И еще — два слова о могилах и танках. Пятнадцать лет назад несколько писателей прилетели из Парижа в Марсель. Мы шли в сумерках по окраине портового города, и внезапно все трое — Виктор Боков, Михаил Бубеннов и я — остановились. На небольшом могильном холме темнел танк. Французы, как и мы, ставили над могилами погибшую броню.
Новый год я встречал в Котельниково, в теплом и чистом доме местных учителей. Каким-то образом меня здесь отыскали сотрудники фронтовой и центральных газет, и вечер, осиянный нашей победой, прошел весело и неголодно.
Военные журналисты с любовью и уважением отзывались о 2-й Гвардейской, о ее железном мужестве, упорстве, терпении, натиске. Мой старинный приятель (мы до войны вместе работали в одной из московских газет) Сережа Турушин сказал, что гвардейцы в эти дни спасли Отечество. Мне тогда показалось: преувеличение. Но вот что напишут потом наши полководцы:
«Путь 2-й Гвардейской армии начался под Сталинградом, в то время, когда фашистское командование прилагало прямо-таки отчаянные усилия к тому, чтобы деблокировать свою крупную группировку, оказавшуюся в западне. Тщетно! Гвардейцы 2-й армии стояли насмерть. Я свидетельствую, что именно благодаря их изумительной стойкости, помноженной на воинское мастерство, потерпел полный провал вражеский замысел».
«…Ставка решила направить на усиление Донского фронта 2-ю Гвардейскую армию, полностью укомплектованную и вдобавок имевшую в своем составе оснащенный танками и другими средствами механизированный корпус. Это была большая сила, а для нас целое событие. Все воспрянули духом. Можно было с уверенностью сказать, что теперь вражеская группировка будет ликвидирована в короткий промежуток времени».
«2-я Гвардейская армия вошла в историю как армия прорыва, всегда нацеленная вперед, как армия, не знавшая поражений».
А вот свидетельство противной стороны.
Бывший гитлеровский генерал, военный историк Фридрих фон Меллентин напишет впоследствии с горечью:
«Не будет преувеличением сказать, что битва на берегах этой безвестной речки привела к кризису Третьего рейха, положила конец надеждам Гитлера на создание империи и явилась решающим звеном в цепи событий, предопределивших поражение Германии».
Как видите, наши полководцы говорили о своей победе значительно сдержаннее.
Итак, я встречал Новый, 1943, год в освобожденном Котельникове. В полночь мы выпили праздничную водку, почитали стихи, но душа в эти часы требовала веселья, и меня попросили припомнить веселые отделы газет, в которых я работал.
Газетчики знали, что просить. Во всех печатных органах непременно были отделы сатиры и юмора, где мы вдрызг издевались над фашистскими бонзами, воинством и промашками врага. Так вот мне пришлось вспоминать всяческие «Частушки из пушки», «Гвардейцы смеются», «Каленый штык», «Короткими очередями», «Фугасом по Гансам», «И в хвост и в гриву» и прочее в том же духе. Я читал и свое, и чужое, и бог знает чье, — лишь бы весело!
Начал с самого подходящего в только что освобожденном городе:
Генерал доносит Гитлеру:
Спешу сообщить вашей чести
Итоги вчерашнего боя:
Пропало без вести — двести,
Вышло из строя — втрое.
Итоги сего сраженья
На прежние очень похожи:
Оставили три селенья…
И город, где были, — тоже!..
Потом цитировалась заметка из немецкой газеты «Вралишер тарабахтер»:
Вчера мы столкнулись с русской ротой. Нас было 500, а их 50. Бой окончился вничью. Их осталось 50 и нас 50».
В то благословенное новогодье, в Котельникове, мы так и не легли спать.
А тем временем 2-я Гвардейская армия (ею снова стал командовать Яков Григорьевич Крейзер) продолжала свой железный марш, теперь уже — на Новочеркасск и Ростов. Корпус Чанчибадзе освободил Ольгинскую, седьмого февраля переправился через Дон и подошел к реке Аксай. Тринадцатого гвардейцы полностью очистили от врага Новочеркасск, прекрасный город, основанный в 1805 году как центр донского казачества. А еще через день красный флаг взвился над Ростовом. Для меня это был двойной праздник: Ростов-на-Дону — моя родина.
В канун наступления я попросился на один из танков — и на его броне добрался до городских окраин. Правда, меня основательно потрепало взрывом бомбы, но все беды отступали перед счастьем победы. После войны я написал небольшую повесть «Приговорен к расстрелу», где описаны эти памятные мне события.
Пятнадцатого февраля моя газета перебралась в Новочеркасск, и я хмельно бродил в свободное время по его солнечным теплым улицам.
