Анализ ДНК подтвердил виновность осужденного, однако он все равно отрицал свою вину. Не могу осуждать Макгинна за то, что он испробовал все средства. Будь я приговорена к смерти, сделала бы то же самое.
Во время казни, совершенной через три месяца после первоначально назначенной даты, Макгинн не говорил ни о преступлении, ни о своей вине или невиновности. Он попрощался с родными, сказал, что любит их, и молился, чтобы Господь забрал его к себе.
Перед самой смертью большинство заключенных взывают к Богу. Один сказал мне: «Чтобы найти в себе силы лечь на кушетку, нужно верить, что там, дальше, что-то есть». Наверное, именно поэтому они на нее буквально запрыгивают. Надеются попасть в лучший мир… хотя, мне кажется, многие думают, что их ждет ад. Я – человек верующий и понимаю, почему эти люди пытаются обратиться к Богу, в которого в момент расплаты начинают веровать. Конечно, иногда осужденные лгут, объявляя о своем духовном возрождении, но кто-то искренен, ведь, кроме религии, у них ничего не осталось. Некоторые умирали, читая молитву или цитируя Библию, а кое-кто даже пел гимны.
Были такие, кто вел себя не по-христиански. Самое злобное предсмертное слово на моей памяти произнес Кэмерон Тодд Уиллингэм, осужденный за убийство в 1991 году в Корсикане трех своих малолетних дочерей, совершенное с помощью поджога дома. Как и Макгинн, Уиллингэм до самой казни отстаивал свою невиновность[24]. Когда начальник тюрьмы спросил, не хочет ли он что-нибудь сказать, Уиллингэм произнес целую речь, в которой высказал в адрес своей бывшей супруги Стейси, стоявшей тут же, за стеклом, все, какие есть, бранные слова. Начальник дал знак вводить препараты, когда Уиллингэм еще вовсю разглагольствовал.
…Из праха я вышел, и в прах возвращаюсь, и земля станет мне престолом. Мне пора, дружище… Габби, я тебя люблю… А ты сгниешь в аду, сука, надеюсь, ты сдохнешь и сгниешь в аду. Сука паршивая, дерьмо. Так-то.
В основном же осужденные уходили более красиво, нежели Уиллингэм. Многие из них были настроены очень сочувственно, – если не по отношению к родственникам убитого (некоторые просто игнорировали их присутствие), то по отношению к себе. Кто-то просил прощения. Кто-то проявлял неслыханную вежливость. Помню, один осужденный очень красноречиво рассуждал о ненужности смертной казни, а закончил благодарностями в адрес тюремной системы за заботу и последнюю трапезу – как будто отзыв о гостинице оставлял.
Было много посланий для «ребят-смертников». Например, некий осужденный потребовал сообщить им, что подгузника на нем нет. Иногда в речи слышались нотки облегчения. Один сказал: «Ну и где мой дублер, когда он нужен?»
Патрик Найт пообещал, что на кушетке расскажет анекдот по выбору публики. Его друг написал об этом в социальной сети и получил сотни предложений. Один репортер спросил меня, не приму ли и я участие в развлечении, а я сказала: «Мы относимся к происходящему очень серьезно, поэтому никаких шуточек». А у Найта, видимо, был страх перед публикой, потому что он вовсе не шутил, пребывал в ступоре и заявил, что никакой он не Патрик Найт.
Некоторые испытывали успокоение. В тюрьме я познакомилась с байкером по имени Рэндалл Хафдал; он ходил по тем же барам в Галвестоне, что и я, но на свободе наши пути ни разу не пересеклись. Мне нравилось поболтать с ним о родных местах. В тюрьме он наколол себе изображения мотоциклов – невероятно сложные и точные. Хафдал уж, несомненно, был человеком получше, чем Мартин Роблс, у которого на плече красовалась татуировка демона, выедающего мозг Иисуса. Хафдал позволил мне сфотографировать татуировки, чтобы адвокат мог переслать фото его дочери. А адвокат показал мне фото маленьких деревянных мотоциклов, которые Хафдал вырезал в отделении смертников. Для него – кочевника по натуре – жизнь взаперти стала адом, и он сам желал уйти.
Есть такой техасский певец Роберт Эрл Кин; его «визитная карточка» – песня «Дорога длится вечно». Она о человеке, убившем копа и приговоренном к смерти, – именно такое случилось с Хафдалом: в 1985 году он застрелил полицейского в Амарилло и через семнадцать лет был казнен. Он процитировал эту песню, когда лежал в камере смерти. «Дорога длится вечно, и праздник – навсегда! Даешь рок-н-ролл!» Много лет Хафдал просидел в тесной камере, как птица в клетке. И вот пришла смерть, и он был счастлив освободиться.
Как-то я слишком засиделся на этой вечеринке. Прежде чем уйду, хочу вам всем сказать:
Закопайте поглубже, когда умру,
Хочу с наушниками быть в гробу,
И еще поставьте колонки в ногах,
А потом рок-н-роллом меня – шарах!
Увидимся когда-нибудь в лучшем мире. Я – все, начальник.
