— Ладно, ладно, всевидица. О вас думаю, вот и не сплю. Родными мне стали. Своими-то Господь обошел.
Степанида погладила девочку по голове, прижала к себе; увидев в косе обтрепавшиеся концы выгоревшего лоскута, вздохнула. Достала из сундучка синюю ленту:
— На вот, вплети в косу.
— Мамонька Стеша, неужели навовсе отдашь?
— Молчи и вплетай, разговорчивая.
Аниска быстро вытащила из косы старую ленту и, начав вплетать синюю, спросила:
— Мамонька Стеша. Седни суббота, может, лучше завтра вплету, как к обедне пойду.
— Сейчас вплетай. Не нищенка, а работница горная.
— В штольне-то она намокнет.
— Не беда. Прячь косу на спину под рубаху. Да не рассуждай, ради Христа, по пустякам. Глянь, сколь время?
Аниска взглянула на ходики, висевшие на стене, и засмеялась:
— Да они еще вчерась остановились. Позабыли гирю поднять.
Девочка снова подошла к зеркалу.
— Не можешь на себя налюбоваться?
— Вовсе не то. Погляди, сколь у меня гречки на носу.
— Весна, вот и веснушки.
Аниска метнулась к рукомойнику, намочила руку, хотела брызнуть Николке на лицо, но Степанида остановила ее:
— Не тронь. Одна седин поробь. Иннокентию я скажу. Парнишка крепко занемог.
— Как велишь. И то одна управлюсь. Чать, управлялась ране.
— Поди тяжело будет?
— А когда мне легко? Завсегда из Николкиного корыта в свое породу перекладываю.
— Смотри не надсадись.
— Все лучше, чем от смотрительской плети приплясывать.
— Разве?..
— Да ладно, мамонька Стеша. Хлестнет — поболит и проходит.
— Садись. Ешь.
В это время от казарм в окружении женщин, девушек, парней и мужчин, выделяясь из всех своим высоким ростом, шел с кайлом на плече рудокоп дед Иннокентий.
Поравнявшись с избой Степаниды, он отстал от народа, а подойдя к открытому окну, заглянул в него и громко спросил:
— Никак спите?
— А вот и нет. Ране тебя встали, чай допиваем, — ответила Аниска.
— Николка как?
— Плох! Не бужу седни. Можно? — спросила Степанида.
— Должно так. Пусть спит.
— Мы так и решили, — сказала серьезно Аниска.
— Как смотритель на такое взглянет? — вздохнула Степанида.
— Этого чёмора под свою десницу беру. Буду его на глазу держать. Пошел я.
Аниска с куском хлеба в руке выпрыгнула в окошко, крикнув:
— Будь здорова, мамонька Стеша!
Догнав деда Иннокентия, она, широко шагая, шла с ним рядом, путаясь ногами в обтрепанном подоле юбчонки.
Народ на рудниках почитал Иннокентия за свою совесть. К нему шли за советами для разрешения всех личных докук, и никому он не отказывал в помощи и добром слове. Считалось с ним начальство рудников, а смотритель Нестор Куксин под взглядом рудокопа переставал шевелить языком, потому не раз испытал на себе крепость горняцкого кулака, когда слишком переступал порог крепостного беззакония.
Тихий, при кремневом характере, Иннокентий из шестидесяти семи прожитых лет пятьдесят отдал рудникам.
Суеверное начальство признавало за Иннокентием большие знания золоторудного дела, а главное, было уверено, что он ведун, постиг колдовство, за это люб великому Полозу — хранителю уральского золота, потому в любой шахте, в любой штольне, где рушит породу кайло или обушок старика, там неизменно водится жирное золото.
Люди об Иннокентии знали много диковинного, и было одно диво, о котором сказывают, а у слушателей мурашки начинают щекотать спину. А дело такое. Лет шесть назад за открытую Иннокентием богатую золотую жилу в кварце с медной зеленью начальство решило дать ему вольную. Это ли не самая заветная мечта крепостного человека? Но Иннокентий заставил начальство онеметь от удивления, когда потребовал дать вольную всем, кто вместе с ним начал работать на Березовских рудниках. Конечно, желание его не выполнили, но и сам он наотрез отказался от вольной, оставшись в одинаковом положении со всей крепостной братией.
* * *
В полдень пролился крупный дождь. Он так сердито клевал землю каплями, будто собирался пробиться в подземелье, в шахты. Лил недолго. Как нежданно начался, так внезапно и кончился. Потом солнечные лучи прожгли тучевой полог и радостно принялись высекать блестки в лужах.
Шахты и штольни по Березовскому угодью раскиданы неподалеку друг от друга. Кипела возле них разнообразная работа, стоял шум, от которого могло стать не по себе. Тут крики, ругань — мнимая помощница в тяжелой работе, редко слышны пересмешки. От горных выработок — шахт и штолен — тянулись к большим кучам породы ленты деревянных плах, вдавленных в землю. По ним женщины и девушки в тяжелых тачках отвозили добрую породу к навалу. Колеса тачек пронзительно взвизгивали. Возле воротов, подымавших бадьи с породой, фыркали и ржали кони. От больших куч породу снова на тачках, снова женщины и девушки возили в амбары к толчеям.
