Мария Гуршина до войны была в сандружине.
Для троих из наших героев боевые будни начались еще до сорок первого. Чураков и Клионовский получили боевое крещение в карельских снегах, передвигая к западу финскую границу.
В кавалерийском седле Гуц освобождал Западную Белоруссию. Четыре треугольника носил он тогда в петлицах.
Дальнейшая служба старшины Гуца продолжилась на новой границе — в крепости Брест. Он командовал взводом в 84-м стрелковом полку. Том самом, что вписан в героическую эпопею обороны Брестской крепости. Там, в музее, хранится комсомольский билет старшины Гуца, подписанный комиссаром полка Е. М. Фоминым. Выдан он был в 39-м, во время обмена комсомольских документов. Константин Петрович хорошо знал комиссара, одного из руководителей обороны крепости, потому что во все время службы входил в комсомольское бюро полка, даже будучи коммунистом. Надо сказать, работал он в армейском комсомоле и после войны — такое у него было партийное поручение.
Передо мной — снимок, отделенный от довоенных почти сорокалетием. Ветераны 84-го стрелкового — грудь в орденах, седина в висках — у могилы своего комиссара. Один из организаторов героической обороны, он был расстрелян гитлеровцами у Кобринских ворот крепости. Их семеро. Столько лишь однополчан собралось под полковое знамя. Не годы вывели остальных из строя, в большинстве — война.
Видел я в альбоме Константина Петровича и еще снимок, где он тоже со знаменем. Погоны старшего лейтенанта. Это уже конец войны, Германия. Он знаменосец бригады. Почетная обязанность — выносить знамя военной части — ему была поручена и в 84-м стрелковом полку, и в танковой бригаде.
Полгода, не больше, походил он в гражданском после действительной. Потому что началась финская кампания. Он участвовал в ней добровольцем.
Константин Гуц принес в военкомат заявление направить в действующую армию и летом сорок первого.
Кому, как не ему, коммунисту, имеющему столь богатый армейский опыт, вставать в строй?! На заявление он получил «добро» без задержки.
«Скорострельные» курсы лейтенантов, и уже в октябре он на Юго-Западном фронте командиром эскадрона 12-й кавдивизии. В ней он и прошел горький путь отступления в непрерывных оборонительных боях от Харькова до Сталинграда.
В памяти ветерана Сталинград — это почти три месяца непрерывных боев, когда земля горела, камень плавился. С перерывами на санбат да еще короткие курсы. Кавалерийских офицеров «пересадили» на стальных коней.
Он вышел из строя в октябре сорок второго. Битва к тому времени клонилась уже в нашу сторону, но до победы было еще далеко. Он услышал о ней в госпитале.
Встречали ли вы человека, который прослужил бы в армии 14 лет и уже имел право на выслугу, что определяется 25-летней армейской службой. У Клионовского было так. Потому что более пяти лет его службы зачтены фронтовыми.
Его фронтовая выслуга началась в финскую. Добровольцем лыжного батальона штурмовал он линию Маннергейма. Как он воевал? Медаль «За отвагу» — самая дорогая солдатская медаль тех лет — на его груди.
Выискивали мы с ним тыловые «окна» в военных днях. 27 дней госпиталя после тяжелой контузии под Москвой. Еще месяц после ранения. Еще… Не могли найти.
— Потому и на здоровье не жалуюсь, — смеялся во время беседы Витольд Станиславович, — что всю войну на фронтовом довольствии был, тыловое-то пожиже.
Пожиже-то пожиже, да в тылу от смерти подальше. А тут ведь всю войну «до смерти четыре шага». Спрашивал я его, почему именно четыре. Пожал плечами. Разве до смерти расстояние измеришь? А вот что рядом, чувствуешь.
Дышала она в затылок командиру батареи Клионовскому на столь горьком, постыдном пути отступления лета и осени 41-го. Но почему постыдного? Конечно, им стыдно было смотреть в глаза тем, кого оставляли они «под немцем». Но разве же не были они героями, пушкари Клионовского?! Через столько боев, через столько километров, через два окружения — под Смоленском и Вязьмой — вышли они на московский рубеж. От самой границы, из-под Новогрудка, с 23 июня. Но и под Москвой «батарея Клионовского» была не просто названием. Они же пушки вывели. Какая там конная тяга? Коней поели. Тяга была известная — ручная. А ведь пушка — это не трехлинейка.
С-под Вязьмы несли солдаты на руках и командира.
В московском госпитале поборол лейтенант смерть. И от Москвы до Праги встречал ее грудью, потому что шел уже только вперед.
Громили его расчеты врага в «белоснежных полях под Москвой» и подо Ржевом. В 44-м снова прошлись по местам финской кампании (надо же!), снова рвали, теперь уже навечно, проклятую линию Маннергейма. Здесь Клионовский командовал уже полком.
Трудно представить, но и на Черноморском побережье Кавказа — этом сплошном курорте — тоже бушевала война. Фронт подошел сюда осенью 42-го и полыхал целый год. У Новороссийска. Героическая эпопея, вошедшая в историю Великой Отечественной как Малая земля, оборона плацдарма на Мысхако.
