Ардальон, к удивлению Соломатина, в рюмочной его поджидал. Красный шарф спадал с его плеча к полу, на британского шофера столетней давности он уже не походил, брюки и рубаху, как Агалаков у Каморзина, имел модно-мятые, а вот головной убор и обувь его Соломатин сразу разъяснить себе не смог. Шляпа его, уложенная рядом на стул, была, похоже, альпийская, с серым пером (ястреба, может?) сбоку, то ли от тирольского пастуха, то ли от Вильгельма Телля. Туфли же на первый взгляд могли показаться клоунскими. Во всяком случае, по понятиям Соломатина, такие туфли носили шуты ранних Людовиков и доколумбовых испанских королей. Длиннющие, из тонкой кожи, с загнутыми, чуть ли не в полметра носками, явно чем-то набитыми.
– Ну что? - спросил Ардальон. - Сразу к делу? Быка за рога?
– Можно и за рога, - сказал Соломатин. - А что это за обувь у тебя такая?
– Славная обувь! Пигаши! - рассмеялся Ардальон. - Удобная! Носки уплотнены конским волосом. В футбол в них, конечно, не поиграешь. Но танцевать в них - прекрасно!
– Ты хороший танцор?
– Замечательный! - сказал Полосухин. - Называть меня надо было не в честь бегуна, а в честь танцора! Вацлавом каким-нибудь. Или Марисом. Диджеи выделяют меня на дискотеках. Особенно хорош в импровизациях. Но тебя ведь моя обувь интересует по иной причине. Не скрывает ли она копытца. Так ведь? Сейчас сниму. Какую ногу предъявить? Левую, наверное. За левым плечом сидит черт, и в него надо плюнуть три раза.
Ардальон моментально расшнуровал левый пигаш, снял его и предъявил Соломатину пятку.
– Ну что? - спросил Ардальон.
– Пятка мытая, - заметил Соломатин.
– Ну спасибо, - сказал Полосухин. - Прощупай. Брезгуешь. Конечно, ты вправе сказать, что копытца могут быть и съемные. Как шипы на бутсах. В зависимости от погоды и особенностей травяного покрытия поля.
– Я ничего не скажу.
– Тогда спроси, зачем мне расписки да еще и кровью, выдавленной из указательного пальца правой руки.
– Не спрошу, - сказал Соломатин.
– Молодец, - сказал Ардальон. - К тому же ты и не помнишь, что вызывался совершить и что было обещано взамен. А если сейчас спросишь об этом, я тебе не отвечу. Рано. А может, я вообще беру кровь ради анализов, простеньких, нет ли СПИДа или сифилиса, ну и более сложных, о каких у тебя и понятия нет.
– Ты уже говорил об этом.
– Разве? - удивился Ардальон. - Выходит, я болтун. Так ты по образованию - книговед?
– Книговед, - сказал Соломатин. - Платформа Левобережная. Теперь там чуть ли не университет. Ну и другие образования.
– С антиквариатом дело имел?
– Случалось, - кивнул Соломатин.
– Известное дело, случалось, - сказал Ардальон. - В кругах имеешь прозвище. Или кличку. Оценщик.
– В каких кругах? - спросил Соломатин.
– В определенных.
– С определенными кругами и какими-либо оценками дел давно не имею, - сказал Соломатин. - Это в другой жизни. И если я был Оценщик, то - в книжном мире. В антиквариате я - любитель с узкими интересами.
– Иной любитель существеннее профессионала, - сказал Полосухин. - Особенно, если он бескорыстен и честен.
– Что тебе известно о моем бескорыстии? - спросил Соломатин.
– Это я так… Вообще… На всякий случай…
– Зачем тебе специалист по антиквариату? Хотя бы и оценщик?
– Отогнать Агалакова. Оконфузить его и удалить. Или более того…
– Он тебе мешает?
– Он мешает Квашнину.
– А кто ты при Квашнине?
– Пока никто. Так, загадочная личность. Но с проектами. А Квашнин - игрок и человек любопытствующий.
– Что вашу команду пригнало в сад Каморзина?
– Одна из затей Агалакова. Суть и подробности неизвестны. Не допущен.
– А легенда о шести миллионах долларов?
– Это не легенда. Это реальность.
– Но Квашнин человек выгоды…
– Он может позволить себе и чудачество. А иные его чудачества потом оборачиваются выгодой.
– А не устроила ли ваша команда с досады пропажу бочки? Или вы этаким способом уворовали ее?
– Нет! Что ты! - искренне заявил Ардальон. - Нас самих это ошарашило. И кто это и зачем произвел, пока не отгадали. А у нас ведь служат отменные следопыты.
– Квашнин расстроился?
– И расстроился. И встревожился.
– Психоз какой-то! Кто-кто, а я-то имею представление об этом куске железа. Всяческие предположения выстраивал, отчего случилось помрачение умов множества людей, но так ни к чему не пришел.
Молчали долго. Соломатин молчал мрачно, желваками шевелил.
– А что это мы треплемся всухую? - Ардальон вскочил. - А потому и разговор получается необязательный.
В недрах рюмочной наиболее примечательным был бар. При нем недоставало чучела медведя и пальмы в кадке. Бар походил на крепыша-тяжеловеса. Все в нем - и темно-коричневые бока, и линии буфета, и рога-подсвечники, и старый будильник посреди выставочных сосудов, и основательность столбов, поддерживающих крышу-«балдахин» бара - было напоминанием о годах послевоенных, а возможно, и о довоенной поре. У такого бара старший лейтенант Шарапов вполне мог ожидать появления бандита Фокса.
