Работа у людей не спорилась. Мешали пересуды о пережитом беспокойной ночью. Кое-кто радовался, что не был обнаружен Савватий Крышин, ночевавший на сеновале Степаниды.
Только в одиннадцатом часу Куксин, набравшись храбрости, решил потревожить сон начальства. Осторожно открыл он дверь, но она все же скрипнула. Куксин, войдя в парадную горницу с корзиной в руках, увидел, что Дружнин, проснувшись, лежит на кровати. Смотритель, улыбнувшись, хотел высказать пожелание с добрым утром, доложить об обысках, но чиновник окрикнул:
— Чего тебе?
Куксин растерянно показал на корзину:
— Вот, ваше высокородие. Управитель рудника изволили прислать вашей милости полдюжины винца.
— Покажи!
Куксин на цыпочках подошел к кровати, поставил на пол корзину с бутылками. Дружнин, взяв одну и взглянув на этикетку, довольный, сказал:
— Неплохо. Вот хитрая немчура. Сумел добыть любимый французский коньяк. Однако который час?
— Одиннадцатый на исходе.
— Кого поймали?
— Никого.
— Плохо искали. Днем займемся делом.
— Что прикажете подать к завтраку?
— Глазунью. Пусть сестрица присыплет ее мелко нарезанным зеленым лучком. Надеюсь, сумеет?
Дождь временами переставал и вскоре начинался снова.
Дружнин, закусывая яичницей коньяк, слушал сбивчивый рассказ Куксина о произведенном обыске.
— Мужики как себя вели? — Увидев на лице смотрителя явное недоумение, Дружнин раздраженно спросил: — Не понял, о чем спрашиваю? Болван! Сопротивлялись мужики?
— Никак нет. Никакого внимания не клали.
— Тогда как смотрели на тебя?
— Темнота. Разве разглядишь?
— Эх, Куксин, Куксин! Просто никудышный хозяин на руднике. Плохо, Куксин, когда мужики на начальство внимания не обращают. Пора тебе понять, что тогда вашего брата они со свету убирают.
— Так точно. Это понимаю.
— Конечно, боялся, когда обыскивал казармы?
— Страшновато. Чать, там у мужиков всякий горный струмент. Так сказать: тюк и — готово.
— Вот и сознался наконец, что страх помешал тебе добросовестно выполнить мое приказание.
— Спросите Горошникова. Все углы оглядели.
— Но без толку. Пять дней потерял здесь из-за твоей нерасторопности. Начинаю думать, что страх заставляет тебя скрывать от меня негодяев. Как смеешь бояться мужиков, когда у тебя нагайка в руках?
— Ваше высокородие, страх перед ними возымел с того дня, когда кузнец щипцами меня за грудки схватил.
— А кто виноват? Сам распустил крепостной сброд. Кулаки жалел!
— Никак нет. По-всякому их утюжил. До невиданности непокорный народишко. До крови хлещешь, видишь, как его боль донимает, а он стона не выпустит. Будто каменные.
— Нельзя тебе, Куксин, смотрителем быть. Ненависть в тебе выкипела. Возьми стражника и приведи ко мне девчонку.
— Я и парнишку прихвачу. Николкой зовут. Они вроде как брат с сестрой. Может, и он что дельное скажет.
— Хорошо. Скажи Лукерье, чтобы немедля принесла холодного молока…
Работные люди видели, как Куксин со стражником взяли Аниску с Николкой возле шахты деда Иннокентия.
Провожая их встревоженными взглядами, люди бросали работу. Дети шли рядом, держась за руки. Сзади них — стражник с шашкой наголо. Куксин шагал, глядя себе под ноги. Он слышал, как на руднике затихал привычный шум рабочего дня. Он понимал, что народ на этот раз не безразличен к происходящему. Слыша женские выкрики, Куксин боялся обернуться, в душе кляня Дружнина, что тот с пьяных глаз решил чинить допрос в дневное время.
Куксин ввел ребят в горницу и, поняв многозначительный взгляд Дружнина, тотчас вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Аниска и Николка стояли растерянные, не зная, куда девать руки. Волосы у обоих влажные. У Аниски подол юбчонки вымок. У Николки штанины закатаны до колен. Босые. Ноги в грязи… Шли сюда, не обходя лужи.
Дружнин в расстегнутом мундире сидел в переднем углу под иконами. С улыбкой оглядев ребят, Дружнин спокойно спросил:
— Почему же, детки, не креститесь?
Ребята торопливо перекрестились и отвесили поясные поклоны.
— Рад узнать вас. Ты та Аниска, удостоившаяся чести повидать сына своего государя?
— Аниска — я.
— А чем сейчас напуганы? На мальчишке лица нет.
— За меня боится. Я с ним завсегда вместе в радости и в беде.
— Какую беду сейчас ждешь?
— Чать, не на радость нас привели.
— Дурочка. Как сильно тебя здесь запугали! Наверно, и обо мне плохое наговорили. А? — Не услышав ответа, Дружнин, улыбаясь, продолжал: — Куксин обижает тебя?
— Бывает.
— Ну а меня не бойся. Слышал о тебе, вот и захотелось поговорить. Мордочка у тебя приятная. Ты, слышал, сиротка.
— Оба мы, барин. Но у нас теперича мамонька Стеша за родимую мать.
— Так, так. А ты смелая. Не побоялась перед наследником престола появиться. Неужели не было страшно?
— Сперва только. Сперва, когда пошла к крыльцу, на коем милостивый царевич стоял. Ноги стали будто тряпичные. Ну прямо подгибались. Но только дошла, всю мою робость как рукой сняло.
— Кто надумал послать тебя к цесаревичу?
