдовин убежал со стройки. Вдруг… Никому не сказав ни слова…
Город еще спал, когда он торопливо вскочил в вагон утреннего поезда, волоча за собой задевающий за ступеньки и углы в проходах видавший виды чемодан.
В пустом прохладном купе он сел у окна, зажался в угол, плотнее запахнул полы куртки и с нетерпением стал ждать отправки.
Наконец состав потихоньку пошел, и скоро, словно подталкиваемый кем-то, стал набирать скорость. Под ладный, успокаивающий перестук колес тревога Саши отодвинулась, утихла. Надоевший город остался позади. Промелькнули и исчезли высоковольтные мачты, густо, коридором подступавшие к подстанциям металлургического комбината. Поезд вырвался на степной простор, весь в желтых квадратах августовских хлебов.
Промелькнуло село на взгорке — и щемяще напомнило родную деревню. Уж там-то заживет он по-новому! Что особенного, если не по душе ему ни город, ни стройка? И без него в городе людей хватает. Обойдутся.
И колеса подтверждали: «Так! Так-так! Так…»
Вагон был полон пассажиров и всякой дорожной сутолоки. Солнце поднялось уже высоко, время приближалось к девяти.
На стройке теперь вовсю шла работа. Кругом перезвон кранов, треск сварки, запах карбида. Надрываются в пыли машины с грунтом, кирпичом, бетоном, плывут громадные конструкции на тросах.
Как несовершеннолетний, Саша приходил на работу на час позже. Девчата встречали его веселыми выкриками.
— Санек-Малышка пришел!
— Неужели? Ну, теперь держись, работа!
— Нинка, любовь-то твоя, глянь…
— Ха-ха-ха! — заливается хохотушка Вера.
Нина Федорова не слушает вздора — работает. Только глянет с высоты, улыбнется Саше. Она к девяти успевает поднять две высоких штрабы, чтобы Саша, зачаливая шнур между ними, заполнял стену кладкой. Никита Васильевич, бригадир, молча покажет ему в сторону Нины — значит, работать с ней. У него уйма дел. Он все на стройке знает, везде успевает и… все замечает.
— Саша, шов толстый гонишь! Раствор не жалеешь! — кричит издалека, хотя сам занят своим делом и даже стоит к нему спиной.
А то подойдет и начнет поправлять кладку. Пристукнет мастерком один кирпич, подобьет другой, третий, и, неуклюжая, кособокая, она враз преобразится, станет как натянутая струна. Саша всегда с восторгом смотрел на нее.
«Обойдутся», — вздохнул он, стараясь отмахнуться от мыслей о бригаде…
К вечеру он был дома.