— Может, дочь, а может, и вовсе чужая.
— Правду не скажешь?
— Скажу. Чужая. Сиротка.
Мужик опять подсел к костру:
— Догадываюсь, что по золото в леса вышла?
— Не угадал. Блажная я. Лунатная. Ночами лунными по лесу бродяжу.
— Поди, к заветному месту идешь?
— Нету. Бабье несчастье поскорее норовлю потерять.
Долго молчали. Медина снова прилегла у костра. Верунька, приподняв шаль, одним глазом наблюдала за всем, что происходило у костра. У нее от страха так колотилось сердце, что она была уверена — Медина слышит его стук. Девочка уже разглядела мужика в барашковой шапке и с блестевшей в ухе серьгой.
— Петь, бабонька, любишь?
— С малолетства по земле с песней хожу. Не боязно с ней.
— Чья будешь?
— Ничья. А ты чей?
— Тоже ничей. Имечко свое позабыл. Тебе меня не жаль, что имечко потерял?
— Мне его не надо. Коли потерял, туда ему и дорога.
— Правильно рассудила. Меня не знаешь, тебя не знаю. Татарка?
— Распознать нетрудно. Надо только поглядеть на меня.
— Меня, поди, за варнака признаешь?
— Упаси бог. За губернатора.
— Словечками, как самородками, кидаешься.
— Вот и лови. Потому у тебя их нету.
— Баская. Глянешься мне.
— Любуйся.
— Девчонка спит?
— Может, и не спит.
Мужик, закашлявшись, встал, а Медина села. Смотрели друг на друга.
— Все ж таки боишься меня. Мне от тебя ничего не надо, окромя…
— Чего примолк? Договаривай.
— Поцелуй. Весна округ. Только одинова поцелуй.
— Понятно. Давай пробуй.
Медина достала из-за чулка нож, засмеялась.
— Да не бойся! Пробуй! Ножик у меня острый. Наточила, как в лес вошла. Острый, говорю, на лету волос сечет. Раньше целовал татарок?
— Шутканул. Попугать хотел. Не трону, — заворчал хромой.
— Коли так, то на слово поверю. Время за полночь. Мне спать охота, потому топай, куда шел. Собака у тебя смелая, а сам трус, подлюга. Не уральский ты.
— На ножик у меня тоже ножик найдется.
— Хвастаешь.
— Вдругорядь при встрече тебя, татарочка, поцелую. Испробую твою сладость. Доводилось слыхать, что у татарок губы медовые. Покедова, бывай здорова.
— Ох и хвастун, а еще мужик!
Прищурившись, мужик поглядел на Медину, надвинул на лоб шапку, сплюнул в костер, чмокнув губами, поманил собаку, пошел по косогору к соснам и скрылся из виду. Медина, проводив его взглядом, встала, подошла к Веруньке, а та сразу скинула шаль с головы:
— Не спала. Варнак приходил. Напужалась до страсти.
— Да какой варнак, лешак это им прикинулся.
— Не скажи. — Девочка перекрестилась.
— Со мной не бойся. Только все, что в лесу углядишь, накрепко запоминай. Главное, дорогу запоминай, как сюда шли. От этого косогора всякую лесину запоминай. За счастьем идем. Давай с тобой лягу. — Они умостились на овчинном полушубке, и Медина обняла Веруньку. — Клади на мою грудь головенку, девонька. Вот так. И чур, спать по-заправдашному, пока кукушки не разбудят…
Медина и Верунька бродили по лесу пятые сутки. Этим утром шли лесной целиной, без тропы. Медина запнулась о корягу и зашибла колено. После полудня колено распухло и так сильно болело, что она не могла идти. Возле неведомой речушки решили отдохнуть и скоротать ночь.
Местечко глухое, но веселое. Песчаные намывы с мелкой сизой галькой обступают осины и березы вперемежку с ельником.
Медина растерла колено и легла, подложив под голову котомку. Вокруг посвистывали рябчики, поблизости долбил невидимую сухую лесину дятел.
Верунька, мурлыча, деловито развела костер. Из речушки зачерпнула чайником воду. Повесила его над огнем на излаженной из веток треноге. Увидев на другом берегу пригорок, девочка перешла речушку вброд, чтобы посмотреть, нет ли там каких ягод.
Медина, прикрыв глаза, вслушивалась в лесные шумы. Нравился ей шелест листвы на осинах.
Приподнялась Медина на локте, услышав далекий собачий лай. Подумала о собаке, подбегавшей к костру три дня назад. Знала Медина, что сегодня шла она с Верунькой по угодьям заброшенных промыслов. Знала, что селение от этих мест не ближе десятка верст. Закралось тревожное подозрение: не идет ли по их следу мужик с серьгой? Медина прислушивалась долго, но собачий лай больше не повторился. Закипел чайник. Сняла его с треноги. Намочила кипятком тряпицу и обмотала колено. Крикнула:
— Верунь!..
— Здеся я. Ягоды сбираю, — ответила девочка.
— Иди чаевничать.
— Сичас. С ягодками станем пить.
