Это всего лишь производные любви. И с легким сердцем все это делается только тогда, когда это ни фига для тебя не подвиг. А если подвиг – то это ты себя любишь (или жалеешь) и свое мнение о самой себе.
И еще любовь – это безусловное прощение. Очень странно.
Все это я знала, читала, но понимала как-то умозрительно… А теперь чувствую – и словно откровение каждый раз. Мне странно, очень тяжело и – приятно. Кажется, впервые в жизни от самой себя приятно.
Чего мне хочется
Мои любимые дети сразу и безошибочно отвечают на вопрос, чего мне хочется и что я люблю: мама любит спать, тишину, поесть, цветы. Спать всегда на первом месте, увы…
Но если вдруг удается выспаться, то просыпается сразу масса желаний, на сто жизней хватит. Успеть бы хоть десять процентов из всего, чего хочу.
Вернуться в преподавание (готова преподавать английский, этику общения в медицине, обучать волонтеров, домоводство могу преподавать и еще всякое – очень люблю студентов и детей 13+).
Вести передачу про благотворительность и разные социально значимые проекты.
Похудеть на десять кг.
Организовать такую школу по подготовке сиделок, которая сформировала бы в обществе представление о качественном уходе за тяжелыми пациентами, детьми и взрослыми, и которая бы могла поставлять своих сиделок в семьи и в хосписы, в дома милосердия и дома престарелых.
Открыть маленькую гостиницу семейного типа, где управляющий знал бы, какие простыни нравятся посетителю, какая яичница должна быть у него на завтрак, чтобы распознавал, какое настроение у гостя, еще до того, как тот сам в своих чувствах разобрался.
Ничего не бояться.
Иметь время на семью и детей и не ссориться, а кайфовать с ними.
Жить там, где побольше солнца, но при этом – жить тут.
Добиться того, чтобы если кому-то больно – чтобы становилось быстро не больно, независимо от того, кому, где, когда и в какой день недели и время суток стало больно. Просто раз – и не больно.
Чтобы все медики были прекрасные, обученные, профессиональные, милосердные, как у нас в хосписе, чтобы к ним было обращаться не страшно, а то идешь, как в полицию, а хорошие все наперечет, причем сосчитать-то можно по пальцам двух рук.
Чтобы про обезболивание и умирание и про то, что человеку приходится испытывать, если болит и умираешь, знали бы все врачи, а не только хосписные.
Чтобы в мамином хосписе стены навсегда бы остались ею пропитаны.
Готовить хочу так же вкусно и легко, как наша няня Зина.
Хочу быть удачливой свахой, чтобы все, кто несемейные, повлюблялись и попереженились бы.
Хочу, чтобы я как-нибудь пришла домой, а там за столом сидят все те, кто уже давно не сидит со мной за столом: бабушка, мама и… Столько можно написать имен сюда…
Могу долго перечислять, чего мне хочется, если не хочется спать. Но спать хочется практически всегда.
Будущее
Говорить сегодня о том, каким я вижу свое будущее, – дело неблагодарное. Самонадеянное. Я его или не вижу, или вижу по-разному.
Однако если спросить меня, каким бы я хотела видеть свое будущее, то ответ будет иным.
Я мечтаю дожить до такого периода в старости, когда смогу позволить себе жить с любимыми людьми и собаками на даче, в нашем деревенском доме под Ярославлем. Там у меня будет полно клумб, кусты шикарные, огородик… Туда приезжают внуки, друзья приезжают. Там покой. А до этого счастливого времени я мечтаю уйти из общественной деятельности обратно в преподавание, с которого я когда-то начинала.
Я бы хотела завершить к пятидесяти годам свою работу в должности директора Центра паллиативной помощи, оставив центр стабильным, с хорошей обученной командой, с прекрасной репутацией и ясными перспективами. Потом я хотела бы провести пару лет, занимаясь аккумуляцией своего опыта: хочу написать книгу «Хоспис – это детали», хочу подготовить лекционный курс «Технологии милосердия», хочу составить программу обучения для руководителей медицинских организаций о том, что такое комфортная среда.
Я хотела бы делиться опытом с теми, кто готов переформатировать свое дело из казенного формата в человеческий. Хотела бы способствовать пониманию того, что выстроенные процессы – это прекрасно, это важно, но если теряешь из виду человека, если неверно расставляешь игроков в команде, то процессы не помогут. Я верю в то, что человек может и будет работать с душой и на результат, только если он на своем месте. Я не понимаю, что такое хобби. Зачем это – любимое занятие в нерабочее время. Я считаю, что любимое дело может и должно стать любимой работой. Чтобы на работе кайфовать от себя, от коллег, от задач и от результата. Вот этому хочу способствовать.
Конечно, у меня были удачи и неудачи, был опыт развития и себя, и команды. Самой большой неудачи у меня еще не было. Ужасно это осознавать, ужасно бояться этой неудачи, но думаю, это неизбежно и это впереди. Переживу… Думать и ждать всегда страшнее, чем проживать неудачи в реальном времени.
