Валерий ВагановБУМЕРАНГРассказ
Машина летела сквозь темноту, надвое рассекая ее светом фар. Чуть слышно лилась музыка из транзистора, за стеклами шипел встречный воздух. Киселев закрыл глаза. Иногда казалось, что он все еще в самолете, клонило в сон и хотелось вытянуть ноги. Машину встряхивало на выбоине, и он возвращался в реальность.
Три дня назад его вызвали телеграммой. Телеграмму принесли вечером: они уже поужинали, жена мыла посуду, а Киселев сидел перед телевизором, сквозь веки улавливая мерцание экрана, в том расслабленном состоянии, которое охватывало его после долгого дня. Но, пробежав глазами несколько строчек, неровно наклееных на бланке, ощутил горячий толчок и поднялся одним движением.
Он ждал ее вторую неделю. Был перед этим короткий телефонный разговор, звонили оттуда, из-за помех на линии не все можно было разобрать, но Киселев понял главное: что-то заколодило там, и он должен быть готов… Об этом тоже не сказали прямо, но уже то, что позвонили, — говорило о многом. И теперь особенно радостным было короткое слово «вылетай»…
— Люся, собери-ка мой акушерский саквояж! — крикнул он жене в полутьму коридора и несколько раз прошелся по комнате. Через полчаса в прихожей стоял старенький саквояжик, который раньше, может быть, и использовал какой-нибудь земский врач, а теперь в нем покоились штаны-джинсы, свитер и полный набор «Строительных норм и правил», затертых до невозможности…
Теперь все позади, и будет вспоминаться позже, зимой, и вспоминать будет приятно, потому что и на этот раз Киселев оказался на высоте. Иногда ему хотелось подсчитать свои поездки, но на каждое лето приходилось две или три, он сбивался со счета.
— А теперь куда? — неожиданно спросил таксист, притормаживая на перекрестке.
Киселев огляделся. Подъезжали к его микрорайону. В свете фонарей белели лоджии, окна закрывали плотные шторы, дома казались необитаемые. Пять лет назад, когда их строили, он немало полазил по этажам. Думал, что строители обязательно забудут что-нибудь закрепить или неправильно настелют полы. Он разговаривал с прорабом, однажды остался на профсоюзное собрание, чтобы полностью быть в курсе дел, но там долго и шумно делили три места в детских яслях. Дом вырос без его участия. Теперь, вспоминая, Киселев улыбался своей прежней непосредственности.
— Вот здесь остановите, — попросил он.
— Занятно получилось, — сказал шофер, отсчитывая сдачу.
— Вы о чем?
— Только что девушку сюда привозил.
— Красивая девушка? — Киселев улыбнулся.
— Подходящая.
— Надо было познакомиться.
— Куда там. Ее такой амбал провожал. Вот, пожалуйста…
Киселев ссыпал мелочь в карман и осторожно выбрался из машины.
В ночном воздухе чувствовалось приближение осени, несколько желтых листьев лежало на мокром асфальте. Он поднялся на свой этаж, открыл дверь.
В прихожей стояла жена. Она повернула к нему лицо, растерянно улыбнулась.
— Здравствуй. Так быстро?
— У вас другие планы на сегодня?
— Да, пожалуй.
— Я тебе меду привез…
Киселев достал из саквояжа берестяной туесок, протянул жене. Глаза у ней были подведены смелее, резче, новая прическа сделала ее еще выше ростом. В первый момент ему показалось, что он попал не в свою квартиру.
— Ой, какая прелесть, — она подержала туесок на вытянутой руке. Его всегда коробило, как она говорила «ка-а-к-а-а-ая прелесть», растягивая «а» по своей московской привычке. — Тайгой пахнет.
— Теперь пустишь?
— Придется менять план. Но это — не все?
— Да-да-да, — пробормотал он, неловко разворачиваясь, снимая плащ.
— Как всегда, Витя?
— Могу я войти в свой дом?
— Деньги вперед…
Это была их давнишняя игра. Но со временем она уже не доставляла Киселеву прежнего острого удовольствия.
— На все согласен.
Они вместе вошли в гостиную. Посмеялись своей шутке, смех получился вымученным. Потом сели на тахту.
— Есть хочешь?
— Нет! — Киселев быстро поднялся, прошел по комнатам. Сорок четыре квадратных метра поблескивали светлыми паркетными плитками. Это был его дом, его очаг, он иногда жалел, что не разрешат сделать камин, потому что только камина не хватало Киселеву.
Он постоял с минуту в темной спальне, вернулся к жене.
— Все в порядке? — спросила она.
— Где ты была сегодня?
— В гостях. Собрались наши девчонки. Поболтали.
— А потом?
— Потом вернулась домой и появился ты. Да, кстати, мне дали, наконец, переводить ту книгу.
Киселев внутренне сжался. О «той» книге разговоры в Люсиной компании шли чуть не целый год, они вздыхали и маялись, но где-то наверху никак не могли решить. И вот удача, коротенькое ощущение счастья, или чего-то другого, очень похожего. У Люси вспыхнул на мгновение и погас огонек в глазах. Теперь у ней эту книгу не отнять. В сущности речь шла о сторонней работенке, скучной и долгой… Вот так.
— Как это получилось? — спросил Киселев.
— Алексей Петрович предложил… Мне. Очень просто, — она отвела глаза.