Поднявшись на пригорок, Верунька нашла землянику. Ягод было множество, но поспевших, алых, попадалось мало, и она, собирая их, складывала в левую руку, держа ее горстью. Девочка спугнула маленького зайчонка. Он кинулся в сторону. Верунька побежала за ним, но, запнувшись о корень упала, скатилась в яму, утопила ноги в холодной воде и обсыпала себя песком и галькой. Отряхнувшись, девочка испуганно огляделась. Яма неглубокая, но, когда она хотела из нее вылезть, с одного бока посыпалась галька с песком, а один камешек, блеснув на солнце, бултыхнулся в воду. Глядя на осыпающуюся гальку, девочка заметила, как среди нее снова блеснули два камешка, и от радости, и от испуга Верунька крикнула не своим голосом:
— Медина!..
Услышав крик девочки, Медина, позабыв о больной ноге, хромая, перебежала речушку:
— Где ты?
Вместо ответа услышала крик девочки:
— Медина!..
Прибежав на крик, Медина увидела Веруньку в яме на коленях.
— Что с тобой, дитятко?
Показывая на песок и гальку вокруг себя, девочка истерично выкрикивала:
— Гляди! Золото! Гляди!
От услышанного у Медины перехватило дыхание. Она скатилась в яму. Схватила из рук Веруньки блестевший камешек и приглушенно ахнула:
— Золото! Золото, девонька! Право слово!
Опомнившись, Медина начала неторопливо разгребать осыпавшийся песок и нашла еще три небольших самородка, а четвертый, крупный, заметила над головой. Он застрял под дерном в корешках мелкого ельника. Медина выковырнула его. Самородок походил на ладонь. Задыхаясь от волнения, Медина спрятала его за пазуху. Собрала остальные мелкие самородки, заметила, что Верунька шарит рукой в мутной воде.
— Чего обронила?
— Первый-то самородок вот сюда скатился. Кажись, нашла.
Вытащив руку из воды, девочка протянула Медине мокрый самородок.
— Вылезай, девонька. Гнездышко тута самородного золота. Айда к костру. Одумаемся. Потом зачнем, не торопясь, пески перемывать.
Медина и Верунька вылезли из ямы, вернулись к костру. Медина заставила девочку оглядеть ближайшие кустарники. Верунька убежала, а когда вернулась, Медина высыпала возле костра из подола самородки. Их шесть. В самом большом не меньше двух фунтов. Внимательно осмотрев самородки, Медина разгребла руками возле костра песок, положила в ямку золото и вновь сравняла песок. Верунька с открытым ртом наблюдала за Мединой, и та, заметив, что левая рука девочки сжата в кулачок, спросила:
— Чего в руке?
— Ой! — вскрикнула Верунька и разжала кулачок — к запачканной соком ладошке прилипли раздавленные ягодки земляники; засмеявшись, девочка побежала к речке помыть руки. — От радости про ягодки я начисто позабыла. Вот бают в народе, что Полоз к золоту след указует, а мне его зайчишка указал, Мединушка. Махонький эдакий зайчишка.
— Верунька, а ведь это ты нашла золотое счастье. Твое богатство. В твои чистые руки далось золото.
До сумерек Медина перемывала пески в речушке. Песок из ямы Верунька носила в корзинке. Намыли пригоршен пять золотого песка и еще шесть маленьких самородков.
В темноте поели тюри из размоченных в кипятке сухарей. Верунька тотчас уснула как убитая. Медина тоже легла, но заснуть не могла. Опухоль на колене опала, а вот ноющая боль не прекращалась. Удача ошеломила Медину. Ее охватил страх за найденное богатство. По ее подсчетам, золота в самородках было не меньше восьми-девяти фунтов. Сейчас у нее было единственное желание — поскорей выйти из леса. Поздно взошла ущербная луна. Сон бежал от Медины. Всюду мерещилась опасность. Ночные часы казались бесконечными. Донесся собачий лай, испугавший ее до испарины на всем теле. Она вынула нож из чулка. Заснула Медина только на рассвете…
Веруньку разбудили посвисты рябчиков и кукование кукушки. Взглянув на крепко спавшую Медину с зажатым в руке ножом, решила ее не будить. Насобирала валежник и разожгла костер. Треск огня поднял Медину. Ласково оглядев девочку, она села, лениво потягиваясь.
— Хорошо поспала. Веселый говорок у костерка седин.
— Трещит и тебя пробудил. Валежник больно сухой.
Верунька повесила чайник на треногу.
— Батюшки, как перемазалась-то! Поди скорей, помой морденку.
— И то, поди, перемазалась. С устатку вчерась, не умывшись, легла.
Когда девочка вернулась умытая, Медина велела ей залить костер. Девочка выполнила ее приказание.
— А теперь собирай котомки.
Медина разрыла возле костра теплый песок, достала самородки. Оторвала от нижней юбки широкую полосу материи. Порвала ее пополам. В одну тряпицу завернула крупные самородки, в другую — мелкие и золотой песок. Узелок с крупными самородками протянула Веруньке:
— Держи, девонька, свое золото.
Верунька неуверенно протянула руку к узелку.
— Смелей бери счастье.
— Как так?
— Вот так.
— Да общее оно у нас. Ране так сговаривались.
— Порассуждай у меня. Клади в котомку. Побереги до поры.
— Мне что. Как велишь, так и будет.
— Так и велю.
Верунька затолкала узелок в котомку под сухари. В сухари положила свой узелок и Медина.
— Выплесни из чайника воду. Когда выйдем к Малиновой горке, ты на Волчицыну заимку пойдешь. Отдашь хозяйке золото на сохранность, станешь меня дожидаться.
— Сама куда подашься?
— Зайду к Косте на Дарованный.
— Пески не станем больше перемывать?
— Нету. Опосле вместе с Костей наведаемся сюда.
—