— Ты прав… наверное.
Павел вовсе не выглядел раздосадованным — скорее чуть обалдевшим и впавшим в раздумья. То ли от формы моей гневной отповеди, то ли из-за ее содержания.
— Конечно же, я прав. И даже если дело действительно в немцах, которые мутят воду, для начала все равно неплохо бы передавить тех врагов, кто еще остался по эту сторону границы с Рейхом. — Я шумно выдохнул и откинулся на спинку кресла. — Если тебе еще не доложили — где-то с неделю назад кто-то взорвал мою машину заклятьем силой на уровне третьего магического класса… Или это тоже сделал кайзер?
— Нет, конечно, — поморщился Павел. — Но у тебя и без него много врагов. Не всем нравится, что ты делаешь.
— Правда? Кто бы мог подумать! — Я едва удержался, чтобы не добавить чего покрепче. — Так вот тебе подсказка: кому-то мешает, что мой род подмял под себя патенты, кое-какие капиталы и изрядную часть оружейных заводов в столице. А еще кто-то решил ввезти в страну несколько тысяч американских винтовок из Антверпена… Видишь связь?
— Ну знаешь! — Павел недовольно сдвинул брови. — Предлагаешь сажать за государственную измену любого, кто помешает сиятельному князю Горчакову?
— Обойдусь, — огрызнулся я. — И если уж даже Багратион со своим Третьим отделением не торопится найти тех, кто меня чуть не убил — я с удовольствием сделаю это сам.
— Чтобы передать государеву правосудию?
— Разумеется. — Я ехидно улыбнулся. — Правда, не могу обещать, что передавать придется не по частям.
Злоба никуда не делась — но я изо всех сил направлял ее в нужное русло. Багратион действительно не слишком-то спешил искать моих врагов — похоже, у его канцеляристов и отдельного полка жандармерии были дела поважнее. Он мог сколько угодно ошибаться или недооценивать угрозу кайзера, но в одном был уж точно правее некуда: сейчас есть проблемы и поближе — ими и стоит заняться в первую очередь.
И я кажется, уже понемногу понимал, как это сделать.
Глава 12
— Дед… Дед, просыпайся… Дед!
В ответ мне прозвучал только богатырский храп из-под мерно вздымающегося тонкого летнего одеяла. Глава рода обычно просыпался одним из первых в усадьбе — иногда даже раньше Арины Степановны. Зато разбудить его ночью оказалось почти невозможно.
Но я не сдавался.
— Дед! — Я снова потряс старика за плечо. — Дед, я…
Дар вдруг полыхнул с такой силой, что дверь за спиной с грохотом захлопнулась. Меня буквально сдуло с края кровати и непременно свалило бы на пол, не успей я закрыться. Щит тут же пошел трещинами, но все-таки выдержал — дед явно приложил не в полную силу. Так, отмахнулся…
— Сашка, растак тебя, ты чего? Прибью же дурака…
Окна закрывали плотные тяжелые шторы, и в комнате царил густой полумрак. Что, конечно, ничуть не помешало деду узнать меня. Пожалуй, даже раньше, чем он открыл глаза.
— Дед, важное дело! — Я снова плюхнулся на край кровати. — Срочное!
— Тьфу на тебя… Я уж подумал — случилось чего. Совсем в гроб старика загонишь, — проворчал дед, кое-как приподнимаясь и усаживаясь у изголовья. — Ладно. Давай, рассказывай, что там у тебя за срочное дело.
Ночник на тумбе у кровати зажегся — хоть никто к нему даже не прикоснулся. И перед глазами деда возникло наверняка презабавное зрелище. Внук, то есть я — с совершенно обезумешими красными глазами, растрепанный, в перепачканной непонятно чем футболке и с чернильным пятном на щеке. Да еще и в три часа ночи.
Я так и не ложился с вечера. Две недели поисков иголки в стоге сена, десятки телефонных звонков, томительное ожидание, схемы, кипа свежих листов бумаги слева на дедовском столе и целая гора скомканных — на полу справа. Разлитые и наспех вытертые чернила, сломанный карандаш и пара потерянных перьев. И, конечно же, документы с засохшими темно-коричневыми кругами от кофе.
Я выпил одиннадцать чашек… а может, и все пятнадцать — после седьмой перестал считать и просто поглощал одну за одной, заедая шоколадом и орехами. Умственный труд оказался не менее затратным, чем физический — или чем плетения высоких магических классов. Дар поддерживал силы, но подстегнуть сонный разум мог только он: кофе. Крепкий, как броня панцера и черный, как сердце хитроумного германского кайзера.
Впрочем, до Рейха цепочка моих умозаключений так и не дотянулась. Прошла наискосок через Балтику в пролив Большой Бельт, обогнула Данию по Северному морю, легонько коснулась побережья Нидерландов — и замерла где-то в порту Антверпена.
Но начиналась она здесь, в Петербурге — и сюда же возвращалась вместе с торговыми кораблями. Не знаю, сколько точно часов у меня ушло, чтобы сложить все кусочки мозаики воедино. Она до сих пор зияла дырами величиной с “Бисмарк”, где-то сошлась коряво, торчала во все стороны неровными кусками и обрывками информации, а местами и вовсе состояла из домыслов куда больше, чем наполовину.
Зато теперь уже напоминала некую картину. Пусть незавершенную, но хотя бы цельную и понятную. И вместе с тем настолько хрупкую, что я несколько минут сидел без движения, подведя последнюю черточку под схемой. И только потом сгреб листы и помчался к деду, наплевав и на глубокую ночь, и на все на свете. И даже когда грохотал ботинками по коридору — все равно старался ступать осторожнее, чтобы не расплескать внезапное озарение.
