вытирать. Но у каждой вещи своя история.
Этот камень привезла с Масличной горы. Эту вазу подарили маме с папой друзья на свадьбу. Эту картину я выбирала сама – мама придумала картиной поздравить меня с окончанием школы. Чашку бежевую привезли с папой из Тарусы – купили там в музее керамики. А эти шлёпки достались мне в наследство от маленькой племянницы, которая росла-росла и меня переросла.
Еще я очень люблю разглядывать фотографии. Если в гостях начинают семейные фотографии показывать – я это обожаю, часами могу смотреть. Все эти истории про родню, про кто куда уехал, кто на ком женился, у кого когда первый зубик вырос и кто с годами похорошел. И про то, какая мода была смешная, и как купили первый автомобиль – вот он. И что вот у нас в роду все рано женились. А в той семье все плясать любили.
Короче, я люблю истории. И я такая не одна. Более того, оказалось, что все эти семейные скатерти, вазы, пение – всё это для многих людей предмет изучения. То есть я не мещанка какая-то, и все мои семейные штуки с историей – объект научного исследования.
Была тут недавно в Питере, и мне рассказали про одну выставку. Тебе, говорят, надо идти. Прям для тебя – про семейные истории. И я пошла. Млеть начала на входе, сразу, уже от названия: «Исчезнет или превратится». Представляете? Завораживает.
Вот мои записи оттуда:
«Садака джария – это понятие в исламе, когда работаешь не на сиюминутный эффект, а на долгую перспективу. В вечность. Не ожидая, что результат будет очевиден сразу.
За год коза забывает тропу, по которой привычно раньше ходила…
Когда невестки стирали хиджаб и вешали его сушить на веранде, через дырочки от их зубов на хиджабе просвечивало солнце.
Сколько нам надо времени, чтобы забыть важное… забыть о корнях, которые к нам перешли от предков… И как не забыть…
Цветам нет дела до трепыханья соловья.
Положите тело мое на верблюда, пусть идет. Похороните меня там, где он остановится.
Память – это остановка на пути к Богу.
Семья, которая из поколения в поколение хранит память и передает эту память потомкам, – такая семья вдохновляет каждого, кто хоть рукавом соприкоснулся с ее историей, каждого вдохновляет стать немного лучше – терпеливее, спокойнее, добрее, скромнее.
Потерпи немного, и всё снова изменится.
Сохраняй. Не нарушай, а добавляй…
Пусть полетит твоя птица.
Эмпатия невозможна на больших скоростях.
Медленно текущая чужая повседневность».
Вчера и завтра
Строгая. И с таким чувством юмора! Достойная и непокорная, но законопослушная и признающая начальство. Цветы ее на подоконнике – лучшие. И помада – мы с ней выбирали помаду по запаху…
– Анна Фоминична, как дела?
– Плохо, милая, плохо. Сегодня слабая я совсем. Давление, наверно. Вот доктора жду.
– А вчера? Лучше было?
– Вчера? Вчера всегда получше, и завтра всегда получше. А сегодня, раз ты спрашиваешь, – так я жалуюсь, чтобы ты не зря пришла.
И улыбается…
На связи
Все мои в деревне, а я – в Москве. Но я звоню, чтобы быть на связи.
– Пап, привет, как вы там?
– Нютоша? Мы хорошо, настроение тухлое, дождя нет, в бочках пусто…
– А самочувствие как?
– Хорошее, будем щас с мальчишками камень переворачивать.
– Зачем?
– На другой бок, он тяжелый, полтонны, наверное.
– Папуль, а зачем?
– Ну… покажу им принцип действия рычага.
– А-а-а, ну хорошо, а они-то где?
– На втором этаже в компьютере сидят. Вот думал, как бы их на улицу вытянуть, и придумал камень перевернуть.
– Ясно… Пап, а Зине трубку дай.
– Зина-а-а-а-а! Нюта звонит из Москвы, бегите скорей, а то дорого, вы у меня щас все деньги съедите на телефоне. Ну не бегите вы так, ноги дороже, хотя деньги тоже…
– Нютачка-у-нас-фсё-харашо-фсё-пака.
– Зиночка, погодите, скажите пару слов: как дети?
– Фсё-харашо-Нютачка-фсе-поели-харашо. Константин Матвеевич худеть решил, кашу не хочет кушать. Я ему аладики напекла, а то кушать же нада!
– А мальчишки как?
– Поели уже и завтрак, и абед, фсё харашо! Мишка на часы фсё время смотрит…
– Зин, а зачем Мишка на часы смотрит?
– А Лёва его к себе на компьютере играть по часам пускает только: три часа сам и на полчаса Мише разрешает зайти, потом опять три часа без Миши, а Миша сиди-и-ит, на часы смотрит, ждет свои полчаса. Так я люблю его, Нютачка…
– Зин, ну что, он вот прям сидит перед часами и ждет? Какая гадость! И Лёвка его не пускает? Они что, ругаются?
– Нет, зачем ругаются?! Не ругаются! Немного дерутся, немного кричат, роняют друг друга, но кушают фсе харашо. Помились в бане, фсё харашо, не ругаются.
– Ну ладно, Зин, а Лёву позовите.
– Лёва-а-а, беги скорее, а то мама звонит из работы, дела у нее, быстро скажи, что фсё харашо, что вы поели харашо.
– Мам? Все хорошо, мы поели уже.
– Ясно, привет, Лёв. А вообще как?
– Нормально.
– А делаете что?
