«Да ты что! Тебе же срок вдвое скинули! — бросились увещевать парня сотрудники СИЗО. — Понимаешь, какой ты счастливчик? В первый раз такое видим! Всего пять лет оставили, прекращай голодовку, чего ещё желать? Год ты отсидел уже, скоро УДО![5] На одной ноге отстоишь!»
Голодовку Маруф не прекратил и не понимал, чему эти люди так радуются, с чем его поздравляют. С пятью годами вместо десяти? Но он-то желал только одного — полного признания своей невиновности. Того очевидного факта, что не приобретал и не намеревался сбывать наркотики — вообще никогда к ним не прикасался. А просто однажды, случайно попав в поле зрения сотрудников полиции, не захотел признать себя человеком второго сорта. Вышел из прочно засевшего в головах москвичей стереотипного образа узбека-дворника или таджика-дворника: яркая рабочая безрукавка, кепка, велосипед; метла и тележка — летом; лопата для уборки снега — зимой. И в любое время года — широкая доброжелательная и слегка подобострастная улыбка на лице. Работай и не хами. Будь вежлив — ты не у себя дома. Приехал — улыбайся и будь благодарен…
Маруф продолжал учиться даже в СИЗО. В камере на столе — книги, самоучители — зубрил испанский, немецкий. Художественная литература на русском языке — надо ведь и отдыхать. Вот дочитал книгу Паланика, почитал бы ещё, но других книг этого автора в библиотеке следственного изолятора нет. И самоучитель испанского — только второй том. Ещё хотелось бы, может быть, фантастики и что-нибудь об авиационной логистике. Вообще о небе, о самолётах! Сотрудники УИС такие книги неделю искали по библиотекам всех московских СИЗО — и нашли.
Зеркально чёрные, всегда изумлённо круглые глаза Маруфа озарились радостью: книги он с улыбкой прижал к груди, а ту, что с самолётами, — поднес к губам и поцеловал и — о тложил в сторону. Большую часть времени голодающий Маруф посвящал прошениям и обращениям. Писал их своим удивительно аккуратным разборчивым почерком во всевозможные инстанции, в редакции газет — по списку, веером. Просил обратить внимание на его невиновность. Требовал справедливости: или она, или смерть!
Вот только заметит ли кто-нибудь гибель маленького человека? Впрочем…
— Если я расскажу про вашу историю всему миру, вы бросите голодать? — спросила правозащитница, пришедшая в камеру Маруфа.
— Да. Обещаю.
Обещание сдержал и перед этапом в колонию поблагодарил сотрудников:
— Когда-то через много лет вы полетите куда-нибудь на самолёте… В отпуск на юг или в другую страну. А пилотировать этот лайнер буду я. И вы сможете сказать: «Знаете, кто ведёт этот корабль? Это наш знакомый, наш друг Маруф, это он лайнером управляет. Мы помогли ему когда-то!»
Прошло три года, Маруф освободился и уехал домой. А вскоре один из тюремщиков рассказал другому вот такую историю:
— Сын мой оказался в Ташкенте. Без работы, без крыши над головой… И знаешь, кто его приютил? Наш «пилот» Маруф!
— Вот уж неисповедимы пути Господни! — подивился коллега. — И что, стал он лётчиком?
— Пока нет — работает на автозаправке и всё свободное время учится. Но станет, вот увидишь! С его-то умом, упорством и большим сердцем…
— Мы все вправе летать, куда захотим…
Житейские притчи
Жизнь течёт в Пути. И кто не видит её,
а видит только цель — тот и не живёт вовсе.
Свитер
Бережно сложенный, ни разу не стиранный серый свитер лежал на дне спортивной сумки. Сумка стояла под нарами камеры № 312 следственного изолятора в одном из маленьких городов. Семён думал об этом свитере семь дней в неделю. Думал на прогулке и когда принимал пищу, на встрече с адвокатом и во время допросов. Даже во сне вроде бы думал.
Однажды ему показалось, что свитер пропал — произошло это после очередного обыска, когда сотрудники небрежно разбросали вещи по камере. В тот момент сердце сначала перешло на бег, а потом замерло. И остановилось бы, Семён был уверен, навсегда, если б краешком глаза он не заметил свитер.
Свою странную привязанность он всячески скрывал и от сокамерников, и от сотрудников. А те просто считали Семёна странным. На вид, впрочем, он был самый обычный, среднего возраста и роста, мужичок. Срок получил за мошенничество, которого, как уверяет, не совершал. Когда попал за решётку, потерял разом всё: семью (жена развелась), жильё (забрали в счёт возмещения ущерба), бизнес и друзей.
О прежней вполне благополучной жизни он даже вспоминать боялся — проще было обманывать себя, делать вид, что не было её вовсе. Но как же не было? А счастливое (почти) детство? А юность, «полная надежд»? Потом хороший автомобиль, дача, уютная просторная квартира, такая, казалось, заботливая жена, ежегодные поездки к морю, вечеринки, увлечение игрой на гитаре и шахматами…
«Всё это было, но они всё это у меня отняли! Воры! Сатрапы-ы!» — хотелось закричать Семёну. Но он только скрипел зубами.
— Семён, ты чего? — удивлялся сокамерник.
— Да так… Холодно, — отвечал Семён (в камере и в самом деле было студёно).
