Прошло два грузовых состава — операторы снова насторожились, но опять безрезультатно.
«Пусто-пусто, как дупель в домино, — с горькой иронией подумал Козлов. — Вот тебе и романтика контрразведывательной работы: одни лазают по заброшенным поселкам, стирая в кровь ноги, другие часами слушают эфир, третьи вылетают в срочные командировки за тысячи километров, а пока все так же пусто-пусто!»
И не дает покоя работа особой группы. Генерал серьезно обеспокоен последним докладом у наркома — человека невоздержанного, грубого, крикливого, не способного уважать никого, кроме старших себя по положению. А кто в наркомате выше его? По возрасту он молод — всего сорок четвертый год, но кричит и унижает людей старше себя, имеющих больший опыт работы в органах. Что произошло там, при докладе?
Козлова на доклады к наркому не приглашали — тот полагал, что есть черновая работа, для выполнения которой существуют трудолюбивые муравьи в погонах, а подполковник как раз один из них. Зачем муравью созерцать высокое начальство, слушать разговоры, не предназначенные для его ушей? Знай свое дело, выполняй приказ, а думать за тебя поставлены другие. Но Козлов так работать не привык и не любил.
Генерал Ермаков исповедывал иные принципы, выслушивал мнение каждого сотрудника, проверял им свое мнение и мнение других — в спорах, как известно, рождается истина. За годы совместной работы подполковник привык приходить к нему со своими сомнениями и предложениями, но знал, что далеко не во всех отделах и управлениях наркомата дело обстоит так, как у Ермакова. Потому еще больше дорожил сложившимися отношениями.
Изучение личных дел пока ничего не дало. Работа продолжается, проверяются родные и знакомые генералитета и, видимо, Алексей Емельянович Ермаков не зря намекнул при беседе с глазу на глаз, что враг один. Николай Демьянович его прекрасно понял, но что они смогут сделать вдвоем, пусть даже всем отделом? Нарком редко отступался от своих замыслов, практически никогда, а замысел у него уже есть, иначе зачем Ермаков, присутствовавший на докладе, завел такой разговор?
— Уральский подходит, — прервал мысли Козлова офицер радиослужбы.
— Внимание, — предупредил подполковник.
— Идет встречный из Москвы, — снова раздался в тишине голос офицера службы перехвата. — Оба поезда пассажирские…
— Есть! — воскликнул один из операторов. — Пеленг!
Не в силах сдержать волнение, подполковник вскочил, подошел к рабочему столику, на котором, слушая данные операторов, вели свои красные нити офицеры радиоперехвата. ФМГ опять вышел в эфир! Теперь нет сомнений, — рация работала из поезда, но из какого? Их два — один следует с Урала в Москву, а другой из столицы на восток. И надо же было им встретиться именно здесь, как раз в момент сеанса! Или это еще одна уловка врага?
Пока связывались с другими машинами, Козлов нетерпеливо хрустел пальцами — ну скорее бы, сколько уже ждали, когда же?
— Точно, из поезда работал, — подтвердил офицер перехвата.
— Из какого? — подполковник потер лоб кончиками пальцев. — А вдруг он едет пассажирским? Как тогда?
— Маловероятно, — с сомнением скривил губы офицер. — Технически трудно провести передачу в переполненном поезде. Они ходят редко, даже если пассажиров мало, то как спрячешься от них? Опять же и поездная бригада.
— Что? — непонимающе посмотрел на него Козлов, пораженный мелькнувший у него догадкой.
— Я говорю, есть поездная бригада, — недоуменно повторил офицер. — Проводники, машинисты, ну кто там еще, не знаю, я не железнодорожник.
— Да, вот именно! — невпопад ответил подполковник и впился глазами в расписание поездов.
Не в поездной ли бригаде таится разгадка? Они тоже знают расписание и могут подгадать время передачи под встречный поезд. Опять же, у них есть возможности вести передачу скрытно от пассажиров — существуют служебные купе, а если вражеские агенты работают в паре, то один может страховать другого во время сеанса.
И как это раньше не пришло ему в голову? Молодец Волков, дал толчок мысли, ухватил их за хвост, а теперь надо вытянуть из норы притаившихся гадов, только осторожненько, но не медлить и не наломать дров, чтобы не спугнуть раньше времени, не дать им уйти, затаиться и снова начать выстукивать в эфир свои позывные: похоже, они пока чувствуют себя в полной безопасности, и не надо их разубеждать.
Номера поездов известны, следовательно, не составит труда установить всех, кто входит в поездные бригады. Потом уже дело техники: тщательно проверить каждого, понаблюдать, проехаться вместе с ними по маршруту, хотя бы в качестве пассажира.
Впрочем, сейчас надо дальше слушать эфир. Передача немецкой агентурной станции записана и пойдет дешифровщикам — содержание ее сегодня же станет известно. Пока служба радиоперехвата продолжает слушать, стоит подумать над мероприятиями по скорейшему выявлению и задержанию немецких агентов, набросать план в блокноте, чтобы по возвращении быть готовым к немедленному разговору с генералом Ермаковым.
