Отсутствие в доме хозяйки чрезвычайно огорчило и губернатора. Он был большим поклонником ее недюжинного ума, с ней он всегда находил темы для интересных бесед о загранице, о музыке и живописи. Он знал, что генеральша старательно и с пониманием коллекционировала изделия из уральских самоцветов, знал, что ее страстью было выискивание уникальных полотен живописи, завезенных на Урал его былыми хозяевами, а потому не был удивлен, узнав в новом большом живописном полотне, висевшем среди изрядного количества картин, кисть прославленного Рембрандта.
Он только поражался, как генеральша так ловко находила пути к тайникам сокровищ Демидовых, Яковлевых, Расторгуевых и извлекала немало редкостных по живописи холстов.
Конечно, для губернатора, как и для многих в Екатеринбурге, не было тайной, что генеральша умела обвораживать и располагать к себе нужных людей, но все же главным ее помощником в приобретении ценностей был страх, который испытывали заводчики и золотопромышленники Урала перед грозным ее супругом.
Губернатор тоже любил живопись, у него тоже была по-своему очаровательная жена. В их пермском доме и в орловском имении тоже были картины французских, итальянских и голландских мастеров, но разве они могли идти в сравнение с коллекциями, собранными госпожой Глинка в Екатеринбурге!..
Свечи на клавесине горят весело. Бегут легкие мысли губернатора. На свету добродушное с виду лицо сановного музыканта. Взгляд серых глаз прикрыт стеклами очков. Весь облик губернатора мало похож на сурового владыку губернии. Но его невозмутимо спокойная внешность слегка обленившегося помещика обманчива, в этом уже в губернии убедились многие. Он мог преображаться, менять обличье и неожиданно кричать на подвластных знатных горожан и чиновников, умел стучать кулаками на купцов, поносить бранью слуг, но не бил их, опасаясь, чтобы от чрезмерного волнения не остановилось его больное сердце. Чаще всего он напускал на себя спесивую важность, Подчеркивая всем своим видом, что является губернатором Уральской губернии, что его на этом посту утвердил всемилостивейший император.
В зале держалась прохлада. Губернатор накинул на плечи пуховую шаль, которой снабдила в дорогу заботливая супруга. Стыли от холодных клавишей пальцы. Мысленно он жалел, что не приказал слугам разжечь в зале камины. Стыли пальцы, а от этого в его исполнении любимой моцартовской мелодии нет чистоты звука. Подумал, что, может быть, прервать игру, завернуть руки в шаль, ощутить тепло в пальцах, а потом тепло разольется по рукам, дойдет до плеч…
Но он не в силах оторваться от клавишей и погасить минорную мелодию. Тем временем его слух уловил звон шпор в коридоре. Перестав играть, он обернулся к распахнутой двери, увидел в ней яркий свет от множества свечей, а в ореоле света силуэт генерала Глинки, за ним двух слуг с канделябрами в руках.
— За помеху приношу извинения! Узнал, что музицируете в студеном зале. — Сурово взглянув на слуг, генерал продолжал: — У моих олухов не хватило смекалки затопить камины. Немедля зажечь оба по-жаркому.
Слуги начали расторопно разжигать камины. Огонь в них ожил быстро.
— Ступайте.
Слуги с поклонами вышли из зала, бесшумно закрыв за собой тяжелые створы широкой двери.
— Как можно, ваше превосходительство, в ваши годы быть в холоде. Не бережете здоровье. — Генерал пытался говорить тихо и озабоченно. — Вы мой гость. О вашем благополучном пребывании у меня я в ответе перед милейшей Ксенией Митрофановной. Как ей можется?
— Благодарствую. По-прежнему досаждают мигрени.
— А моя Ирен совсем невовремя оставила меня в одиночестве. Я без нее в доме беспомощен, а тут вы, нежданный гость.
— Не извольте беспокоиться, генерал. Совсем по-домашнему чувствую себя.
— Какое там! Разве сумею подобающим образом принять. Как доехали?
— Без происшествий.
— Не советую вам ездить с малой охраной. На дорогах пошаливают, и на студеность нынешний январь тороват.
В зале заметно посветлело. От колонн, деливших его на две половины, легли на паркет и ковры косые расплывчатые тени. На окнах обозначилась роскошь парчовых занавесей. Заблестели зеркала. Хорошо освещены теперь картины.
Губернатор, подойдя к камину, протянул к огню руки, спросил:
— Давно ли в вашем доме объявилось сие замечательное творение кисти Рембрандта?
— Спрашиваете о той картине?
— Именно.
— Разве это Рембрандт? Впрочем, припоминаю, совершенно справедливо назвали художника. Ирен так же называла его. Картину привезли нам осенью из Нижнего Тагила. Она из коллекции Демидова. Подарок прислала для Ирен жена Павла Николаевича. Вы, конечно, знаете, что в прошлом году Павел Николаевич женился на петербургской красавице Авроре Карловне Шернваль?
— Как же, слышал.
— Вам нравится картина?
— Святой боже, да разве может не нравиться творение Рембрандта!
— Ирен, получив подарок, больше месяца жила с восклицаниями восторга. Но я в живописи профан. Этот Рембрандт меня не привлекает. Какая-то тусклость в красках. Люблю в красках озорную яркость. Прошу садиться, да поближе к огню.