Плацдарм есть плацдарм. Здесь всегда труднее. На каждого малоземельца пришлось по тонне металла да еще по два центнера. А ведь оборвать жизнь — достаточно девяти граммов… В это невозможно поверить, но выстояли.
Малая земля пометила Чуракова в самые страшные из 225 дней того пекла — в конце апреля 1943 года. Именно тогда гитлеровцы делали самые отчаянные попытки сбросить малоземельцев в море. Историки считают, что нигде более за время войны враг не сосредотачивал столько войск, как во время операции «Нептун».
Чуракова ранило в голову, а смертный час его было пришел позднее, когда он уже малость оклемался и стал транспортабельным. В общем, судно, что вывозило раненых на Большую землю, наскочило на мину.
— Смело меня с палубы взрывом, память вышибло. Спасло, что ненадолго. Вода привела в чувство, холодная еще была. И что еще спасло — доброго совета послушался. Когда направляли меня на Малую землю, посоветовали при переправе в теплый трюм не прятаться, сапоги на босу ногу надвинуть, шинельку внакидку. Я и туда, и обратно так плыл. Ну и очнулся уже налегке. Один сапог сам сполз, второй легонько ногой спихнул, шинель еще при взрыве слетела. Ну и продержался, пока не подобрали.
Что нам помогало? Силой духа мы были сильнее гитлеровцев. Хотя и на плацдарме, а чувствовали постоянную поддержку. «Катюши» здорово нам помогали. Как начнут утюжить!
Ровесник Геннадия Ивановича Александров был среди тех, кто утюжил гитлеровцев из реактивных минометов, любовно названных в народе «катюшей».
Он попал в 95-й гвардейский минометный полк уже лейтенантом, осенью 42-го. Первые свои залпы сделал под Старой Руссой. В кабине реактивной установки было тошно, когда засверкали над ней огненные стрелы. 4 пачки по 12 штук. А каково было тем, кому они предназначались!
Всю зиму 43-го 95-й гвардейский утюжил гитлеровцев на участке фронта в 150 километров. Бабахнет, создаст на вражеской передовой тарарам и — «газу». Его помощи уже ждут за десятки километров, где положение осложнилось. В марте гвардейцы-минометчики участвовали в ликвидации Демянского пятачка, за который немцы дрались до последнего. Отсюда начался победный путь 95-го, а с ним и лейтенанта Александрова на Запад. Через Смоленск, Оршу, Витебск, Вильнюс, Каунас…
А вот Ростиславу Фуклеву пришлось быть на фронте совсем ничего. Шахтостроителя, его держали в Донбассе, пока в 42-м не подошел сюда фронт. И пришлось Фуклеву как специалисту не строить, а выводить из строя — взрывать, затоплять шахты. Такая боевая задача ставилась перед 2-м отдельным инженерно-саперным батальоном, пока не оставили Донбасс.
Дальше пошли обычные саперные труды: наведи переправу, а потом уничтожь, взорви завод, чтобы не достался врагу, заминируй дорогу на его пути. Впрочем, ненадолго. В том же 42-м приказом Верховного Главнокомандующего всех горных инженеров отозвали из действующей армии. Оставлена была врагу «всесоюзная кочегарка», и на востоке страны, в тылу, необходимо было создавать новую «кочегарку».
Всю войну Ростислав Васильевич строил шахты в Челябинском угольном бассейне — в Коркино, Еманжелинске, Красногорске. Им и суждено было тогда стать «всесоюзной кочегаркой».
Павел Отто горный институт закончил уже в войну, и сразу же — нет, не на фронт его направили, где было большинство его сверстников, — а на прииски: золото и молибден нужны были стране, золото шло на оружие, молибден — в оружейную сталь. Отто бросили на золото — на приисках и рудниках проходила та же передовая, и там тоже жили по законам военного времени.
— На руднике, куда меня направили геологом, кончались запасы золотомолибденовой руды. Нужно было срочно наращивать разведанные запасы, открывать новые рудные жилы. Это нам удалось сделать, хотя и пришлось исключительно трудно. Богатую мы подсекли жилу и назвали ее символично — «Победа». Она и сработала на победу над фашизмом.
Вот так просто: подсекли жилу и ухватили богатое золото. А как им было при этом? В поле геологам жизнь и в мирные дни не сахар — вдали от всех удобств цивилизации, с природой один на один. А каково им было тогда, когда никаких скидок на особые трудности не делали. А ответственность! С той жилой ведь так было. Ни у кого не было в нее веры. И прекращать уж хотели в том месте разведку. Зачем средства и время впустую терять? «Зеленый» геолог взял на себя ответственность за положительный результат. И оказался прав. А если бы ошибся? Могло бы кончиться трибуналом. Не саботаж ли это упрямство, не вредительство ли?
Но мы снова на фронт, на который работала тогда вся страна, добывал уголь Ростислав Фуклев, золото — Павел Отто. Где были тогда большинство их ровесников — ровесников Октября.
«При Рокоссовском», — так говорит об остальных своих, после госпиталя, фронтовых днях Константин Петрович Гуц.