Но сейчас к бару подходил Ардальон Полосухин. По дороге, впрочем недолгой, метров в семь, он произвел три прыжка с притопами, предъявив посетителям и персоналу затейливоносые туфли монаршьих шутов.
К столику Ардальон доставил поднос с водкой, кружками пива и двумя порциями лосося, запеченного с грибами. Блюдо было недешевое, и Соломатин хотел объявить, что сыт. Но подумал: если у балбеса есть деньги, пусть их и тратит.
– А солянка у них только рыбная, - сообщил Ардальон. - Наш знакомый Прокопьев вряд ли будет сюда ходить… А может, и будет…
И слова о пружинных дел мастере Соломатин будто бы не услышал.
– Давай чокнемся и вбрызнем в себя, - предложил Ардальон. Чокнулись и вбрызнули.
– Что касается Агалакова, - Ардальон обратился скорее к лососю, нежели к Соломатину, - да, по моим понятиям, он шарлатан и пижон. И шулер. В принципе, в этом ничего плохого нет. Однако не в нашем с тобой случае. Кончил Суриковское, но с живописью полный провал. Банален. Ему бы пойти в критики. Но кому нужны теперь критики? При этом с претензиями. На публике с брезгливостью говорит о модных нынче среди наших Куршевельских Сливок художниках… Мол, раскрасчики, подхалимы, ремесленники купеческого портрета, ретушеры, трюкачи, бесстыжие бездари… Но кто, опять же, из удачливых в искусстве нынче не шарлатан и не бездарь? И не бесстыжий? А? Назови таких. Не назовешь… А Агалаков при своем шарлатанстве шансы упустил. И раз, и другой, и третий. И все… Мог бы пойти в галерейщики. Но посчитал, что там ему будет узко и мелко. Так или иначе сумел создать репутацию. Носитель тончайшего вкуса. Самого Церетели, а вместе с ним и Лужкова ставил на место при людях. Вхож к министру культуры. И прочее. Но он теперь вреден.
– Кому? - спросил Соломатин. - Тебе?
– И… - Ардальон замялся. - И Квашнину. И даже министру культуры. Не прочь составить конкуренцию… И…
– Но тебе-то, похоже, в первую очередь. Ты что же, пожелал управлять Квашниным?
– Квашниным никто не может управлять. Пока. А я… Но вынесем это за скобки разговора, - сказал Ардальон. - А что ты пиво-то не пьешь? Никакой отравы или дури я не подсыпал…
– Это я понимаю, - сказал Соломатин. - Тебе важнее подсыпать мне в мозги выгодную тебе идею. Или выстроить задачу. Или заманить искушением. Ты намерен оконфузить Агалакова. Меня ты имеешь в виду как «Оценщика». Что ты придумал?
– Пока нечто смутное. Помочь придумать должен ты. И, кстати, дело это - промежуточное. Неплохо бы приладить к нашей затее этого умельца и диковинных дел мастера. Но тут есть сложности. Совершенно неожиданно, и для Прокопьева пока неочевидно, столкнулись лирические интересы его и Квашнина. Или вот-вот столкнутся. А потому придется Прокопьева околдовать.
– То есть? - спросил Соломатин.
– Ну это мои заботы! - махнул рукой Полосухин. - Ты пей и жуй, Андрюша, вон видишь, к чему призывает плакатик: «Старательно пережевывая пищу, ты способствуешь процветанию государства…»
Посетителей рюмочной развлекали как подлинные общепитовские рекомендации бесцельно прожитых лет (вот и насчет пережевывания или «Требуйте долива пива после отстоя пены»), так и шутейные транспаранты: «Пиво бесплатно» с меленькими, невидимыми издалека буквами наверху - «завтра».
– А я-то, Ардальон, - спросил Соломатин, - уже околдованный или как?
– Для тебя это важно? - хохотнул Ардальон. - Раз не почувствовал, значит, и не важно. Но возиться с тобой непросто.
– С Прокопьевым проще?
– Много знать будешь…
– Я давно уже состарился, - мрачно сказал Соломатин.
– Тем более тебе пока нечего делать на улице Епанешникова, соваться в школу гольфа и в Академию послеконтактной реабилитации. Вот сотворим трюк с Агалаковым, представим его смешным, тогда и посмотрим.
– Я в пересмешники не гожусь, - сказал Соломатин.
– Без тебя обойдутся. Тебе останется определить на каком блюдечке подавать яичко.
– А Елизавета?
– Что Елизавета? - растерялся Ардальон. - Какая Елизавета?
– Племянница чудака Каморзина. Живущая сама по себе. Но и служащая отчего-то в Столешниковом переулке в «Аргентум хабар».
– Ах, эта Елизавета, - будто бы успокоился Ардальон. - Она не в поле моего внимания.
– Однако в комнатушке принимающей взносы именно над этой Елизаветой на стене я увидел портрет человека в валенках с галошами.
– Это случайность, - быстро произнес Полосухин. - Это техническая небрежность.
– Так где Елизавета подлинная и где ее подмена? Или она вся подлинная? Или она вся подмена?
– Умолчу, брат Андрюша, - сказал Полосухин, - ибо не уполномочен и сам профан. Тебе, Андрюша, и должно во всем разобраться. Ба-ба! Да к нам забрел ветеран Камергерского!
Соломатин повернул голову. По ступенькам на крашеные доски рюмочной спускался пышноусый крепыш, смутно Соломатину знакомый.
– Ну вот, Андрюша, - заторопился Полосухин, он явно был чем-то обеспокоен, - трюк произведем в ближайшие дни, я тебя найду. По поводу упомянутой Елизаветы… Тут уж ты сам отважься. Или, что, может, и не выйдет худшим, устранись.