«Странно, — размышлял я, — как-то все это ассоциируется со строительством каменного дома». «Камень» ложился на «камень», и через некоторое время я уже начал что-то ощущать. Я пока еще не разобрался, что я ощущаю, но чувство покоя и равнодушия начало рассеиваться, заменяясь какой-то пока неясной тревогой.
— Войка! — голосок вновь пробился к моему сознанию. — Войк! Ну, стай, ну, Вольк!
В этот момент черная пелена с красноватым оттенком закрыла несколько зеленых щупалец и они исчезли, а потом процесс исчезновения щупалец ускорился, пока они не пропали все. Их как будто обрезали. С их исчезновением, настойчивый голосок опять пропал, а мысли стали тягучими и неторопливыми.
Где-то на периферии ощущений я отметил, что изумрудный кристалл, если и вырос, то незначительно, а вот сиять начал явно сильнее, и свет его стал жестче, требовательнее, что ли.
А потом зеленые щупальца опять метнулись ко мне, но то ли их было больше, то ли они стали намного сильнее, но пелену тьмы, опять плотно окружившую меня, они разодрали, буквально, в клочья.
Вновь вернулась боль, но боль была странной, как будто в меня пытаются что-то запихнуть, а места уже нет, а это все пихают и пихают. И меня распирает и распирает, а боль все сильнее и сильнее!
И когда я не выдержал и закричал, боль мгновенно прекратилась, и ее отсутствие стало настолько неожиданным, что я на несколько мгновений вообще потерялся. Придя в себя, вновь ощутил, как «камень» ложится на «камень» и внутри меня что-то выстраивается и по мере заполнения, тонкий голосок звучал все громче и громче, но я пока еще не понимал, почему он звучит так тревожно.
По прошествии какого-то времени, зеленые щупальца плотно оплели меня, во всяком случае, кроме изумрудного сияния я ничего не видел, и мне показалось, что я куда-то двигаюсь. Я все еще не понимал кто я и где я, но редкие мысли уже стали меня посещать.
«Интересно, а как я двигаюсь? Сам-то я к передвижению не способен, значит, меня кто-то куда-то двигает. Вопрос — зачем?»
Эта ленивая мысль зацепила другую:
«А кому нужно меня двигать?»
Эту мысль перебила следующая, уже более энергичная.
«А почему я сам не могу двигаться? Что случилось?
Я почувствовал, как меня охватывает легкое беспокойство. Да еще этот голосок, все бубнящий и бубнящий:
— Войка-а-а! Ну, сто зе ты езись и не стаесь?! Стаай!
Голосок становился все громче, все настойчивей лез в уши, и у меня крепло чувство, что обладателя этого голоса я хорошо знаю. Что-то во мне стало меняться, и с каждым мгновением скорость изменений нарастала.
Сначала я пытался хоть как-то контролировать эти изменения, пытаясь их осмыслить, но вскоре поток этих изменений меня захлестнул, изумрудный свет вспыхнул нестерпимо ярко, после чего у меня создалось впечатление, что меня куда-то, как будто засасывает и я потерял сознание.
Первое, что я ощутил, еще даже не поняв, что происходит, были несильные толчки в бок и первое, что я услышал — был знакомый плачущий голосок.
— Войка-а-а! Ну, ты сто молсись?! Ну, Войка, ну, позалуста!
«Мика! — вдруг мелькнула мысль. — Это же Мика меня тормошит!»
И тут я все вспомнил — и странную болезнь, и мои попытки влить, в только что запомненную и наложенную на него лечебную руну, побольше энергии. Вспомнил, как увидел какую-то красную нить, уходящую от Мики куда-то в шкаф, и как я ее разорвал. Как вливал энергию и, вроде, у нас с матушкой все получилось и Мика очнулся… Но вот в последнем я не уверен, потому что меня скрутила такая боль, что при одном воспоминании меня пробил пот.
«Значит, у нас все-таки получилось!» — забилась во мне радостная мысль.
И тут же ко мне вернулись и все остальные чувства. Я почувствовал, как болит спина, на которой я лежу… А где, собственно, я лежу? Я поспешно открыл глаза и уставился в знакомый до мельчайших трещинок потолок родительской спальни.
С тех пор, как я маленьким прибегал сюда по утрам, чтобы разбудить родителей и послушать какую-нибудь интересную историю, потолок совсем не изменился, только потемнел от времени.
Да, время… Время! Сколько я здесь валяюсь?!
Сразу почувствовал, как болит тело, устав лежать в одной и, судя по всему, не самой удобной позе. Ну, да, я не люблю спать на спине, она почему-то быстро устает и мне становится некомфортно, хотя лежать на ней мне нравится, особенно, если кто-нибудь что-то рассказывает.
Лежишь себе, на спине, смотришь в потолок, и переживаешь вместе с рассказчиком! Да, как любит говорить мой дружок в коллеже, Андрэ, это «тема»! Правда, что это означает, он мне так и не сказал, но вставляет везде, где хочет показать, что это ему нравится.
Перевалился на бок, и сразу уткнулся в два больших, заплаканных глаза. Мика!
— Ну, Войка-а! — немного обиженно, немного плаксиво пробурчал Мика. — Я тебя заву, заву, а ты не стаесь! Це лазлегся?! Стаай!
Он протянул свою ручку и, упираясь в мой живот, попытался меня потормошить.
— Все, все! — я протянул руку и пощекотал его по ребрам. Братишка сразу убрал руку, сжался и захихикал.