Мне повезло в юном возрасте учиться в Англии. Это меня расширило, если можно так выразиться. Мне повезло и потом, я смогла возглавить мамин хоспис, и он не превратился в «унылое говно». И еще из того, что удалось, – это небольшой благотворительный Дом милосердия кузнеца Лобова, который мы смогли организовать в селе Поречье-Рыбное в Ярославской области. Вот там я бы сама была не прочь болеть, стареть и умереть.
Удач – много. Совершенно потрясающие люди вокруг. Вообще главное – люди. Мне в жизни невероятно повезло с окружением. Это прям – ух!!!
Галисанна
Конечно, деревня Никитино-Троицкое – особая. Особая для меня. Для всех, кто вырос на этих трех посадах. Особая для всех, кто тихо, боясь произносить это вслух, радуется, что вот уже и наши дети не видят для себя другого места на лето… Через неделю у меня отпуск. Я поеду в деревню, а там снова пойду к Галисанне. Чай пить на веранде. Господи, пожалуйста, пусть это повторяется подольше!
Галисанна – это от Галина Александровна. Видимо, мне было проще так произносить. Лет сорок назад. Когда я приходила к ней «на гору» и входила в ее всегда открытый дом, на террасу, где стол накрыт двадцать четыре часа в сутки и всегда гости-гости, и уходила с карманами, полными конфет, и с бутербродом с вареньем. Потом, сильно позже, ее внуки стали называть моих родителей Валасинна и Какатин Матеич. Все-таки Вера Васильевна и Константин Матвеевич – это слишком много букв.
Теперь я сижу с ней все на той же террасе и вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю… Когда ухожу – она все равно сует мне в пакет пару банок с вареньем, а я думаю – зачем? Папы уже нет, но я все равно беру… кому? А она выходит следом, опирается на ходунки, ставит их впереди, потом два шага через боль, потом опять ходунки, потом ноги, медленно, но она привыкла провожать меня за калитку. Я иду вниз с горы, оглядываюсь, она стоит наверху, и машет мне вслед, и с удовольствием улыбается, когда видит, что я достаю телефон, чтобы сфоткать ее с этими ходунками и в пуховом платке в летнюю жару. Старушка моя глухая, Галисанна. Потрясающая и деловая, красивая и шумная Галисанна. Сегодня и почти сорок лет назад.
Галисанна, кажется, была третьим москвичом – после моих родителей и их друзей Золотухиных, – приехавших в Никитино, чтобы уже навсегда прикипеть к этой деревне без воды, без газа, даже практически без электричества, но с таким видом от банного крылечка, что размышления про комфорт становятся какими-то жутко мещанскими.
Машины у Галисанны не было почему-то. Странно. Все было. Были классные шторы, удобные кресла, было всегда выстиранное и наглаженное постельное белье, всегда была колбаса, и была на столе селедка, были серьги офигенные в ушах, и были кофейные чашечки – а машины не было. Поэтому иногда возили в деревню Галисанну мы на своих красных «жигулях».
Надо было заехать на машине за ней на работу, в какое-то странное закрытое место под шлагбаум. Галисанна там работала как-то очень удачно по советскому времени. Она там, как тогда говорили, «доставала» бесконечные блюдца, тарелки, полотенца, ножики с костяной ручкой. Оттуда она легкой походкой выходила на каблуках, с двумя огромными сумками с надписью «Спорт» (прямо как в фильме «Родня»), и легко и лихо подходила к машине, которая и так уже была нагружена до предела. Папа мой открывал ей дверь впереди, он предпочитал сажать ее на переднее сиденье, чтобы машина была нагружена равномерно, она элегантно садилась и говорила: «Константин, всего две сумки, нетяжелые, я там вам взяла антрекот и на холодец». Она садилась, а папе надо было ее сумки в багажник поставить. Он еле отрывал их от земли и, тихо матерясь, ставил в багажник, а потом ворчал по дороге, что будем последний километр сельской дороги из-за ее антрекотов пузом цеплять…
Помню год, когда мы снова заехали за Галисанной, – дело было уже после развала Советского Союза. Она лихо, снова на каблуках, на своих сильных ногах со спортивными икрами и тонкими лодыжками, тащила к машине две сумки. Папа уныло вышел встречать. Но она не села, а сказала: «Щас, Константин, еще кое-что». И ушла. Через несколько минут вернулась. Она тащила несколько огромных красных советских флагов, прямо с древками. Папа посерел. Она стала причитать: «Ну ладно, Константин, ты что, это ж кумач, посмотри, какая ткань крепкая. Будем вешать в деревне на дом на праздники». Папа смотрел на нее с тихой яростью. Она настаивала. «Все влезет, Константин. Ну не бросать же. Ну выкинуть же хотели флаги. Разве можно выкидывать? Константин, смотри, ткань какая! Ну! Ну на гробы же пойдет. Красная!»
У Галисанны потрясающий заливистый смех. И потрясающие плюшки с маком. Она каждый год приходила 31 августа на папин день рождения, и за столом были всегда ее плюшки и ее смех. У Галисанны какие-то удивительные были платья, помню голубое с лаковым пояском, помню ее вазы хрустальные, кольца и серьги как из фильма «Место встре