Евгений Алехин. Камерная музыка
На самом же деле давно уже ты умер
Но это и не значит, что ты когда-то жил
И этот мир для тебя всего лишь игрушка
Которую можно на время отложить
«Рабы лампы»
Оксана говорит:
— Так, блять. Не надо со мной шутки шутить. Я не хочу быть частью твоего стиха, текста, жж-поста или, не знаю, устного анекдота, если там есть Путин. Я не могу больше слышать о нем. Убей себя или живи дальше. Определись. Третьего не дано.
Еще четверть часа разговариваем на эту тему. Все мои доводы и оправдания не доказывают свою состоятельность. Тогда мы собираем все предметы с изображением Путина и кидаем их в коробку: кружка, календарики, фотографии в рамке, карикатуры, брелоки, коллажи типа «путин-краб», всю мою яркую коллекцию ненависти и веселья. Все это теперь свалено в коробку из-под мультиварки, стоящую в коридоре.
— Пожалуйста, — говорит Оксана. — Мне кажется, ты совсем спятил. Тебя закроют в психушку. Пожалуйста, давай избавимся от этого.
— Ладно, — отвечаю я.
Выходя из подъезда, говорю коллекции:
— Прощай. Закончились твои деньки.
Я понес это добро на помойку. Солнечный осенний день, хорошо. Последнее время я и правда перегибаю палку. Ладно, сначала эта мифология всех забавляла: хвалебные стишата, годы правления ВВП, дворцы, кровать размером с поле для мини-футбола и роскошные простыни, на которых Владимир Владимирович властно обладает Алиной, легкая паранойя, не платить за еду и метро, повсюду федералы, черные списки, тебе вроде бы смешно, но агрессия закипает. «Путинская рашка!» — орешь ты и сам не понимаешь, что имеешь в виду. После того как Дмитрий Анатольевич публично открыл рот и сделал несколько характерных движений, напомнил нам, кто есть царь, я как с цепи сорвался. Я просто смеялся и ругался, конечно, на что вы еще надеялись, глупые люди, это же было очевидно! То же чувствовал, когда следил за выборами в Белоруссии в конце прошлого года. Только чувство это было гораздо слабее. То есть ты знаешь, как все произойдет, но все равно до последнего момента не веришь. И тогда, сидя на работе за компьютером, нарезая эти новостные сюжеты о том, что батька не слезет со своего трона, я испытал такую же тоску по далеким галактикам, как и сейчас, только поделенную на десять. Тоска и разочарование. Как до последнего момента можно было пудрить себе мозги и надеяться? Путин, уходи! В общем, Дмитрий Анатольевич вытер уголки рта, и руки опустились.
Я пьяный залезал в подполье и кричал оттуда:
— Пудинг, уходи!
Пил коньяк, закусывал солеными огурцами и лечо. Еще громче и страшнее орал:
— Пудель! Уходииии!
Друзья смеялись надо мной и говорили:
— Эй, антипутин! Успокойся!
А я, делая вид, что только в этот момент услышал кодовое слово, вскакивал по стойке и вопил в неистовом приступе белой горячки:
— Путин — это наше все!
Выпивал за его здоровье и хватал помидорину из банки соленьев, а когда вылезал из подполья, то обращался к единственному, кто стоит выше царя:
— Госп! — взрывался я. — Хелпми! Забери его к чертовой матери! Владимира Владимировича, зачем ты послал его нам «в тяжелые для России времена»?!
Останавливаюсь возле подъезда, чтобы покурить. Взял у Оксаны сигаретку, решил: даже покурю по важному случаю. Можно было продать эту коллекцию через сайт «вКонтакте» поклонникам группы «макулатура», в которой я читаю социально-бытийный рэп, и выручить немного денег. Но нет, я так не сделал. Как только я начал эту коллекцию собирать, я уже знал, что ей место на помойке.
Теперь моя коллекция покоится в мусорном баке. Я покурил и возвращаюсь домой. У меня ощущение, что мы переехали на новое место жительства. Хорошо, что я выкинул этот мусор. Мы будем тут счастливей, что-то такое. Воздух между мной и Оксаной — моей девушкой — накаляется, пока мы стоим посреди комнаты, глядя в пустоты на местах, где раньше стояли мои безумные сувениры.
Потом я беру ее на руки и несу на тахту. Нам очень хорошо, я думаю, если бы мы хотели зачать богатыря — сейчас бы у нас получилось. Я слышал, что пол ребенка зависит от температуры матки. Это был бы красивый здоровый мальчик, и при рождении он бы весил пять килограммов.
У меня есть теория о том, как жизнеспособность сперматозоидов связана с Путиным. Сейчас я выкидываю эту теорию из головы, и мои сперматозоиды оживают. Я ощущаю вкус жизни на губах Оксаны, на всем ее теле. На этот раз яйцеклетка точно может быть оплодотворена, но в последний момент я обманываю сперматозоидов, выплеснув их на живот. Нет, ребята, сердце еще не успокоилось, и, пока царь на троне, слияния не произойдет. Они еще долго не хотят умирать, борются и ищут яйцеклетку на гладкой красивой коже возле пупка. Долго сопротивляются в лучах заката, но все же погибают и высыхают, как медузы на берегу моря.
| Уверен, что мне имплантировали чип.
Последний раз я официально работал года три назад. Видимо, позже у меня на чипе упали показатели. Назовем это «счетчиком социальной кармы». Теперь я прихожу устраиваться на работу, прохожу первое собеседование, второе, все хорошо. Потом мне говорят: «Вас проверит служба безопасности, но это, скорее, формальность».
Вот и все. Служба безопасности отказывает мне. Директор по персоналу в восторге от моей кандидатуры, но где-то я попал в бан, сгорел еще в полете. Я эту кухню знаю. Прыгаю через турникет — социальная карма минус один. Думаю «мусор» вместо «милиционер» — минус один. Незаметно засовываю орехи себе в сумку в магазине «Перекресток» — минус один. А если я соберусь сломать бипер — средство защиты от краж — в раздевалке магазина River Island, чип активизируется от выброса адреналина, включается камера, имплантированная мне в глаз. Все записывается, социальная карма — минус десять.
Так что я осторожен, не буду воровать, если нечто стоит дороже 1200 рублей, или после какой там суммы начинается уголовная ответственность? Хотя они докинут товара на лишние пару сотен, знаем мы их методы. Такие козыри в рукаве у стражей тьмы. Тебя поймают и заставят сделать что-нибудь гнусное. Нельзя прожить жизнь, никого не предав, придется это сделать рано или поздно.
А пока я не мог даже официально устроиться на работу. Эти гондоны из службы безопасности просто вводят в компьютер мои паспортные данные, распечатывают показатели, «попался, сукан!», и не дают мне делать блестящую карьеру в стабильно развивающейся компании.
На всякий случай. Может, с голоду умру.
Пусть. Я просто-напросто не буду работать официально — не буду платить налоги. Рамзанчик и без моих налогов неплохо живет, вспомните День города в Грозном. Вот уж не хочу кормить людоедов, думаю я и получаю зарплату в конверте.
Еду в метро домой, деньги лежат в кармане, и банковскую систему я не поддерживаю. Стряхиваю с себя подозрительные взгляды, прячусь в томик Гайто Газданова: у меня тоже есть свои маленькие радости, хотя я пока никого не предал. |
На первых курсах университета Костя выложил на собственной странице в интернете, на мой взгляд, совершенно безобидный текст, автором которого даже не был. Хотя поместил текст в раздел «творчество», он получил условный срок, а его мама чуть не получила сердечный приступ.
И, когда я собирался уезжать в Москву, мне звонили. Не люблю разговаривать с незнакомыми людьми по телефону. Этот голос появился в телефонной трубке как снег на голову, назвал свое звание и имя-фамилию, которые я тут же забыл.
Он сказал:
— Приходите завтра дать свидетельские показания.
— Что за показания?
— Приходите, все расскажем.
— По какому поводу?
— Приходите, мы все расскажем.
— Сначала объясните.
Включенный на кухне телевизор, разговор отца и мачехи, крики за окном — все в остальном мире вокруг звучало, будто кассетник зажевал пленку. Отчетливо звучал только голос в трубке:
— Приходите завтра, мы все объясним непосредственно.
— Я не обязан вам верить.
— Придется поверить.
— Но я не собираюсь никуда идти.
— Придется прийти.
Я хватался за варианты ответов, как утопающий за водоросли.
— К сожалению, меня не будет в городе.
— Как не будет?
— Я завтра уезжаю.
— Куда?
— На поезде.
— Куда?
— Уезжаю на поезде. | Никого из вас, блять, не касается, куда я еду. |
— Куда?
— Уезжаю в Москву.
— Во сколько поезд?
Небольшой опыт общения с мусорами у меня был, но какие-то конкретные принципы ведения беседы я не знал. Даже не знал, кто на том проводе: мент или федерал. Последний раз глотнул воздуха и ушел под воду.
— В два часа дня.
— Мы можем пообщаться в десять утра
Голос продиктовал адрес.
— Если не придете — снимем вас с поезда, да?
Они прослушивали Костин телефон и знали, что мы часто друг другу звоним. Пожевывая пирожки с фаршем, менты или федералы, как радиопьесами, наслаждались нашими разговорами о том, как у меня не встал спьяну, о Кафке и Проханове. Костя был национал-большевиком, но мы не разговаривали о его «партийных» делах, до которых мне не было дела, хотя, может, и обсуждали романы их вождя Эдуарда Лимонова. Может быть, спорили о его сексуальной ориентации, не помню. Хотя Костя мог как-нибудь прочесть мне стихотворение из «Лимонки» по телефону.
Но почему они не сократят штат настолько, чтобы каждый служащий занимался чем-то полезным? Так думал я и пугался беспечной глупости, с которой крутились лезвия этой мясорубки.
Когда поезд тронулся с места, меня немного отпустило. До последнего момента был уверен, что не дадут уехать. Но поезд поехал, и я был в нем, чувствуя облегчение оттого, что оковы рвутся. Когда я вспоминаю эту поездку, она мне кажется сном. Помню, как среди ночи услышал свою фамилию и проснулся. В купе проводников говорили обо мне, было слышно, потому что у меня было одно из первых мест.