В амбарах — грохот. Над широкими корытами, обитыми железом, висели бревна-песты. На их концы были насажены литые из чугуна наконечники. На наковальни, под песты, ребятишки ложили комья породы. Женщины надевали на плечо лямки, прилаженные к веревке, скользящей по колесу, оттягивали песты на высоту сажени, потом, сбрасывая лямку, отпускали пест с грузилом в двадцать пудов, а он, падая, дробил породу на мелкие части. И так без конца.
Перед амбарами на наковальнях старики и парни молотами дробили такую же породу, а раздробленную в толчеях и молотами отвозили на подводах в грохоты Березовского завода для окончательного размельчения. Потом вымывали золото.
Тяжела работа рудокопов под землей, но нелегка она и на земле.
Шахты и штольни Березовских рудников славились на Урале богатством жильного золота, но также и тем, что содержащие его твердые кварцевые породы с великим трудом отдавали в руки людей драгоценный металл. Самым страшным бичом рудников были подземные воды, заливавшие шахты, штольни, штреки и нередко губившие людские жизни. Вода появлялась неожиданно. Ее откачивали ручными насосами день и ночь, но она не убывала, тогда пробитые с таким трудом штольни приходилось бросать. После многоснежной зимы воды было особенно много.
Люди в промозглых подземных норах, промокая до костей от воды, окисленной разными металлами, при сальных свечах кайлами и обушками вгрызались в глубины золотоносных пород, вели мозолистыми руками единоборство с природой.
По узким штольням с глубины в пятнадцать-двадцать сажен, задыхаясь от удушливого воздуха, подростки, где на четвереньках, где ползком, выволакивали в корытах из забоев куски породы и, выпростав корыта, вновь заползали в штольню за новым грузом. Работа шла с шести утра до густых сумерек.
Управлял Березовскими рудниками Карл Францевич Блюме с помощью нескольких смотрителей на разных рудничных угодьях.
На одном из угодий таким смотрителем был Нестор Куксин. Попал он на эту должность десять лет назад, когда его хозяин, владелец медных рудников, разорился и казна за долги отняла у него рудники с приписанными к ним живыми душами, в числе которых был и сам Куксин.
Горное управление за ретивое обхождение с работным людом определило его смотрителем на это угодье.
Куксин развернулся на новом месте вначале жестко, но вскоре на путях его бесчеловечия появились смелые люди, вроде работницы у толчеи тетки Глафиры, кузнеца Павла, деда Иннокентия, и ему приходилось, похлестывая людей нагайкой, поглядывать по сторонам, чтобы не быть битому под мешком.
У Блюме смотритель Куксин был на хорошем счету, но и тот предупреждал его быть осторожным. Куксин умел перед начальством, особенно с кокардами, угодливо в поклонах складываться пополам. Умел выслужиться доносами перед полицией и горной стражей.
Беспощадный к работным людям, он был снисходителен к тем из них, кто соглашался содействовать ему в краже золота. Сам помогал управляющему обогащаться, скупая для него за бесценок золото, выносимое хищниками-старателями из горных заповедных мест, известных пока только им.
Прошедшую ночь смотритель Березовского угодья дома не был. Возвращаясь в полдень верхом, он попал под дождь и промок. В тяжелом похмелье, обозленный тем, что дождь залил его новую бордовую поддевку, он прежде всего, чтобы на ком-то сорвать злость, поехал к амбарам с толчеями. В амбар въехал прямо на коне и остановился около толчеи, на втором песте которой работала Степанида Митина.
Оглядев Степаниду, он громко крикнул:
— Как послалось, бабоньки?
Одна из женщин, хохотнув, ответила:
— Да какой сон, когда по тебе всех тоска грызла.
— Ну ты у меня гляди. Языкатая.
— Сам спросил. Ответила.
Не сводя тяжелого взгляда со Степаниды, Нестор поманил ее пальцем:
— Подойди ко мне.
— Я отсюда тебя вижу.
— Подойди, говорю!
Глафира, работавшая у первого песта, натягивая веревку, прошла совсем рядом с конем и ткнула его гвоздем в бок. Конь тотчас вздыбился, а смотритель грохнулся на дощатый грязный пол. Глафира, сочувственно охая, наклонилась над ним, помогая ему подняться, сердобольно причитала во весь голос:
— Надо же! Господи, как же вы неловко уронили себя, Нестор Лукич, да еще в новой лопотине, а у нас как на грех грязновато.
Куксин заорал на Глафиру:
— Ты меня с коня сшибла!
— Бабоньки, чуете, чего на меня клепает? Да разве посмею такую особу пальцем тронуть? — Глафира кричала не своим голосом с расчетом, чтобы услышали мужики, коловшие породу возле амбаров.
— Молчи! Перестань голосить, как чушка под ножом.
Но ее крики мужики услышали, с молотами в руках столпились в воротах амбара. Глафира обращалась теперь уже к ним:
— Оговаривает меня. Винит, что я его с коня скинула. Да разве хватит у меня силы?
— Молчи, дура! Пошли вон, мужики! Не в себе баба от дурости.
Прихрамывая, расталкивая мужиков, смотритель поспешил уйти
из амбара. Увидев стоявшую у входа свою лошадь, он изо всей силы огрел ее нагайкой, и та понеслась по руднику. Из амбара доносился заливчатый женский смех.