— Да люди вроде со всего Березовского рудника. Дали мне бумагу и, перекрестив, велели отдать царевичу.
— Вот ведь как. — Дружнин встал, сделал несколько шагов по горнице, заложив руки за спину, подошел к Аниске, погладил ее по голове: — Намокла-то как.
— Непогодь на воле.
Аниска смотрела в глаза чиновнику, видела в них суровость, не понимая, как могла быть в глазах суровость на лице с улыбкой.
— Глазенки мне твои нравятся. Шустрые. Такие все видят, все запоминают. Хорошие глазенки. Правдивые. — Дружнин перевел взгляд на Николку и, сокрушенно покачав головой, спросил Аниску: — Видать, хворый?
— Просто не говори, до чего немощный. Сердцем слаб. Сколь раз мамонька Стеша с людьми, всем миром просили смотрителя отлучить Николку от работы ползунка, но где там. Наш смотритель к людским бедам без доброты на свете живет. Может, барин, своей волей смилостивитесь над Николкой. Век за вас богу станем молиться.
— Расспросив работных людей о твоей судьбе, я и позвал, чтобы лучше тебе стало жить с парнишкой. А ежели будет вам хорошо, то и пригревшей вас Степаниде Митиной будет не худо.
— Спасибо, барин!
— Погоди, погоди! За добро ведь надо тоже добром платить? В твоих руках ваша радостная судьба. Но ты должна помочь мне.
— Чем помочь-то?
— Правдой. Прибыл я сюда по приказу цесаревича, чтобы узнать людей, надоумивших тебя предстать перед ним с прошением об их нуждах. Узнать мне их надобно беспременно, чтобы сказать им спасибо. Люди эти хорошие уже потому, что доверили твоим детским рукам прописанные на бумаге горести. Согласна, что это добрые, честные люди?
— Знамо дело, барин.
— Но их запугали злыдни, вот они и не хотят мне себя объявить. А ты их знаешь?
— Где там! Их ведь сколь на руднике.
— А мне всех не надо. Только тех, кто, тебя перекрестив, велел идти к цесаревичу. Их, наверно, ты по пальцам легко пересчитаешь? Давай говори, а я запишу для твердости.
— Пошто хотите с толку сбить? Чать, сказала, что людским миром послана.
— Поверить этому трудно.
— Уж поверьте, ежели правду от меня просите.
— И у тебя ко мне недоверие, потому я тоже начальство, а я к тебе всей душой, как отец. Мне ведь вас жалко. Жалко сироток.
Вышагивая по горнице, Дружнин уже догадывался, что девочка совсем не простушка, а себе на уме. По ее пытливому взгляду понял и то, что ласковое обращение не усыпило в ней настороженности, она кем-то научена прикидываться незнайкой. Обдумывая, как добиться от девчонки нужных сведений, он решил воспользоваться излюбленным способом: нагнать страх на человека и парализовать его сознание.
— Ну чего же ты молчишь, Аниска?
Дружнин подошел к комоду и взял лежавший на нем хлыст. Аниска, не спускавшая с чиновника глаз, не выказала волнения, только торопливо смахнула со лба капли воды, набежавшие с волос. Но Николку хлыст заставил буквально сжаться, он схватил Аниску за руку. Дружнин приблизился к мальчику, погладил хлыстом его голову и спросил:
— Может, ты знаешь, кто послал Аниску?
— Не стращайте мальчонку, барин. Он и так со страху разум утерял. Николка в тот день хворал, с народом не ходил. Ни при чем он.
— Тогда сама говори! — закричал Дружнин. — Сейчас же говори фамилии и прозвища пославших!
— Говорила уж. Работные люди со всего Березовского.
— Сколько же их?
— Все, сколь есть.
— Они тебя силой заставили?
— Пошто силой? Добром просили. Завсегда людям рада помочь.
— Неправда.
— Самая истая правда.
— Врешь! Называй! Кто велел ландыши вместе с прошением подать?
— Про ландыши, вот вам крест, сама надумала. Их каждому радостно в руки взять. Ландыши царевич с улыбкой принял. Золотой деньгой одарил, только не взяла. Побоялась.
— Вот видишь. Ты совсем не глупая. Обо всем правильно судишь. Вот и поведай мне всю правду. Неужели не хочешь, чтобы людям спасибо сказал?
Аниска, не сводя глаз с Дружнина, упорно молчала.
— Хорошо. Тогда ответь, кто тебя научил разговору с цесаревичем?
— Никто. Чего учить-то? Царевич-то, поди, русский. Вот и говорила, как умела. Может, не так складно. Но он все понял.
— Врешь! — Дружнин стегнул Аниску по спине хлыстом. — Перестань врать!
— Сами врете. Что даве говорили? Поглядеть на меня позвали, а хлещете. Не в диковину такое. Хлестаная…
— Молчать!
Более сильный удар заставил Аниску вскрикнуть. Ее глаза налились слезами. Дружнин слышал ее внятный шепот:
— Хлещи, проклятый! Правды захотел! Хлещи! Вот тебе правда! — Аниска протянула Дружнину кукиш.
От нового удара девочка метнулась к окну. Николка подбежал к ней, охватил руками, прижался, выкрикивая:
— Не бей, барин! Не бей!
Дружнин хлестал мальчика, но тот неожиданно обернулся, кинулся к истязателю и ухватился за хлыст. Дружнин пнул мальчика ногой, от пинка он отлетел в сторону, падая, ударился головой об острый угол лавки, взметнул руками и распростерся на полу. Аниска бросилась к нему, опустилась перед ним на колени и увидела, как из плотно сжатых губ Николки бежала тонкая струйка крови. От испуга девочка завизжала. На крик в горницу вбежал Куксин. Дружнин, пятясь к двери, прохрипел: