— Знаете, сколько ей лет! И сердце у неё больное… — загробным голосом сказал парень.
— Женька, ты чего раскис и всю камеру «на слезу» подсадил? — вмешался пожилой заключённый. — Такие, как твоя бабушка, — бойцы! Просто так не сдаются. Задержалась старушка по своим делам. Может, в поликлинику заглянула, а там очередь. Знаешь, какие очереди сейчас в поликлиниках? Кошмар один!
Но тут раздался громкий протяжный свист, который произвёл на всю камеру поистине животворящее воздействие. Евгений вскочил, подбежал к окну, сокамерники подхватили его, подняли повыше. Он махал кому-то далёкому, улыбался. Это продолжалось минут десять, а может, и намного дольше. Времени, казалось, не существовало. Вся камера молчала, но это было самое счастливое молчание, какое каждый из жильцов мог себе представить.
А потом Женьку опустили на пол. Настроение в камере сделалось превесёлое. Историю Женьки все знали. Студент-отличник, попался за наркотики — «закладку» сделал, чтобы заработать на подарок любимой девушке. Пока был в СИЗО, успел поработать санитаром в тюремной больнице — ухаживал за тяжелобольными заключёнными. Первый раз за решёткой, куча смягчающих обстоятельств, а приговор жёсткий — девять лет колонии строгого режима. Евгений, когда услышал это в зале суда, сначала ушам своим не поверил. Потом ушёл в глубокую депрессию и, возможно, наложил бы на себя руки, если бы не бабушка Вера Николаевна…
Лихо свистеть она научилась в детстве, пока гоняла по деревне с мальчишками, а вспомнила о своём искусстве, когда внук появился. «Женька, — рассказывала, — маленьким по деревне бегает, я свистну, он услышит и примчится на обед». Женька с друзьями даже на другом конце леса её свист слышали, такой уж он мощный.
Связь с внуком у свистящей бабушки — особая, духовная. Ну так она его фактически и вырастила! И вот арестовали парня, а бабушке — горе: не может она, чтобы совсем его не видеть. Вот не может, и всё! А свидания — кому ж их следователь даёт раньше, чем через год-полтора? Купила тогда бабушка бинокль, пришла к СИЗО, свистнула, как только она одна умеет, и стала высматривать любимое лицо в бинокль. Женя услышал, прильнул лбом к решётке на окне — повидали друг дружку. Так она и ходила к «Бутырке» на встречи с внуком. Охрана-то свист слышала, но его источник определить не могла. Кто ж мог подумать, что седая старушка способна так свистеть? А бинокль она ловко в пакетик прятала. Так и встречались больше года.
На следующий день Женьку вывезли в суд на апелляцию. Бабушка пришла, пирожки принесла. Перед началом заседания теребила платочек и шёпотом в углу молитвы читала. А уж как она смотрела на трёх судей! Видели ли они её молящие глаза? Вряд ли. Ни срок не снизили, ни режим не поменяли на обычный. Но Женя всё это перенёс стойко, боялся только за бабушку. Вернулся в камеру молчаливый.
— Женька, плюнь ты на них, — увещевал пожилой. — Бессердечные они! А знаешь почему? Потому что у них в жизни никогда любви не было. И бабушки у них такой не было, как у тебя. Вот придут они сегодня домой, а там что? Нелюбовь. Фильм такой, кстати, есть — «Нелюбовь». Я смотрел его. Страшный фильм про то, как люди живут и друг друга не любят. Прости ты этих судей, Женька! Они ещё не знают, что отвечать за всё перед Богом будут. «Какой мерой мерите, такой и вам отмерено будет».
— Студент, так тебя на этап, выходит, скоро отправят, — опомнился здоровяк. — Тебя увезут, и она больше не придёт?! Мы к твоей бабушке так привыкли…
— Повезло тебе с ней, а ей — с тобой, — включился в беседу другой сосед. — А нам повезло, что мы всё это видели. Знаешь, у меня бабушки не было, в том смысле, что я её не знал. Но я спать теперь ложусь и представляю свою бабушку похожей на твою, и засыпаю сразу. Я вот будто изменился. Что-то перевернулось. Хочу выйти поскорее, семью создать, детей и внуков в любви растить.
Женя слушал-слушал и вдруг перестал жалеть себя, мол, бедный он студент, которому всю молодость предстоит в тюрьме провести. А думал только об одном — лишь бы бабушка всё выдержала: пересылки, передачи, свиданки. Бог даст, выдержит!
…Прошло два месяца. В поезде, идущем до Мордовии, в плацкартном вагоне сидела пожилая женщина. Она везла две сумки с продуктами, сверху в одной из них лежал пакет с пирожками, а бабушка насвистывала тихонько что-то нежное, умиротворяющее…
Чужие
Генерал лежал на железных нарах и думал о приближающейся смерти. Его отвлекали узоры из трещинок на потолке камеры особого СИЗО (таких в России только два, и помещают туда преступников «государственного масштаба»): вот этот узор похож на птицу, а этот — на лодку… «Лодку Харона, перевозчика душ в подземное царство мёртвых», — пришло в голову генералу.
Умирать он не боялся. Боялся оставить своих близких: «Как они будут? Сколько горя испить приведётся… Справятся. Бог о них позаботится. Главное — когда настанет моё время, думать об их счастье, просить за них Бога».
Генерал был тюремщиком и по долгу службы сам видел разных людей по ту сторону решётки. Один из арестантов, попавший к нему однажды на приём, оказался настоящим философом. Он поездил по миру, изучая традиции и религии, и рассказывал, что истинные буддисты веруют в реинкарнацию и в то, что последние мысли умирающего определяют, какой будет его следующая жизнь. И потому думать нужно о любимых и о том, что удалось сделать хорошего для людей. Хотя генерал был православным, слова эти почему-то запали в душу.
И вот сейчас он окинул мысленным взором свою жизнь, в которой главное место занимала тюрьма. Она давно стала вторым домом, что в его случае вовсе не являлось фигурой речи. После окончания Высшей заочной юридической школы МВД СССР Сергей Николаевич не долго работал простым милиционером. Смекалистого, разумного, смелого и исполнительного, его заметило руководство, он стал продвигаться по службе. А потом предложили возглавить исправительно-трудовую колонию (в те годы тюрьмы входили в систему МВД). Согласился. Он и сам не мог понять, почему вдруг так запросто поменял работу милиционера на «хозяина» (так в лагере начальника звали).
В заключённых он видел людей, за каждым уголовным делом — судьбу. Но был строг и требовал соблюдения режима. Работу свою любил и нередко цитировал Петра I: «Тюрьма — ремесло окаянное, и для скорбного дела сего нужны люди твёрдые, добрые и весёлые». Не сказать, что весельчак, но был он человеком, что называется, на своём месте. Да и просто был человеком, хотя чётко осознавал, что служит системе. Оттого-то и разрывало порой на части, когда видел, как несправедлива она бывает к людям, а он в этом невольно помогает. Когда кто-то из параллельного ведомства (следователи и чекисты) в его епархию влезали, возмущался им в лицо, но никогда не сообщал наверх. Думал: «Всё ж таки это свои».
Когда возглавил целое управление в регионе, сумел сделать много полезного и правильного для того, чтобы СИЗО и тюрьмы в области перестали внушать обывателю прежний безоговорочный, почти мистический ужас. При нём в «местах не столь отдалённых» улучшились условия, тяжелобольных стали чаще отпускать на свободу, многим арестантам наказание заменяли более мягким. Всё получалось потихоньку, и он этому радовался…
Вот и звание генерала присвоили. Дети выросли, внук родился. Ах, как полюбил он этого пацанёнка! И тот — это ведь надо! — был похож на деда ну как две капли! Будто впрямь слеплены из одного теста. Из-за внука генерал стал любить бывать дома, ценить выходные. И даже тюрьма отступала на второй план.
«Порой думаешь, что всё хорошо, — а уже кто-то роет тебе могилу», — потом иронизировал над собой Сергей Николаевич.
Сначала пришла болезнь. Генерал никак не мог понять — за что? «Я, конечно, не святой. Само собой, добрым словом помянет не каждый заключённый — режим мало кто любит. Но людоедом-то я точно не был», — размышлял он. А ещё горевал: «Ну почему вот сейчас? И как же внук? Ведь так мечтал смотреть, как он растёт, баловать, учить быть настоящим мужиком…»
А потом пришли «свои». В масках и с автоматами. Задержание, арест.
Генерала заподозрили в получении взятки. В обвинение никто из подчинённых и даже заключённых не верил: зачем бы ему на старости лет, на закате карьеры рисковать всем? Денег у генерала не нашли, однако в деле были обличающие показания одного из его заместителей.
Судья отводил глаза, когда избирал «главному тюремщику региона» самую жёсткую меру пресечения, несмотря на справки, что у Сергея Николаевича диабет и удалена из-за онкологического заболевания почка.
«Взять под стражу в зале суда!» Услышав это, генерал грустно усмехнулся.
«Зачем упорствуете? Вы же понимаете, что это система? Есть распоряжение сверху. Дайте нужные нам показания, и для вас всё будет предельно мягко. Пара лет или вообще «условка», и поедете домой к внуку», — убеждал молодой следователь в кабинете, куда вывели генерала.
При слове «внук» он внутренне содрогнулся — как током ударило: «знают про мою привязанность к пацану — наблюдали, изучали, анализировали».
Мучительное недоумение вызывал тот факт, что система, которой служил всю жизнь, оказалась способна породить демонов бесчеловечности. Они выросли, окрепли и стали творить лихие дела, саму же систему разрушающие. Вспомнилась сцена из фантастического фильма «Чужие», где детёныш инопланетного чудовища, не найдя пищи, накидывается на собственную мать и пожирает её плоть. Мерзкая сцена. Такое же омерзение испытывал Сергей Николаевич и сейчас.
Следователь заметил его реакцию и с плохо скрываемым удовлетворением от того, что нажал на нужную кнопку, продолжил: «У меня есть поручение донести до вас, как будут развиваться события, если откажетесь. Арестуют вашего сына и его жену. Ребёнок останется без родителей».
Лицо генерала перекосилось от боли. Он захрипел и повалился на пол.
«Скорую!» — выкрикнул следователь. Приехавшие врачи требовали госпитализации…
«Скорую» к генералу вызывали ещё раз десять. В один из них вывезли в больницу и даже прооперировали. А потом опять вернули в СИЗО.