То ли истину, то ли полнейшее недоразумение, порожденное измученным, сонным и залитым кофе разумом. От недовольного дедова взгляда душа не то, чтобы уходила в пятки, но оказывалась не совсем на положенном ей месте. Грозный глава рода Горчаковых щурился, зевал в кулак, ерзал, негромко ругался себе под нос, пока пытался нащупать около ночника очки… но при этом не прогнал меня к чертовой бабушке. Видимо, все-таки заведомо посчитал невесть откуда взявшуюся новость достойной разговора — даже в такое время.
И это в каком-то смысле обнадеживало.
— Я знаю, кто пытался меня убить! — выпалил я — и тут же поправился. — Ну, или напугать… неважно!
— В таком случае, ты соображаешь куда лучше, чем Багратион и вся наша служба безопасности вместе взятые, — усмехнулся дед.
— А что, такого еще ни разу не случалось?
— Допустим. Ты разбудил меня среди ночи, чтобы напомнить о былых заслугах? — Дед нахмурился и сложил руки на груди. — Или все-таки расскажешь что-нибудь полезное?
— Расскажу. — Я выдохнул и постарался взять себя в руки. — В общем, вместо того, чтобы искать самих заговорщиков и убийц, которые могут быть кем угодно, я решил задуматься о мотивах. У кого-то есть серьезные причины запугивать меня. Именно запугивать, а не убивать — это грозит слишком серьезными последствиями… зная тебя.
— Именно так, — кивнул дед. — Последствия.
— Вряд ли дело в политике… И вряд ли у кого-то есть ко мне личные счеты, которые стоило бы сводить таким образом. Теперь, когда Куракин погиб, его друзьям лучше сидеть тихо, а не устраивать кровавую вендетту. — Я на мгновение задумался. — Все равно в этом уже нет никакого смысла. Значит, дело не в том, кто я такой, а в том, что делаю.
— Деньги. — Дед поправил очки на носу. — Ты делаешь деньги. Или то, что может очень скоро ими стать. Такое всегда привлекает внимание. И всегда порождает зависть.
— Завистников у нашего рода достаточно. А в последнее время стало втрое больше, — согласился я. — Но тех, кому я перешел дорогу и буквально залез в карман — не так уж и много. Можно было бы посчитать, но я, кажется, уже знаю, кто именно сжег мою машину.
Дед даже не кивнул, но его взгляд из сонного с каждым мгновением становился все более и более внимательным и осознанным. Он действительно слушал и, похоже, вовсе не считал мои умозаключения бредом сумасшедшего.
— На мысль меня натолкнуло клеймо на импортной винтовке, которую я видел… у гвардейца во дворце. — Я решил не сбивать деда рассказом про встречу с однокашником из училища. — Фламандцы из Антверпена, работают по американскому патенту — недавно кто-то из военного министерства закупил несколько тысяч штук для жандармов и гвардейских рот.
— Не так уж и много… особенно сейчас, — заметил дед. — И на какую же мысль это тебя навело.
— Оценить масштабы производства. И заодно осознать, насколько слабенько сейчас работаем мы, — поморщился я. — Фламандские винтовки не хуже тех, которые мы сможем начать выпускать не раньше июля, а их уже штампуют тысячами. Антверпен не только вооружает чуть ли не все северные страны и половину колоний, но и продает что-то Рейху и даже французам!
— И это при том, что германцы и сами кое-что смыслят в оружии. — Дед покачал головой. — Неплохо.
— Еще как. Объемы экспорта из Фландрии — колоссальные, — продолжил я. — Тысячи штук каждый месяц, если не десятки. На это нужны тонны металла — железо, латунь для патронов… И угадай, где они все это покупают?
— Подозреваю — у нас, в России. — Дед ухмыльнулся и чуть прищурился. — Иначе бы ты не спрашивал, верно?
— Иначе бы я не спрашивал. Наверняка в Антверпен идет что-то даже с шахт и заводов, которые принадлежат нам… Помнишь, как Миша чуть не передал Штерну бумаги?
— Такое сложно забыть.
— Тогда я думал, что дело то ли в деньгах. Или просто в желании насолить нам… или еще в чем-то. — Я переложил исчерканный вдоль и поперек лист под самый низ пачки. — Но все намного сложнее. Металл и заводы нужны для производства. Оружия — а может, и панцеров, пушек…
— И кто-то скупает все это для фабрики в Антверпене?
— Не только… Если честно, я даже не пытался проследить за рынком ценных бумаг, — признался я. — Там все происходит слишком быстро… и слишком много. Зато я прекрасно знаю, кто поставляет фламандцам чуть ли не треть от общего количества металла за последние полгода. Ты ведь знаешь светлейшего князя Меншикова?
— Имел честь, — фыркнул дед. — И именно здесь твоя безупречная логика, к сожалению, трещит по швам. Во-первых, потому что едва ли кто-то станет обвинять его светлость в том, что он продает свое достояние фламандцам, которые платят деньги. Во-вторых, потому что твои дела никак не мешают ему обстряпывать свои. И в-третьих, потому что Меншиков никак не мог бы навредить тебе — даже будь у него такое желание. Его род всегда славился богатством, но не магической силой. А сам светлейший князь — практически бездарь. Его аттестовали на двенадцатый класс почти сорок лет назад, и с тех пор он не приподнялся выше.