Второй месяц от зари до сумерек работал народ в гнилых, гиблых болотах, утверждая трудом право Тихона Зырина стать хозяином рудных богатств. Увязая в зыбунах, угорая от болотных газов, дробя камень, заедаемые комарами и гнусом, люди тянули лямку горной каторги. Несмотря на все трудности и невзгоды, работа у людей спорилась. Тихон работал вместе со всеми. Лазы к руде были уже пробиты. Из забоев брали первые пуды рудного богатства.
Молва о том, что Тихон Зырин стал хозяином медных угодий, бродила по промыслам и заводам Южного Урала. Она скликала к нему старых, порой совсем позабытых друзей-горщиков, с которыми Тихону приходилось встречаться за годы жизни. С конца июня на рудник на первых порах усторожливо приходили небольшими партиями кержаки. Они были молчаливые и сумрачные, мускулистые, крепкие мужики.
Тихону было известно, что уральский раскол еще с весны по неведомым причинам начал по краю перекочевье. Приток работной силы раскола радовал Тихона, но он опасался, как бы приходящие кержаки не стали по количеству заметными горной страже и не началась на них охота начальства казенных заводов. Кроме того, у Тихона был уговор о руде с Муромцевым. Он обещал заводчику: в лесах поблизости от Старого завода не приручать кержаков. Вначале Тихон принимал раскольников с выбором. Но, все более испытывая нехватку рабочей силы, стал, невзирая на свои опасения, брать всех, ибо в каждом прибывшем к нему кержаке был нужный ему рабочий. Любой раскольник был, прежде всего, искусный плотник, а он Тихону теперь нужнее всех, ибо пришло время ставить на руднике людское жило.
Тихон сейчас ясно понимал, какие богатые медные руды находились на землях Карнауховой. Видя эти запасы, он облаживал рудник с широким размахом. Разум Тихона, околдованный рудой, заставлял его не страшиться затеянных работ. У него появилась уверенность в том, что треск замков, сбиваемых с хранилищ горных кладов, уже слышен по всему Уралу, манит к себе бродяжный работный люд.
В тумане удушливых газов бутили камень, били сваи в болота и топи. Укладывали на трясины бревна — стлани. Прорубили просеки, готовя путь для вывоза руды. Но с каждым днем забот становилось все больше и больше. Рвение к работе, свойственное Тихону в годы молодости, как бы вернулось к нему вновь. Он опять ощущал прилив сил и вспоминал про свои немолодые уже годы только под конец дня, когда, чуть не падая от усталости, добирался до избы, чтобы сном освежить разбитое непривычным трудом тело. Но иногда он не мог сразу заснуть. От болей в пояснице, в руках и ногах непрестанно ворочался с боку на бок и, наконец, забывался коротким, но уже крепким сном, а с рассветом вновь вставал полный энергии.
* * *
Смолистый сруб избы Тихона, подведенный под крышу, стоял на пригорке около рудника на пустоплесье. Жил Тихон с пареньком Петюшкой — сироткой, которого привез с собой с Исовских приисков.
Ночь пришла душная. Томила лесная испарина, по-прежнему людей донимали комары и мошкара. По руднику косматились дымные костры, но и они слабо отпугивали гнуса.
Тихон лег спать на завалинке, наказав Петюшке доглядывать за костром, пока бодрствует. Петюшка сгоряча пообещал не спать до рассвета. Как случалось часто, Тихон заснул нескоро, раздумывал о прошедшем беспокойном дне. В полдень со Старого завода на рудник прибежал доменщик, спасаясь от управителя. Под вечер за беглецом приехал сам Комар, потребовал от работных выдать доменщика. Один из рудокопов вступил с управителем в перебранку. Тот, обозлившись, начал полосовать рабочего плетью. Крики избиваемого рудокопа услышал Тихон. Он бросился к месту происшествия и, увидев расправу, ударом кулака свалил Комара на землю. Подняв оброненную им плеть, начал стегать управителя и сильно искровянил его.
Подкладывая свежие ветки пихты в огонь костра, Петюшка мурлыкал песенку, отгонял доливший сон. В лесах гукали филины. С болот доносилось кваканье лягушек. И вдруг совсем близко тишину ночи нарушил рев медведя. Петюшка вздрогнул до озноба во всем теле, перестал петь. Позвал Тихона, но, не услышав ответа, вскочил, отбежал от костра и залез на крыльцо. Примостился там в углу на корточках, сторожко всматривался в темноту.
Свежий пихтач, подсохнув на углях, занялся ярким огнем, над костром в дыму взлетели искры.
Петюшка до звона в ушах вслушивался в шорохи ночного леса, хруст ветки показался ему шагами медведя. Паренек, однако, вспомнил, что смотритель рудника дядя Яков предупредил не праздновать в лесу труса, знать, что медведи к огню близко не подходят. Это успокоило Петюшку. Но появилась новая неприятность — уж очень жгуче жалили комары. Спасаясь от них, он с головой укрылся сермягой. Но дышать под ней было тяжело. Петюшка взмок от испарины и высунул голову наружу. Скоро его опять начал одолевать сон. Ему так хотелось смежить отяжелевшие веки! Но неожиданно услышал похрапывание. Испуганно скинув с головы пониток, он оглядел полянку, освещенную огнем яркого пламени, и понял, что храпел спавший на завалинке Тихон. Босые ноги Петюшки, искусанные мошкарой, горели, как от ожога. Он потер их руками, внимательно осмотревшись, снова лег, свернулся в комочек, укрылся сермягой…
На заре леса стояли в болотном тумане, розовом от взошедшего солнца. Начало нового дня-паруна протяжными пересвистами встречали рябчики. Звучно долбили дятлы сухостой. На бревна избы пала обильная роса, сверкали капли от солнечных лучей. В седине росы и вся полянка, искрились капли на вереске.