Наверное, самое бессмысленное предсмертное заявление я слышала от Монти Делка, который в 1986 году застрелил в Крокетте человека и был одним из самых известных заключенных-смертников. Он не желал мыться, мазался собственными экскрементами и его пришлось отсаживать от других заключенных – так отвратительно от него воняло. Еще Делк заявил, что ему 129 лет, что он бывший командир подводной лодки, бывший президент Кении и его уже 150 раз убивали. Тюремные психиатры сочли его симулянтом. Я в этом не очень разбираюсь. Например, Джонни Перри осудили за изнасилование и убийство, но казни он избежал, поскольку был признан умственно отсталым. Говорили, что он не умеет читать и писать, хотя он меня как-то спросил: «Читали про меня в “Ток”? Отличная статья». Я спросила: «А вы читали?» Он спохватился: «Нет, я тут попросил кое-кого».
До самой своей казни в 2002 году Делк отказывался мыться. Охранники пытались подкупить его «Кока-колой». «Кока-колу» он взял, но все мытье ограничилось стоянием под душем и ожидаемого эффекта не принесло. Его последние слова: «Вы не в Америке. Это остров Барбадос. Люди увидят, что вы делаете». На мой взгляд, Делк изо всех сил старался казаться сумасшедшим. Когда он окончил речь, вдруг резко открыл глаза, как будто что-то почувствовал при введении препарата.
Были и заявления совершенно другого рода – глубокие при всей простоте, короткие и емкие. Дэвид Мартинес, который в 1997 году в Остине изнасиловал и убил студентку и в 2005 году был казнен, сказал так: «Вечны только небо и зеленая трава, а сегодня – хороший день для смерти». Вот так. Другие заключенные казались какими-то одурманенными. Спрашивали, включен ли уже микрофон, кто стоит за стеклом, – и все это с чувством вины за то, что им нечего сказать. Джеймс Кларк, казненный в 2007 году, случайно повернув голову, заметил за стеклом, в комнате свидетелей, каких-то людей, и его последнее слово получилось не очень удачное: «Здрасте».
Никогда не слышала, чтобы осужденные молили оставить им жизнь, помню только одного человека, который буквально рыдал на кушетке; наверное, не только меня это изумило. Все слезы обычно выплакивались задолго до казни, и задолго до казни испарялся всякий гнев. Осужденные старались принять смерть как мужчины. Конечно, очень многие вообще ничего не говорили. Начальник тюрьмы спрашивал, не хотят ли они что-нибудь сказать, а они лишь качали головой. А потом раздавался последний вздох: легкие, перед тем как перестать работать, с силой выталкивали воздух, словно кузнечные мехи.
У начальника тюрьмы был свой особый сигнал, – он снимал очки, и тогда инъекционная бригада начинала вливание препарата. Каким-то образом заключенные об этом узнали, и один все приставал: «Это начинается, когда вы снимаете очки?» Пришлось изменить сигнал: начальник держал маленький пульт, и когда нажимал кнопку, за зеркальным стеклом загоралась лампочка.
Все смертельные инъекции, которые при мне проводились, выполнялись с использованием трех компонентов. Первый, тиопентал натрия, – седативное средство, вводимое в смертельной дозе, его одного уже достаточно, чтобы убить. Когда он начинал поступать в вену, осужденный словно пьянел, у него закрывались глаза. Порой люди чувствовали его вкус, говорили, что он неприятный. При мне никто ни разу не говорил о болезненных ощущениях, и я однажды подумала: если бы казнили меня, я бы постаралась крикнуть, как мне больно; казнь бы не отменили, но это поспособствовало бы введению моратория на смертную казнь. И кто бы доказал, что я лгу?
По слухам, у одного смертника вздулась вена, игла выскочила, и физраствор полился на стены. При мне проблем с вливанием никогда не возникало, только один раз осужденному-наркоману пришлось вводить иглу в вену на шее, потому что ни одна другая вена уже не годилась. Поскольку микрофон опускали низко, мы слышали, как препарат вливается в вены.
Второй компонент – бромид панкурония – мышечный релаксант, также вводимый в смертельной дозе; он служил для парализации легких и диафрагмы. Звук дыхания мог быть разный, в зависимости от того, боролся организм или нет. Обычно человек инстинктивно пытается вдохнуть, но капеллан Брэззил предлагал им представлять себе волну и не бороться с ней, а отдаться на ее волю. Таким образом, объяснял он, проще ее одолеть. Последний вдох бывал похож на кашель, хрипение, бульканье или на то, как всхрапывает лошадь.
Третий компонент – хлорид калия – останавливал сердце. К тому времени, как его пускали в вены, человек уже затихал.
Я думал, будет хуже…
Пять или шесть минут сохранялась тишина. Начальник стоял у изголовья кушетки, капеллан держал руку на колене казненного. Иногда Брэззил перехватывал мой взгляд и слегка моргал, словно говоря: «Мне и самому жалко, но все будет хорошо». Он был такой славный, добросердечный. А я стояла за стеклом, внутри у меня все леденело, и, вдыхая странный запах, я смотрела, как багровеет лицо у человека на кушетке.