— Откудова?
— Мужики на развилке дороги из Старого завода перехватили. Ехала верхом. Имя свое не сказывает. Говорит, что к тебе.
Тихон услышал за спиной спокойный женский голос:
— Без имени твой хозяин меня признает. Посторонись, начальство.
На свет к столу подошла статная женщина, скинула с головы повязанный плат. Тихон встал:
— Гапа!
— Признал? Скажи на милость, за столько лет не позабыл по облику. Здравствуй, Тихон Петрович. Захотела на тебя поглядеть. Коли не погнушаешься беседовать, то останься со мной с глазу на глаз.
Иринарх и Яков Назарыч пошли к двери. Иринарх остановился у порога. Агапия отвесила ему низкий поклон:
— Агапией Власовной кличут меня, старче.
— Слыхал про тебя.
— Поди, про то, что за ослушание проклята скитниками?
— Имя твое слыхал. И о том, что жизнь Гусара обихаживаешь, тоже слыхивал.
— Коли так, то и меня послушай.
— Сказывай, коли дельное что.
— Об этом сам рассудишь. Держите ухо востро. С дороги глаз не спускайте. Гусар подался седни в Катеринбург к генералу с доносом, что скитники на руднике грудятся. Хочет потребовать учинения воинской облавы для проверки сих мест. Чать, понятно сказала?
— Спасибо за добрую весть. Стало быть, и с проклятием жить не опасаешься?
— Живу. Господу ведомо, кого и где в землю уложить.
— Живи, коли так мыслишь.
Иринарх пристально оглядел Агапию, перекрестил ее и вышел.
Тихон и Агапия долго смотрели друг на друга. В глазах Агапии радость и сочувствие:
— Состарился. Глаза попритухли. Устал.
— А ты будто краше прежней.
— Да просто такой кажусь.
Агапия опустилась на скамью. Свет мешал глядеть на Тихона. Отодвинула свечу на край стола.
— Села вот. Тяжело ногам радость мою держать. Все еще не верится, что встретились, Тишенька.
— Спасибо, что вспомнила.
— Да разве позабывала тебя?
— Как ты?..
— Вот так. Навестила, набравшись храбрости. Оказия помогла. Решила упредить. Нельзя к тебе беду допускать. До сей поры люб мне, как в пору, когда мертвого сыночка твоего родила.
Тихон растерянно развел руками, сел на лавку.
— Не знал про сыночка? Бросил меня тогда. От горя не смогла сыночку жизнь дать. А как горевала-то!
— К матери тогда в сибирскую сторону подался. Нежданно дознался, что помирает в одиночестве. Схоронил ее под Тобольском. Сам приболел. Года два безножил. Вернувшись в лесную избу, не нашел о тебе знаков.
— Как горевала без тебя! Сколько слез пролила! А потом, схоронив его…
— Где спит?
— На сухом баском холмике неподалеку от той избы. Ее ноне уж нет. Спалил кто-то. Могилку каждую весну навещаю, крест на ней под голубой краской.
Агапия низко склонила голову.
— Гапа!
Агапия, взглянув на Тихона, встала, прошлась по горнице.
— Неухоженно живешь. Пошто она о тебе не заботится? Знаю ее. Кабы знала тогда, что Василисиным поглядом, золотыми камешками околдован, не вырастила бы в сердце любовь к тебе.
— Гапа!
— Одна буду про то вспоминать. Отняли у меня тебя, но память о тебе не отнимут. Знал, где обретаюсь?
— Знал.
— Повидать не хотел?
— Хотел, но не дозволил себе. Не к тебе в сердце тепло носил. Прости.
— Разве виноват? Сама грешна, надумав возле чужого тепла в сердце любовь вырастить. Как любила тебя! Все ради тебя была готова позабыть… А ты скрыл от меня правду, что другая тебе мила. По пути к тебе ласковые слова надумывала. Все надеялась заговорить тебя. У меня есть ласковые слова. Не перевелись. Совсем порой дурная становлюсь, когда о тебе думаю. А ведь будто не из робких. Со старой верой расстаться не побоялась. Ослушницей перед расколом не побоялась быть. Проклята за это скитниками. Тремя перстами крещусь, а живу. Старцы стращали, что от одного креста щепотью мертвой стану. Богу, видно, все равно, как крестишься, лишь бы вера в тебе была светлая.
Склонив голову, Агапия долго ходила по избе, молча охватив руками плечи. Остановилась против Тихона, спросила, раздельно выговаривая слова:
— Знаешь про меня правду?
— Что не по своей воле у Муромцева живешь, знаю.
— Неужли не слыхал худой правды? Чудно. Люди горазды про чужое языки чесать. Тогда слушай мою правду. Опоганенно живу. Баринова полюбовница.
— Тогда и это — не по своей воле.
— Спасибо, спасибо, Тишенька. Какая ни есть перед тобой сейчас, а разлюбить тебя не могу. Вечна моя любовь за то, что в материнскую славу обрядил. Не моя вина, что сыночек мертвым родился. Все одно таинство матери пережила. Поймешь ли сказанное? Ведь ты разлуку со мной по-иному прожил.
Агапия снова опустилась на лавку, не отводила глаз от Тихона.
— Пошто же не сказал тогда правды, Тишенька? Поди, думал: позабавлюсь с девкой, да и забуду про то… А для меня как все обернулось? То не знаешь?