По низу пригорка лес густился только с трех сторон, а с четвертой — южной — редел; там, среди переломленных стволов сухостоя росли тоненькие березки. Между скал и камней по крупной гальке бежала речка, сливая чистую воду в омут, а недалеко вытекала из него и скоро терялась в осоке. Вокруг омута на кочках — мох с беленькими цветочками и голубые коврики цветущих незабудок.
Треском спугивая в чащобе рябчиков, из лесу вышел медведь, вынеся с собой под лучи солнца рой комаров. Ворча и щурясь от яркого света, он шел, шлепая лапами по мокрети болота, приминая незабудки. Зверь остановился и начал тереться о кочку головой, стирая с глаз налипшую и жалящую мошкару. Сердито ворча, оставляя мокрые следы на гальке, дошел до скал, о каменный выступ почесал спину, покряхтывая от удовольствия.
Ворчание зверя разбудило Тихона. Он встал, потянулся и, увидев спящего на крыльце Петюшку, улыбнулся. Тихон ощупал лицо, опухшее от комариных укусов, снял рубаху. Взял стоявший около костра закоптелый чайник, пошел то тропинке через заросли вереска к речке. Медведь, услышав шаги, встал на задние лапы и, пританцовывая, смотрел на приближающегося Тихона. Зверь недовольно заворчал. Мотая головой, он опустил на землю передние лапы, не торопясь, перешел речку вброд, а на другом берегу снова поднялся на задние лапы, не спуская глаз с Тихона, подошедшего к речке. Тихон с интересом рассматривал матерого зверя. Умывшись, Тихон зачерпнул в чайник воды, повернулся, чтобы идти на пригорок, но, сделав несколько шагов, услышал рев зверя. Оглянувшись, с любопытством Тихон наблюдал, как медведь лег в речку и, колотя лапами по воде, поднял вокруг себя тучу брызг.
Возвратившись, Тихон оставил чайник у кострища, растворил окна избы. Взглянул на спящего Петюшку, на его торчавшие из-под сермяги ноги, искусанные до крови комарьем. Тихон прикрыл их и покачал головой. Вернулся к кострищу, повесил над ним чайник на рагульку и разжег костер: золотой огонь весело побежал по валежнику. Лес загудел от вызвона чугунного била. На тропе со стороны рудника зашуршало, и у костра появился смотритель рудника Яков Назарович.
— С добрым пробужденим, хозяин.
— Как живешь-можешь, Назарыч? Шаги у тебя, как у рыси, тихие.
— В пимах шагаю, вот и тихие. А комарики тебя, хозяин, разукрасили.
— Красив? В зеркало на себя не глядел, но, чую, за ночь ликом пополнел здорово.
Назарыч, услышав плеск воды в речке, спросил:
— Петюшка плещется?
— Петюшка спит. Топтыгин это. Здоровый из себя, чертушко.
— Полно их здесь. Зимой хороших ковров наберем. А парнишка крепко спит. Лапы от накусов, как у гусака, красные.
— Опять высунул ноги! Гнус в этих местах под стать руде, такой же богатимый.
— Не горюй, хозяин. Обомнем, обживем место, так и гнуса станет мало.
— Вижу, не зря пришел ко мне?
— Сказать пришел.
— Говори.
— Не торопи. Чайник, гляди, сплевывать начал. Петюшка!
От голоса Назарыча парнишка, проснувшись, вскочил, но запутался в сермяге и кубарем скатился по ступенькам крыльца, отчего Назарыч захохотал:
— Вот теперь ты без ошибки пробудился. Ну и спишь! Срамота прямо. Поглядись в зеркало, нос-то у тебя комары укоротили.
— Зря его поднял, Назарыч. Он для меня до самого рассвета дым в костре караулил, — сказал Тихон.
— В самый раз разбудил. Рудознатцу надо привыкать со сном пристойно обходиться. Таскать его про запас с собой по лесам только за пазухой — все одно как краюшку хлеба.
Зевая и почесываясь, Петюшка подошел к костру; увидев закипавший чайник, спросил:
— По воду кто ходил? Неужели ты, дяденька Тихон?
— Я.
— Вот беда, до чего я заспался.
— Не горюй. Собирай стол к чаю.
Петюшка убежал в избу и скоро, высунувшись из окна, крикнул:
— Милости прошу. Готово.
— Молодец. Сбегай на речку и ополосни сон. Только не пугайся до бесчувствия. Косолапый там шубу полощет.
— Пугаете зря.
— Погляди, если не веришь.
— И погляжу.
Петюшка шустро выпрыгнул из окна с рушником, но, не веря в свою храбрость, побежал к речке с криком.
— Славный парнишка. До ужасти любознательный. У тебя, Тихон, правильный нюх на парнишек. Троих сирот возле тебя упомню, и все в дельные люди вышагали.
— В Петюшке, Назарыч, хорошая кровь. — Тихон снял с рогульки закипевший чайник и поставил его на подоконник.
— Синюха, хозяин, людей душит. Тощают они от кашля. Седни велю все шалаши перетащить под твой пригорок.