Что про ее разум слыхала?
— Все такая же. Глядит на свет божий, а во взгляде лед. По осени ее дважды видала. Писаная красавица. Глянет, а у тебя ноги холодеют. Ну, стоит перед тобой бледная, точно живая покойница, и только. Гусар побаивается, чтобы в Старом заводе кержаки, со злобы на него, с ней чего не сотворили.
— Охота мне самой на нее поглядеть, — задумчиво произнесла Карнаухова.
— Есть на что глядеть. Будто сказка. Волосы золотистые, только вот заместо глаз — голубые льдинки.
— А нет ли, Степановна, какой другой причины, из-за которой Комар на Старом заводе зимует?
— А ты дошлая. Есть такая причина.
— Медь самородная в тамошних моих угодьях покоя его барину не дает! — раздраженно сказала Карнаухова.
— Об этом не тревожься: за медью у меня надзор крепкий. Из-за этого надзора подарочек даже тебе привезла.
— Какой подарочек?
— Придется, видать, рассказывать.
— А тебе неохота слово молвить.
— Неохота. Потому не дело хозяйку во всякие мелкие горные делишки впутывать. На то поставлена, чтобы без тебя для тебя добро выглядывать, — строго проговорила Анисья.
— Рассказывай, рассказывай! — поторапливала Карнаухова.
— Беспокойная ты, однако. Особливо с тяжестью у тебя характер, когда хворая. До всего тебе охота дознаться.
— Хворость у меня в ногах, а голова здоровая.
— Тебя не переспоришь. Ну слушай. С прошлого лета повелела за Комаром особый надзор держать. Как зачал на березах лист желтиться, он чуть не каждый день стал на твои промыслы наведываться и все норовит проезжать по тем дорогам, возле которых покоится медная руда.
— Чего ему надобно на моих промыслах?
— Татарочка у меня на них робит. Амине ее зовут. Понравилась она Комару. Подарки ей привозил. Она девка хват. Подмигами ему башку совсем задурила. Одним словом, стреляная девка.
— Откуда к тебе пришла?
— С хищниками на промыслы завернула, да так и прижилась. Одинова она меня упредила, что в то время, когда Комар будет на прииске возле нее тереться, его люди в горах станут пробу на медь брать.
— Ну?.. Да не тяни ты!
— Дай передохнуть, потому к интересному подхожу. — Анисья помедлила. Умостилась поудобнее в кресле. — Так вот. Перед приездом Комара я с мужиками в лес подалась. Комар явился на прииск, а я в лесах и застукала Комаровых людей на пробной вороватости. Привезла их на промысел, а самому Комару крепкими словцами панихидку отслужила. Так. Через неделю моя татарочка, по моему наказу, подалась жить в Старый завод. Вскорости она опять мне весточку дельную подала. В жар меня от этой весточки кинуло. Не поверишь, такая дельная девка оказалась.
— Все? Аль нет? — нетерпеливо сказала Карнаухова.
— Что ты! Послушай! — зачастила Анисья. — Зимушка накатила. На промыслах ноне снега глубоченные. Столь снегу навалило, что на три зимы бы хватило. Жила я в Ксюшине преспокойненько, боками перину выглаживая. Как вдруг перед самыми Святками объявилась перед моими очами татарочка.
— Да не тяни из меня душу! — Карнаухова даже приподнялась на постели.
— Не торопи. — Анисья перевела дух. — Рассказала мне татарочка, что Комар с мужиками опять сбирается на наши угодья за медными пробами податься. Собрала своих работных. Самых дюжих. С каменоломен кое-кого взяла. По-справному объяснила людям, зачем они мне понадобились. И ушла с ними в лес на дозор. Неделю мы гостей караулили. И что думаешь? В одно метельное утречко уследили в лесах незваных воров. Крадутся они по лесу, а мы за ними. К вечеру дошли они до одного оврага и заночевали. Мы тоже на ночлег неподалеку от них зарылись. Тем местом оказался овражек возле кварцевых пригорков, что тянутся по правому берегу речки Монашенки. Скоротали ночку на дюжем морозе, а поутру к гостям наведались и увидали, что они в кварце ковыряются. Навалились на воров. Кто с чем. Мужики хорошо в драке погрелись. Крови большой, однако, не пустили. Комара связанным в Ксюшино привели. Разговор я с ним в холодной бане с глазу на глаз вела. Не поглядела на то, что он важный гусь, хорошо его кулаком по всем местам припечатала, да и заставила выложить из карманов обломки кварца с крапинами самородного золота.
Карнаухова от удивления села на кровати, забыв про боль, спустила ноги на пол.
— Жильное золото?
— Да ты лежи спокойно. Куда бежать собралась? Давай, давай, ложись! Ну, до чего беспокойная стала!
Анисья уложила хозяйку, лукаво прищурившись, сказала:
— Не глядя на праздник, нарядила людей да с Серегой и подалась на то место, где воров застукала. Ты в то время от Уралу далеко была. Без твоего дозволения наковыряла из кварца золота осьмнадцать фунтиков.
Много его там, но жила в глубину ушла, и без шахты золота не взять. По весне добудем. А подарочек, золотишко, с собой привезла.
— И про такое до сего часа молчала?
— По пословице живу: молчание — золото…
— По загривку надо тебе за такое молчание надавать.