Немцы отводили свои обмороженные и потрепанные войска за реку Миус, на которой подготовили мощную оборону. Особенно прочно укрепили они правый берег. Густая сеть траншей и ходов сообщения, сотни блиндажей, окопы, дзоты, противотанковые и противопехотные препятствия, минные поля и рвы буквально избороздили обрывистые берега.
Восемнадцатого февраля на эту реку вышла 2-я Гвардейская армия. Ей предстояло совершить очередной подвиг, прорвав «Миус-фронт» (так называли немцы свою оборону на Миусе).
Началась оттепель, раскисли дороги. Помните прекрасную песню Ильи Френкеля и Модеста Табачникова «Давай закурим!»:
Дует теплый ветер. Развезло дороги,
И на Южном фронте оттепель опять…
Но войну не остановишь, и наши дивизии подтягивали силы для удара.
Потом мы дрались на реке Миус, и Гвардейские полки Александра Дмитриевича Епанчина и Дмитрия Васильевича Казака двадцать четыре раза ходили в штыковые атаки, — уже не было патронов. И смерть ломалась об их штыки потому, что она отступает перед храбрыми.
Командиры 88-го и 91-го стрелковых полков 33-й Гвардейской дивизии Казак и Епанчин казались мне олицетворением мужской красоты, ибо безмерна была храбрость их ума в положении, из которого, видимо, не было выхода. Я благодарно любил их, и мы сфотографировались вместе в тот день, когда им вручили Звезды Героев Советского Союза.
В очерке «Мастерство героя», напечатанном газетой «В атаку!» двадцатого апреля 1943 года, сказано:
«Мы пробирались к командиру Александру Дмитриевичу Епанчину, ожидая увидеть сурового седого старика, провоевавшего всю свою жизнь и узнавшего все солдатские тайны, но увидели сравнительно молодого человека, по-молодому кипучего, с проницательными черными глазами».
В конце очерка повторялась та же мысль:
«Мы уходили из подразделения узкой балкой, куда не залетали осколки, и нам все еще казалось, что мы виделись с суровым седым полковником, провоевавшим всю свою жизнь, узнавшим все солдатские тайны и главную из них — тайну вождения войск».
Дай бог, как говорится, чтобы их жизни не сожгла война, и они увидели сияние Победы над Красной площадью Москвы.
Когда-нибудь я расскажу вам подробно об этих людях, ибо кроме очерков «Мастерство Героя» и «Мужество ума», напечатанных в 1943 году, сохранились подробные записи о них в блокноте.
Прошло сорок с лишним лет после публикации очерков, и вот нечаянная радость: второго января 1985 года «Челябинский рабочий» поместил рекламу фильма «Маршал Жуков. Страницы биографии». После перечисления авторов сказано:
«Военный консультант — Герой Советского Союза генерал-лейтенант А. Д. Епанчин».
Слава богу, жив Александр Дмитриевич! А Д. В. Казак? О нем пока у меня никаких сведений нет.
Я с охотой поведаю вам о безбрежной отваге гвардии лейтенанта Сергея Година. Стрелки́ прозвали его «Веселым ангелом», наверное, потому, что у бога войны — артиллерии — он был одним из самых веселых и работящих сыновей.
Следовало бы вспомнить старшину одной из рот Амира Байрам-Дурдыева, который кормил солдат из термосов, издырявленных немецкими пулями, — так трудно было доставлять пищу в окопы взводов.
Пока же расскажу вам лишь об одной истории, случившейся еще до выхода на Миус, ибо там была моя вина и я не теряю надежды ее исправить, конечно же, с помощью читателей.
Штаб армии и редакция находились тогда в станице Куйбышевской, или Куйбышево, если я верно запомнил название.
Стоял яркий весенний день, и коммунисты редакции расположились в садочке при доме, — шло партийное собрание. На всякий случай рядом с собой поставили полевой телефон в кожаном чехле.
Мы не успели еще выслушать короткий доклад, когда настойчиво и длинно стал зуммерить телефон. Я взял трубку.
Из штаба сообщали, что на станицу идет туча фашистских самолетов, может, сто, а может, и двести бомбовозов, которые попытаются смести с лица земли управление Гвардейской армии. Наши перехватили радиоразговоры пилотов, — они уже на подходе. Штаб приказывал немедля укрыть людей в траншеях и щелях.
— А что же наши истребители? — спросил я у штабиста. — Обедают?
Офицер не принял упрека.
— Все истребители в работе. Прикрывают работу «пешек».
«Пешками» фронты называли пикирующие бомбардировщики Петлякова.
Мы еще не успели принять никакого решения, когда в небе, в пяти верстах от Куйбышевской, стало черно от «Хейнкелей», «Юнкерсов», «Дорнье» и бог еще знает каких немецких машин.
В газете в ту пору не было новобранцев, и все мы отменно понимали, что жить осталось, возможно, несколько минут.