«М-да, а вот со мной что-то не то! — оценил я свое состояние. — Слабость какая-то присутствует. Не то, чтобы я вообще ничего не мог, но… О, кстати, о мог…!»
Я вихрем соскочил с родительской кровати, на которой плющил себе спину и бока, крикнул Мике:
— Будь здесь, я сейчас вернусь!
…и целеустремленно рванул в то место, куда меня звал мой мочевой пузырь. Судя по его призывам, он уже растянулся до такой степени, что готов был полезть у меня из ушей! Во всяком случае, у меня ощущения были именно такими!
Когда я вернулся в родительскую спальню, уже спокойный и расслабленный, Мика все еще был там. Он сидел на родительской кровати, сложив руки на коленях, как примерный мальчик и о чем-то напряженно размышлял.
Усиленную работу мысли выдавал неподвижный взгляд, направленный в одну точку, что для такого непоседы было нехарактерно.
— Мика, — я присел перед ним на корточки и потеребил по руке, — ты о чем задумался, братишка?
— А? — непонимающе посмотрел он на меня. Потом взгляд приобрел осмысленность, Мика встрепенулся и, серьезно посмотрев на меня, вдруг спросил:
— Войка, а посему ты не отзывася? Я тебя будий, будий, а ты никак не посыпайся! Ты бойей?
— Да, Мика, — не стал внаглую врать я, — не то, чтобы болел, но мне нужно было срочно поспать. Ты лучше скажи, как ты себя чувствуешь?
Я внимательно посмотрел на братишку. Он беззаботно махнул рукой.
— Номано! Только устаю бысло!
Я вспомнил, как после наложения лечебной руны я увидел систему распределения энергии в теле Мики. Тогда я еще поразился насколько тонкими и бесцветными были эти каналы, по которым должна курсировать его жизненная энергия.
«Надо бы проверить, как у него сейчас дела обстоят! — подумал я. — Хотя я, конечно, могу сравнить только с тем, что видел перед лечением, и насколько будет хорошо и правильно то, что я увижу, мне неизвестно».
Я плюнул на свои колебания и, вспоминая, как и что делал при лечении, создал руну и наложил на показанную мамой точку. И снова увидел, как к руне опять начали цепляться нити, но сейчас они были ярко-зелеными, потолще и поживее тех, что я видел.
Значит, можно сделать вывод, что с моим младшим братом все неплохо! Это уже радует, хоть не зря мы с мамой старались!
— Мика, а где мама?
Я, видно, еще не до конца пришел в себя, так как ее отсутствие замечаю только сейчас.
— Здесь мама, здесь, Волька! — доносится до меня от распахнувшейся в этот момент двери. Матушка ворвалась в комнату и пристально осмотрела Мику.
— Так, — скомандовала она, — Мика, беги, помоги Нелии, а мы пока с Воланом поговорим.
— А мона мне посусать? — заинтересованно спрашивает малыш.
— Нет, — терпеливо разъясняет ему мама, — послушать нельзя, потому что ты все равно ничего не поймешь, а твоей сестре нужна помощь.
— Ну лана, — сжалился над нами Мика, — я посей!
Он, и вправду, спрыгнул с кровати на пол и выбежал из комнаты. Вот неугомонный!
Я встал с корточек и повернулся к маме. Она крепко взяла меня за руку и подтолкнула к кровати.
— Сядь!
Я сел на кровать, мама примостилась рядом, внимательно вглядываясь в мое лицо. Я тоже посмотрел ей в лицо. Посмотрел и расстроился. Ее лицо…оно, как будто постарело за эти часы, что Мика болел. Через лоб пролегла глубокая морщинка, а глаза, которые частенько искрились смехом и весельем, сейчас потухли и выражали только усталость и боль.
Я обратил внимание на сеточку морщин в углах глаз, а ведь раньше их не было! Эх, мама, мама, ты всегда так за нас переживаешь!
Я непроизвольно погладил ее по руке и, придав голосу убедительности, прошептал:
— Мам, не переживай ты так, все же хорошо!
Почему-то в ее глазах мелькнули страх и вина, а потом она несмело, явно через силу улыбнулась.
— Да, Волька, все хорошо! У тебя все получилось! Я так тебе благодарна!
И у мамы по щекам потекли слезы, оставляя после себя мокрые дорожки. Я растерялся. Я никогда не видел маму в таком состоянии, плачущей. Наоборот, она всегда старалась ободрить, поддержать, подсказать, не стесняясь делать это с юмором, с шуткой.
— Мам, ты что? — я опять погладил ее по руке, бессильно лежащей у нее на коленях. — Мам, не плачь, у нас ведь все получилось, да мам?!
— Да, сынок, — она ладошками вытерла слезы со щек и несмело улыбнулась мне.
Я, глядя на ее улыбку, постарался в ответ улыбнуться, как можно шире, чтобы она поверила, что все, действительно хорошо. Но, видно, у меня это не получилось, потому что вместо облегчения она вдруг напряглась и начала внимательно вглядываться в мое лицо.
— Волька, — немного озабоченно произнесла она, — как ты себя чувствуешь?
Я прислушался к себе, ничего, кроме слабости, не обнаружил и пожал плечами.
— Да, вроде, нормально, — осторожно констатировал я, — а почему должно быть иначе?
Мама, вместо ответа, протянула руку к моей голове и взлохматила мне волосы.