— Лупи. Загривок у меня ничего, твою руку выдержит. Поняла? Комар, по приказу Муромцева разведывая руду, напоролся на золото, хотел его сложить в свой кармашек.
— Как не понять. Муромцев передо мной мелким бесом метался. А как смекнул, что медной руды ему не продам, стал меня стращать, что царю на меня пожалуется. И до того меня обозлил, что я его из дому выгнала. Тебе на промыслах возле Старого завода надо быть начеку. Там у нас жирное золото. Боюсь, чтобы он пруд не спустил да как бы не смыл все наше хозяйство на промыслах. Плотина у пруда старая. По весне воды будет страсть, может, не сдюжит, а тогда — не приведи Господь…
— На такое дело Гусар не пойдет. Трусоват он. Плотина, конечно, старая. Но у меня на плотине сторож Гусара на хорошем откупе, вовремя весть подаст.
— О людях и скотине тревожусь. И так их немало калечится возле золота.
— А как без этого? В грязи золото лежит, а в ней даже в Екатеринбурге кони с телегами тонут. Гусар на такое самоуправство не пойдет. Про судьбу Зотова и Харитонова помнит.
— Нажила я, Анисья, богатство, а от него меня иной раз оторопь берет. Скупая пески промыслов, я с ними кое-что и другое прихватила. Да видишь — захотелось Муромцеву на меди Демидовым стать.
— Я об одном бога молю, чтобы Гусар генерала Глинку на твою медь не науськал. А тот ее в казну заберет.
— Генерала не боюсь. Он законник. Угодья с медной рудой по закону мои. Не хочу их продавать? Не хочу. Станет генерал напирать на меня, сама буду копать медную руду.
Анисья быстро поднялась с кресла, размашистыми шагами заходила по комнате, но к доносившейся музыке теперь не прислушивалась. Заговорила резко, неуступчиво:
— Нет, не станешь медь копать. В мой лоб упрешься. Не дозволю тебе. Баба я вовсе темная, а посему со всякой лесной нечистью дружбу водить должна. Все колдовские запреты нашего края знаю. Полоз дозволил Карнауховой Василисе золото из песков брать, и незачем ей на старости лет дружбу с Медной Хозяйкой заводить. Не пара она тебе.
После Анисьиных слов Карнаухова повела глазами на иконы, вздохнула и перекрестилась…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
В опочивальне Марии Львовны Харитоновой темно. Перед образами в большой серебряной лампаде судорожно помигивал совиный глазок огонька.
В огромной комнате — тяжелая дубовая мебель, вывезенная из Англии. Ее подарил Марии Львовне отец в день свадьбы. На каждом стуле и кресле цветная эмаль и выкованные из меди гербы древнего рыцарского рода. Средневековая мебель в комнате перемешалась с комодами и сундуками невьянского подела. Мраморные статуи греческих богинь расставлены по углам.
Мария Львовна, раскинув руки, спала на кровати.
В опочивальне три двери. У одной из них дремала тучная старуха в пестром сарафане. Она в дремоте то закидывала голову, то, наклонив ее вниз, клевала воздух крючковатым носом. Вторая дверь была полуоткрыта. В опочивальню доносился монотонный голос монашки, читающей стихиры. В соседней комнате-молельне третий год монахини молились о здоровье Петра Харитонова, болеющего в финляндской ссылке.
На кровати в ногах у спящей хозяйки лежала кошка сиамской породы. Бесшумно растворилась третья дверь, и в нее проползла худая женщина, впустив на секунду утренний свет во мрак комнаты. Вошедшая прикрыла за собой дверь, отвесила низкий поклон в сторону хозяйской кровати. Вытянув шею, осмотрела кровать и поняла, что хозяйка еще не проснулась. Женщина обернулась к дремавшей старухе. Метнулась к ней боком. Ткнула старуху кулаком в голову. Та ойкнула и вскочила, истово крестясь, но снова села, когда увидела перед глазами предупреждение — костлявый кулак первой доглядчицы за хозяйкой, кержачки из таватуйских скитов. Звали ее Анимаисой. Направляясь к кровати, Анимаиса нечаянно стукнула об пол каблучком.
Мария Львовна приоткрыла глаза; не разглядев со сна, кто перед ней стоит, позвала хриплым голосом:
— Анимаиса…
Сидевшая у двери старуха кинулась к кровати, но, увидев злобное раздражение Анимаисы, остановилась на половине пути.
— Здесь я, матушка-барыня, — пропела Анимаиса.
— Не разгляжу.
— Как послалось?
— Муторно мне. — Мария Львовна провела рукой по лбу.
— Бабушка Ираида, неси парного молока, — приказала Анимаиса.
Старуха, непрерывно кланяясь, вышла из комнаты. Мария
Львовна поманила пальцем Анимаису:
— Чего нахмурилась?
— Муторно вам, а мне горестно про то узнать.
— Давно пришла?
— Шестой раз наведалась.
— Заспалась я…
Харитонова приподняла голову, но, застонав, снова опустила ее на подушки.
— Головушка у меня тяжелей пудовой гири. Лишку вчерась коньяку напробовалась.
— Не бережете себя.
— Не берегу. Масленка на то и дана, чтобы всласть покушать. Ох уж эта масленка! — Мария Львовна глубоко вдохнула воздух и с шумом выдохнула. — В городе она ноне вовсе непутевая, сдурел народ. Сколько живу, а не упомню, чтобы Катеринбург так масленку праздновал.