Из глаз Агапии текли слезы; закрыв лицо руками, она вся задрожала. Тихон погладил ее голову, она стихла и зашептала:
— Не успокаивай. Сколько лет копила в себе слезы! Все надеялась опять около тебя оказаться, а на днях узнала, что не назвать мне тебя своим. В Василисиных руках твой разум и сердце. — Агапия встала, вытерла со щек слезы. — Прости за бабью сырость. Легче будет жить без накопленных слез. Любовь к тебе стану беречь пуще прежнего. Будет моим поводырем. Никому тебя в обиду не дам. Живи, как знаешь. А что она тебя любит, мне дела нет. Коли любит, значит, достоин того. Вот кабы раньше ее тебя полюбила, то нипочем не отдала бы сейчас. Счастливей меня оказалась Василиса Карнаухова, и на том конец разговору. А барина к рукам прибрала с умыслом. Будь здоров!..
— Да ты что? Ночью поедешь?
— Неужли рассвета ждать?
— Провожу тебя.
— До коня проводи. У срубов привязан. Пойдем. Погляди здесь на меня. На воле темень — твоих глаз не разгляжу. Усталые они у тебя. Пойдем.
Вышли из избы на крыльцо. Оглушил лесной стонущий шум.
— Сердито дует. Гляди, какие звезды крупные.
— Не оступись, Гапа. Ступеньки крутые.
— А ты поддержи.
Тихон взял Агапию под руку. Свел с крыльца, от охватившего волнения перехватило дыхание, а она засмеялась:
— Как дитя малое, поддержал.
Молча дошли до срубов. Перед одним — на полянке костерок. В его отсвете люди, а поодаль стоял оседланный конь.
Агапия подошла к коню, отвязала повод.
— Погоди. Провожу до развилки дороги.
— Боишься, чтобы ветки глаза не выхлестали?
— Сама видишь — темень.
— Это на земле, а на небе, гляди, звездная россыпь. Пойдем…
* * *
Расставшись с Тихоном, по лесной глухой дороге Агапия ехала, опустив повод. Конь, пофыркивая, шел шагом. Лесной шум то затихал, то усиливался. По временам под конскими копытами чавкала болотная вода. Воздух начинал звенеть от комариного тонкого писка.
Проплыла бродяжная тучка. Пошел мелкий дождь. Агапия чувствовала на лице его колючие капли. Но вскоре над ней опять открылось звездное небо. Любуясь звездами в редкие просветы между лесин, она запела в полный голос. Песня как-то разом пришла на ум. Копыта коня то цокали по камню, то становились беззвучными на пружинистом хвойном настиле.
Потом мшистые хвойные лесины поредели, уступая место шелестящему осиннику. Агапия перестала петь, услышав постук топоров. Натянув повод, остановила коня. Прислушалась. Догадалась, что доносит звуки ветер по речной воде. Опустила повод. Конь пошел веселей.
У Агапии все мысли о Тихоне. Поехала к нему путать карты барина и царского генерала, а на деле сама себя в силок давнего чувства к Тихону накрепко запутала.
Бьется в разуме Агапии надежда, что будет снова с Тихоном. Одна помеха к ее счастью — Василиса Карнаухова. Надо убрать старуху с дороги. А как убрать? Порешить? А за что? Вся ее вина в том, что раньше с Тихоном повстречалась. Перекрестилась Агапия. Никого еще в помысле не лишала жизни, а как злобилась на скитских старцев и старух!
Кончились болотные осинники, и начало светать. Конь вынес ее на большак к Старому заводу. Ветер будто притих, но лесной шум не убавился. По сторонам дороги знакомая лесная заграда. Конь по-прежнему с опущенным поводом шел шагом.
В памяти Агапии ожила далеко-далекая лунная ночь в таганайских уремах. Возле горной речки, с припотевшими от росы валунами, обмякла душой и телом в объятии Тихона. Нес ее в свою избу на руках, а шептал все одно слово: «Родимая…» А сегодня только ласково погладил по голове.
Зафыркав, конь заплясал на месте. Натянула повод Агапия, вгляделась в мглистость рассвета. Ничего не разглядев, решила, что зверь дорогу перешел. Ослабила повод. Конь взял с маху и понесся во весь дух. С трудом перевела коня на рысь только в березовых рощах перед Старым заводом.
На плотину Агапия въехала засветло, но все же до рабочей побудки. В селении ходко пели петухи. Стихли собаки, закончив ночной пустобрех. Агапия коня оставила в конюшнях на задах парка. Пешком поднялась в гору к барским хоромам.
В доме шла уборка. Наказала девушкам разбудить себя после полудня. Зашла в свою горницу. Распахнула окно и в одежде упала на постель. Лежала навзничь с закрытыми глазами. По всему телу то бегали мурашки озноба, а то вдруг вся покрывалась испариной. Хотелось спать. В ушах позванивали серебряные колокольчики. Так хотелось спать, а память гнала сон, воскрешая мысли о самом радостном в ее жизни…
В барском парке Старого завода на берегу искусственного пруда, заросшего кустами шиповника, белокаменная беседка с ажурными перилами. Под ее куполом — мраморная греческая богиня Диана.
По желанию Агапии, в беседке в день возвращения Муромцева из Екатеринбурга накрыли стол к вечернему чаю. За столом у самовара Агапия в праздничном наряде, Муромцев — в бархатном халате. В беседке густая тень, а в воде пруда еще полощутся лучи закатного солнца.
— К моему удивлению, Глинка принял меня без обычного высокомерия. Поинтересовался делами завода. Но я взял быка за рога. Сказал, что приехал по сугубо важному делу. Генерал сразу нахохлился. Узнав, что возле рудника Зырина скапливается раскол, генерал нахмурился, подошел к карте. Долго рассматривал ее. Попросил указать месторасположение медных руд на землях Карнауховой. И огорошил меня категорическим мнением: скопление кержаков якобы в этих местах исключается, ибо на карте лесные пространства обозначены непроходными трясинами. Но не на такого напал его превосходительство. Я тотчас опроверг его суждение, заверив, что мои сведения достоверны, вежливо попросил отнестись к моим словам с особой серьезностью и доверием.