Глава 7
Ночью Бергера подняли с постели грохот близких бомбовых разрывов и истеричный лай зениток, судорожно выплевывавших в небо снаряд за снарядом. Тревожные сполохи света метались по стенам, проникая даже сквозь плотные шторы, закрывавшие окна.
«Что за дьявольщина, — недовольно подумал оберфюрер, нащупывая босыми ногами теплые домашние туфли, — нигде нет покоя от воздушных налетов».
Надев туфли и накинув длинный халат, он подошел к окну и отдернул штору — бомбили станцию, расположенную в стороне от городка. В темном небе метались длинные лучи прожектора, пытаясь нащупать на высоте самолеты противника, идущие со смертоносным грузом бомб, а над железнодорожными путями и строениями уже поднималось багровое зарево бушующего пожара.
«Горючее, — понял Бергер. — Они попали в застрявший на станции эшелон с горючим».
Теперь русским летчикам-бомбардировщикам сверху все видно как на ладони, и можно бомбить, не сбрасывая осветительных ракет. Какая дурость! Сначала пути взрывают партизаны, вынуждая вести ремонт на перегоне, а потом на забитую эшелонами станцию налетают русские самолеты, и нет возможности убрать составы из-под бомб.
Несколько минут он стоял у окна, словно в забытьи глядя на яркое пламя и комкая в бессильной ярости край шторы — надо же такому приключиться именно в период его пребывания здесь? Впрочем, зачем терзать себя ненужными упреками, все равно он не в силах ничего изменить — война есть война, да и кто спросит с него за железнодорожные перевозки и обеспечение должной воздушной обороны узловой станции? Это не его заботы. Но как работают русские летчики! Заход за заходом на цель, бомбы ложатся кучно, как будто они тренируются на полигоне, а не совершают боевой вылет под огнем зениток.
Задернув шторы, оберфюрер вернулся к кровати, зажег лампу, стоявшую на ночном столике, и закурил. Еще не оформившаяся до конца мысль, которая мелькнула у него, когда он стоял у окна, глядя на бушевавший пожар, не отпускала, требуя до конца проработать показавшийся выигрышным вариант.
Стало холодно сидеть в туфлях, надетых на босые ноги, и Бергер забрался под одеяло, но свет не погасил, чтобы не заснуть. Глубоко затягиваясь сигаретой, он морщил лоб и беспокойно водил пальцами по краю одеяла, тихо ругаясь и споря сам с собой: вдруг налет русской авиации как раз и есть то самое недостающее звено, ниспосланное ему свыше?
Жизнь вообще представляет собой непонятную смесь случайностей: случайно встречаются твои родители, случайно ты появляешься на свет, после того как они не сдержали своей похотливости, случайно идешь именно в эту школу, а не в другую, случайно тебе на глаза попадаются объявления и ты отправляешься искать за океаном легкого богатства. Все случайно! Но умный человек должен из этого пьяного бреда судьбы отбирать то, что пойдет ему на пользу — раз уж случилось именно так, а не иначе, то выжимай из этакой случайности все, как жмут сок из лимона, наполняя собственный стакан, но не стакан соседа!
Налет русских на станцию не запланирован оберфюрером, а случаен, но в нем есть некая скрытая идея, готовая работать на него, Отто Бергера. Надо быть полным глупцом, чтобы не воспользоваться так внезапно представившейся случайностью, или по крайней мере не попытаться ею воспользоваться для достижения своих целей.
Протянув руку, оберфюрер снял трубку внутреннего телефона и набрал номер.
— Конрад? Здесь Бергер. Не спите? Правильно, разве можно уснуть в такую ночь. Да, меня тоже разбудил налет. Я буду весьма признателен, если вы оденетесь и зайдете ко мне. Да, прямо сейчас…
Положив трубку, оберфюрер удовлетворенно улыбнулся и поглядел на свой мундир, висевший на спинке стула: в его нагрудном кармане, в спрятанном за подкладкой потайном отделении, лежало письмо, написанное фон Бютцовым своему брату в Соединенные Штаты.
Телефонный звонок поднял начальника тюрьмы с постели. Путаясь в подоле длинной ночной сорочки — здесь, хвала Господу, не фронтовые условия, можно себе позволить спать, как дома, — он побежал к аппарату, ругая себя за то, что все время забывает приказать удлинить шнур, чтобы ставить телефон рядом с постелью. Хотя кто ему звонит по ночам?
Как оказалось, звонил Лиден — начальник СС и полиции безопасности. Сняв трубку, начальник тюрьмы услышал его рассерженный голос:
— Дрыхнете? Вас даже русская авиация не разбудила?
— Простите, господин гауптштурмфюрер, — робко прервал его начальник тюрьмы, поджимая голые ноги, по которым тянуло сквозняком, а это так чувствительно после теплой постели. — При чем тут русская авиация?
— Не понимаете? — зло заорали на том конце провода, и начальник тюрьмы даже немного отстранил от себя наушник телефонной трубки: мембрана, казалось, готова лопнуть от крика разъяренного гауптштурмфюрера. — Поглядите в окно! Или у вас все окна выходят только во двор вашей любимой тюрьмы?! Станцию бомбят! Слышите?