— Ты просила его?
— Давно, мимоходом, он, наверное, забыл.
— Что ж, поздравляю. Я очень рад. Ты обошла всех, сделала рывок…
Он встал, снял пиджак, повесил в шкаф. Страшно захотелось спать, во всех суставах гудели километры, полторы тысячи — туда и обратно. Киселев с трудом заставил себя умыться. Мельком посмотрел в зеркало. Волосы выгорели на солнце, щеки ввалились, углубилась впадина над переносьем. Свое лицо ему показалось чужим.
Когда он лег, Люся все еще слонялась по квартире.
— Мадам, деньги заплачены. Труба зовет, — сказал Киселев громко.
— Спи. Тебе рано вставать, — Люся подошла к нему, поцеловала. Потом выключила свет.
«Славненько, — подумал Киселев с внезапно вспыхнувшей злостью. — Спи, милый, я так устала, что и представить себе никого не могу», — вспомнил он старый анекдот, уже засыпая.
Она налила себе чаю, забралась с ногами в кресло.
Эти несколько минут одиночества были по-своему значительны для Люси. Она обвела взглядом комнату, мысленно прикасаясь к каждой вещи, как будто только они могли помочь ей обрести себя, забыть все, что было за эти три долгих дня…
Близких подруг у ней не было, была компания, человек пять или шесть, иногда они собирались у кого-нибудь, одни, без мужей, пили кофе, или чай с пирожными, покуривали, рассказывали новости, или просто болтали, где — что, кто — с кем, но чаще перезванивались по утрам, когда приходили на работу, и это было очень удобно.
У всех были дети, Маринки, Толики, Олежки. Люся остро переживала, что у ней никого нет, подруги знали это и старались при ней не говорить о детях. Во всех остальных качествах Люся была вне конкуренции. Ее устроенность, хорошая работа (она руководила отделом коммерческой информации в проектном институте), прекрасная квартира и автомобиль вызывали некоторую зависть у подруг, но она никогда не подчеркивала своего коммунально-бытового превосходства. За несколько лет они притерлись друг к другу, как камешки в полосе прибоя, и острые грани сгладились. Они были твердо уверены в основном: жизнь прекрасна, когда каждый свой чемодан укладывает и несет сам, и если трудно временами бывает, то никто в этом не виноват, кроме тебя. И лучше, когда никаких неожиданностей со стороны, никаких изменений, кроме продвижения и роста, но об этом надо самому позаботиться. С трудностями они справлялись. И если одной из них вдруг требовалась ткань из особо чистой шерсти, то стоило сказать об этом на утреннем перезвоне, как часа через два она знала, где это есть…
Иногда она вспоминала первую вещь, которую купила случайно в маленьком магазинчике возле рынка. Не было очереди, она не торопясь примерила те туфли, они пришлись впору, в самый раз. Кожа на них отсвечивала матовым, не ширпотребным блеском, подошва чуть пружинила в шаге и цвет был скромный, неброский. Когда продавщица заворачивала коробку, у Люси покалывало кончики пальцев…
Правда, дома хозяйка квартиры Агния Львовна, — они снимали у ней комнату, — почему-то не разделила ее радости. Посмотрела с порога, как Люся вышагивала из угла в угол, и сказала тихо:
— Ох, Люся, Люся, что-то в тебе с той стороны есть.
— Это с какой той? — растерялась Люся.
— Западной. Но скоро пройдет…
Агния Львовна оказалась права. Теперь даже самые удачные покупки не радовали. Это «то, что могут все», а Люсе хотелось найти свое.
Она несколько раз ездила за границу, в эти вожделенные капстраны, о которых мечтали подруги, но в памяти остались, почему-то одни старухи из ФРГ с длинными вставными зубами. (От них, казалось, никуда не скрыться, ни в Риме, ни в Бомбее, ни в Лондоне.) Они топтались возле прилавков, прижимая к бокам пухлые бумажники, и говорили так громко, словно других людей не существовало. Люся, зная немецкий, с трудом сдерживалась, чтобы что-нибудь не ляпнуть…
Ох, Киселев… Вроде ты мне должен быть опорой, часто думала Люся, особенно когда собиралась компания, а он что-нибудь рассказывал под общий хохот. Но он был слишком обтекаемым. Очень удобная форма. Минимум сопротивления при движении вперед… И Киселев двигался. В лаборатории считался самым перспективным, что-то писал, говорил, что заканчивает, через год защита. А семьи не получилось, она знала точно. Вышло что-то очень на нее похожее. Есть квартира, третий этаж, почти в центре, есть обстановка и автомобиль… А на самом деле это не семья. Акционерное общество. Товарищество на паях…
Она поставила пустую чашку, погасила свет, легла.
Когда он уезжал — в квартире становилось особенно пусто, Люся скучала в первые дни, но после находила какое-нибудь занятие, вечерами читала Паустовского или шла в кино, на людях время бежало быстрее. И никогда не могла представить — как ему там… Писем Киселев не писал, а, возвращаясь, рассказывал мало, только ворочался, дергался в первые ночи и бормотал что-то.
Утро было пасмурное. Он, как всегда, поднялся раньше. На столе стояли кофе, булочки, масло и сыр. Ели они без удовольствия, поглядывая на часы. Киселев был сосредоточен и подтянут, от вчерашнего раздражения не осталось и следа. В первое время Люсю у