– Камень сейчас переворачивать будем.
– А зачем?
– Дедушка хочет.
– А для чего?
– Ну, не знаю. Наверно, чтобы положить по-другому.
– Лёв, а с Мишей вы как?
– Нормально.
– А что ты его только по часам к себе пускаешь?
– Да чтобы не мешал.
– Лёв, ну надо же стараться дружить…
– Я стараюсь…
– Да?
– Ну да…
– Ну ладно, обними его. А то мы с папой когда умрем, вы же будете самыми близкими друг у друга, понимаешь?
– Ага.
– Ну позови мне его.
– Миша-а-а-а! Быстро иди к маме на пару слов, она сейчас поругает тебя, что ты мне мешаешь.
– Алло…
– Мишуль, привет!
– Привет…
– Ты что такой хмурый?
– А ты что, меня ругать будешь?
– Да нет.
– А, ну тогда не хмурый. Все хорошо, мам, мы поели. Сейчас камень переворачивать будем.
– А зачем?
– Правило рычага учить. Камень шестьсот килограммов весит. Чтобы его перевернуть, дедушка притащил два лома и какой-то брусок и хочет нас физике учить!
– Круто.
– Ну все, я пошел.
– Миш, а давай мы с тобой тоже придумаем что-нибудь такое секретное, на двоих.
– Давай. А что?
– Ну давай мороженое тайком вдвоем съедим?
– Давай. Ну пока, мамуль.
– Пока, Мишуль, и скажи дедушке, что денег на телефон я положу.
Ненавижу быть на связи по телефону…
Завхоз
Я странный человек. Трудный. Внешний мир считает меня или открытой, общительной, очень сильной – таким борцом с драконами и защитником слабых, простой и доступной в общении; или, напротив, интриганкой, умело скрывающей за ширмой добродетели личный коммерческий интерес, стервой, ну и какие еще там есть синонимы. Я не то и не другое.
Я закрытая, и меня истинную очень мало кто знает. Я просто совершенно не способна переносить унижения, противостоять хамству, терпеть боль, поэтому я стараюсь сделать так, чтобы уважение к человеку и к его внутренним потребностям и комфорту стало повсеместной нормой. При этом я очень авторитарна, я требую от людей преданности, трудоголизма; я перфекционист, и меня бесит халтура и безразличное отношение к делу.
Я очень люблю видеть результат своего труда. Поэтому обожаю всякую домашнюю работу – мыть посуду, гладить, убирать, люблю собаку причесывать. Короче, люблю наводить уют и порядок. Если бы я выбирала для себя должность в хосписе – я бы хотела быть завхозом. А вот совещания, заседания, документы и рутину я ненавижу.
Париж
Мой муж Илья вырвал меня на три дня из Москвы в Париж. Я страшно не хотела ехать. Причина одна – до фига работы в Москве, потом нагонять… Но вроде на три дня не много, и Париж был в жизни только однажды, галопом, часов за шесть.
Илья тоже был один раз проездом, и у него ужасно неудачная вышла поездка, с плохими воспоминаниями. Вот и я без настроения приехала, в голове его слова про грязь, про мерзкий дождь, про разочарование Эйфелевой башней, про хамство в метро. Нас из аэропорта довез типичный шереметьевский разводила, за сто восемь евро до гостиницы (вместо ожидаемых сорока). А я не расстроилась почему-то, он так убежденно и самозабвенно объяснял, почему надо ехать именно с ним, а остальные все жулики, и мы повелись…
А потом он расслабился и явно возил нас кругами, зато в начинающихся сумерках я увидела все знакомые по школьным слайдам и фотографиям виды. И из подсознания вылезает (как у многих «London is the capital of Great Britain»): la place de la Concorde, l’Arc de Triomphe, les Invalides, le Pont-Neuf, les fenetres de ma chambre donnent sur la rue…[6]
И слышится мамин голос: «Нютка, если бы я в жизни повстречала живого француза, я бы за ним пошла на край света, лишь бы говорил… говорил… Нют, ну почитай из учебника стихи какие-нибудь». И сами собой из меня огромными пластами вываливаются стихи Аполлинера, Превера, тексты песен… Илья удивляется.
На бульваре Сен-Жермен я уже прекрасно ориентируюсь, могу экскурсию провести в любую сторону, – именно эта часть Парижа была моим экзаменационным билетом. Гостиница – особняк XVII века, потрясающий персонал, как прислуга в «Красном и черном», в спальне кровать с балдахином, и в ведерке со льдом – бутылка. А потолок из старых деревянных балок с металлическими скобами. Напротив – букинистический книжный, и какой-то похожий на престарелого артиста покупатель в красных высоких кроссовках перебирает открытки. Это Латинский квартал (Le Quartier Latin). Моя мечта детства – учиться в Сорбонне, это за углом. Надо дойти поглядеть. Да и погода прекрасная, тепло, после Москвы хочется расстегнуть ворот, приятно снять и сунуть в карман ненужные перчатки и шарф. А Сена и остров Сите вот просто в двухстах метрах, мимо нескольких булочных, brasserie, cafe… Сена удивительно быстрая, бурлит и перекатывается и как-то очень эмоционально себя ведет. Еще чуть вперед от реки, от нашего особняка минут пятнадцать, виден Notre Dame. Но это завтра, а сегодня надо успеть поесть. И конечно, разбегаются глаза. Справа на уличном лотке креветки-мидии-устрицы с лимоном, слева из корзин торчат багеты, рядом ресторан с названием Cafe de Paris.