— Пожалуй, я немного постою. Кровь в ногах не движется. Кроме того, беседуя, люблю бродить.
— Как угодно. Меня прошу извинить. Сяду. Ездил сегодня в Шарташскую слободу и поостыл. Солдат, но начинаю ощущать холод. Годы. Да и домашний уют, созданный моей Ирен, видимо, не на пользу солдатской закалке.
Глинка сел в кресло возле камина, вытянул ноги к огню, прикрыл глаза. Губернатор, взглянув на него, подумал, что он может задремать, и громко сказал:
— Сегодня в управлении меня посетил господин Муромцев.
— Мне доложили, — отозвался генерал, не открывая глаз. — Жаловался на меня?
— Жаловался, что не изволите понимать его стремления, не оказываете помощи в осуществлении их.
— Муромцев любит прикидываться казанской сиротой.
— Признаться, я не совсем понял, каковы его стремления, хотя он говорил о них очень пространно. Неужели надеется стать единоличным владельцем уральской меди?
— У Муромцева частенько появляются подобные мечтания. Очень неприятен. Недавно явился ко мне ходатаем за купеческого мерзавца. Я его выпроводил, так он посмел пригрозить, что пожалуется на меня его величеству. Видимо, теперь поразмыслив, решил поплакаться губернатору.
— Сделал это больше для самоуспокоения. Совсем напрасно являлся ко мне. Я полностью доверяю вам, полагаюсь на вашу мудрость и справедливость…
— Благодарю, ваше превосходительство. — Генерал открыл глаза; увидев перед собой губернатора, улыбнулся, встал: — Благодарю, ваше превосходительство, что доверяете мне править всем горнозаводским Уралом. Я не скрываю своих действий — ради благополучия империи частенько приходится превышать законы.
— Всегда готов поддержать вас. Край в надежных руках, слава богу, что в ваших, а не в чьих других. Летом побывал у меня граф Строганов. Высказал недовольство чрезмерной назойливостью Муромцева. Видимо, граф прав в таковом суждении, коли вы тоже о сем дворянине невысокого мнения.
— Мое мнение о всех заводчиках Урала давно сложилось. Есть среди них самодурствующие пакостники, и при этом трусы. Муромцев и Сухозанет среди подобных фигуры первостепенные. И это законное явление в крае. Корни самодурства заводчиков настолько глубоки, что искоренение его немыслимо. Уральские промышленники всех сословий барахтаются в путах страха перед ненавистью своих крепостных. Когда возникают громкие скандалы, я их без особого труда усмиряю. С ослушниками поступаю по велению совести, а она у меня неуступчива. Благо в империи после памятного декабря для непокорных обозначена тропинка в Сибирь. Но в крае появилась другая забота для верных слуг его величества. Появилось кое-что до сей поры совсем необычное…
Слушая генерала, гость задержал на собеседнике вопросительный взгляд.
— Говорю о сословии, кое в империи принято называть работным людом.
— Говорите о холопах? — уточнил губернатор.
— Нет, ваше превосходительство, я говорю о работном люде. Чаяниям работных людей подчиняются все холопы, кои крестятся двумя и тремя перстами. На приисках, рудниках и заводах среди работного люда завелась опасная для наших устоев смелость в их речах и деяниях. У иных смельчаков даже перед нашими чинами и мундирами хватает храбрости высказывать неудовольствия.
— Святый боже! Да как же так! Мне доносили, что в крае не так уж опасно, сравнительно покойно, будто только староверы по лесам бродяжат.
— У работного люда крепнет ненависть прежде всего к дворянству и ко всем, кто и в других сословиях держит в руках вожжи крепостного права. У работного люда заводится опасное бесстрашие перед штыком и кнутом. Они теперь не только жгут, но заливают шахты, рушат плотины прудов, остужают доменные печи, уничтожают на корню заводское производство. Видимо, вы уже наслышаны, как углежоги остудили домны на Новом заводе Муромцева, остановив работу завода по меньшей мере на год, нанесли владельцу тяжелый ущерб?
— Надеюсь, преступники схвачены?
— Нет, ваше превосходительство. Их ищут день и ночь по всему Уралу, но не находят даже следов. Я склонен думать, что ненависть работных людей находит себе покровителей и среди полиции, и среди горной стражи.
— Не густите ли вы краски? Разве возможно?
— Возможно! Ненависть работного люда просачивается всюду, как вода. Повторяю, наше счастье пока в том, что ненависть разрознена. Мы не можем забывать, ваше превосходительство, кыштымский бунт. Ведь тогда работный люд, если помните, бунтовал разом на многих заводах. А возмущение на Ревдинском заводе, принадлежащем наследникам Демидова… Медлить не подобает, ваше превосходительство! Негоже допускать преступный сговор работной черни. Не скрою, приходится выискивать новые способы. Жестокость уже недостаточна, ибо тотчас вызывает ответную жестокость заводского народа к своим хозяевам. Мы все, конечно, не задумываемся над тем, кто повинен в осмелении работного люда? Однако нам не хватает мужества сказать: мы сами частью виноваты, что после декабрьского бунта дворян на Сенатской площади позволили себе завести в разумах порочное сострадание к крепостной доле холопов.