— Свитер натяни да спи, — без задней мысли советовал сосед.
Свитер. Свитер!
Никакого доброго воспоминания о доме он не вызывал. Его не связали мама или бабушка. Семён даже не помнил, как тот оказался в его вещах. Но помнил до долей секунд, словно в замедленном кино, как в этом свитере его с ненавистью бил начальник СИЗО. Помнил его оскал, его дрожащие от злобы губы и ледяной взгляд. А главное — как тот вытирал кровь с рук (рассадил себе кулаки, пока метелил Семёна) о его свитер.
С тех самых пор свитер со следами крови начальника СИЗО стал для Семёна возможностью доказать и наказать.
«Освобожусь, привезу свитер в Москву, в генеральную прокуратуру, пусть назначат ДНК-анализ, определят, чья кровь, и посадят этого садиста», — мечтал Семён.
Эти упования помогли ему перенести все этапы (так называют зэки переезды из одного учреждения в другое, порой расположенное на другом конце страны). Он пережил, благодаря свитеру, и долгие годы в колонии, где так и не смог ни с кем близко сойтись, но одиночества как будто не чувствовал — он был не один, а со свитером. Семён его никогда не надевал, не стирал и даже старался лишний раз не вынимать из сумки (чтобы кровавые следы как-нибудь не исчезли).
И вот настал день, когда Семёна освободили. За спиной закрылись ворота колонии, и он слегка встревоженно огляделся. Из подъехавшей машины вышел пожилой мужчина, его дядька:
— Здравствуй, родной! Поехали, что ли…
— Мне в Москву нужно. Отвезёшь?
— Прямо сразу? Давай домой к нам — отдохнёшь недельку-другую, а потом и поедешь в Москву.
— Не могу, мне сейчас надо.
«У меня есть доказательство — свитер! Вы слышите? Я хранил его восемь лет! Долгих восемь лет в СИЗО и колониях. Я объехал десяток учреждений, но не повредил свитер», — Семён обзванивал центры экспертиз, СМИ, правозащитников, но никто не хотел даже взглянуть на его сокровище. В прокуратуре выслушали, но сказали, что один свитер ничего не решит, что привлечь начальника СИЗО без весомых доказательств, без свидетельств заключённых невозможно.
Так прошёл месяц. Деньги у Семёна закончились. Он провёл последнюю ночь хостеле и на рассвете вместе со свитером пришёл на мост через Москва-реку.
Заметив на мосту странного человека, подошёл постовой, но документы не попросил:
— Я недавно пережил сложный период, — неожиданно заговорил он с Семёном. — Жить не хотел. А потом сказал себе: «Отпусти! Отпусти всё!» И отпустил. И стало мне так хорошо после этого — не передать словами. Я как из гроба выбрался. Жизнь почувствовал. Смотри, какой рассвет! А какая красота кругом!
— Мне не до этого, — жалобно промычал Семён.
— А ты отпусти, — постовой пристально посмотрел в глаза, улыбнулся и зашагал дальше.
«Отпусти… Отпусти… А как же свитер?» — спрашивал себя Семён.
И вдруг осенило: «Распусти!» Он надорвал нитку, потянул…
С каждым мгновением становилось всё легче и легче. И вот под ногами — только горка ниток, и подошедший дворник кивком спрашивает, можно ли убрать.
— Можно, это ведь просто мусор, — Семён сам удивился, как легко это выговорил.
В пути
Юля, бывшая профессиональная акробатка, а ныне просто «достигатор» (как сама себя называла за то, что любила ставить задачи и неизменно их достигала; так и двигалась — от цели к цели), поднималась с группой в горы. Далеко впереди виднелся пик, куда предстояло добраться.
Чем выше — тем сильнее порывы ветра. Чем выше — тем холоднее. Многие достали из рюкзаков куртки и шапки.
Чем выше — тем труднее дышать. Чем выше — тем больше потеешь от усилий. И вот многие уже снимают эти самые куртки и шапки.
Созданные противоборством внутренних сил Земли, горы рождают в человеке противоречивые чувства и состояния. Здесь тебе немыслимо тяжело физически, и одновременно испытываешь столь же немыслимый восторг от пейзажей, от того, что облака — под ногами и ты словно бы поднимаешься в небо. Дела и заботы, которые всего пару часов назад казались самым важным в жизни, уходят куда-то далеко-далеко, и нет теперь ничего важнее, кроме как просто идти. Шаг за шагом. Навстречу бесконечности.
Ребята шли, кто как мог и как хотел. Некоторые сбивались в пары, в тройки. Одни ждали, пока подтянется вся группа, тем временем отдыхая на удобных камнях. Другие, мысленно разметив для себя путь на отрезки, не оборачивались, пока не доберутся до очередного «флажка».
Юля шла быстро, ровно, следила за тем, чтобы дыхание не сбивалось. Она не оборачивалась и не останавливалась. Не жалела себя, и в то же время во всех её действиях был удивительный порядок, свойственный спортсменам — профессионалам. Вдох — выдох. Шаг левой — шаг правой. Иногда ей казалось, что не она, а некая сила идёт вперёд, к пику, которого нужно обязательно достичь и достичь первой. Чувства и эмоции затаились, словно страшились ослушаться неумолимого возницу, управляющего повозкой-организмом.