Агапия подняла с полу канделябр.
— Не бережет себя барин. Обед, по вашему желанию, будет подан в верхнюю трапезную.
В сумерках, страдая от головной боли, пьяный Муромцев лежал в кабинете на диване. Вошла Агапия и спросила:
— Спите?
— Кто там?
— Я, Владимир Аполлонович.
— Чего тебе?
— Гонец пригнал от генерала из Катеринбурга. Пакет доставил.
Муромцев попробовал встать, но, схватившись за голову, снова
лег.
— Дай пакет!
Агапия подошла к дивану, села на него, отдала Муромцеву послание. Он, разорвав конверт, прочитал письмо и со злостью скомкал его.
— Никак про неприятное пишет?
— Пишет, что в лесах возле рудника Зырина военная разведка раскольников не обнаружила.
— Успели уйти. У них везде уши. Вот и хорошо. Главное, на душе у вас будет покойно.
— Гонца прикажи накормить.
— Спасибо, что надоумили, а то ведь сама не догадалась бы.
— Ступай!
— Барыню с княгиней до самой Перми проводите, чтобы не было на Камне пересудов.
— Ты о чем?
— О том, что слышала вашу беседу с княгиней.
— Подслушивала?
— Аль нельзя? Сами сказывали, что в завещании мое имя упомянуто. Может, заставят теперь вычеркнуть?
— Ступай!
— Пошто о барыне неправду сказывали? Я-то, дура, до смерти ее боялась, а она вон что задумала.
— Уйди!
Агапия дошла до двери:
— В постель лягте. Отдохните, Утром следом за вами подамся глядеть новые угодья с медью.
— Отправляйся, куда хочешь!
— Мушку, любимицу мою, барыне отдарила. Себе другую, с вашего дозволения, на псарне выберу. Есть одна на примете.
— Глухая, что ли? Уйди!
— Ишь, как злобитесь. Только нечем в меня кинуть. Канделябра под рукой нет. Ведь какой хороший даве об пол хряснули. Может, в княгиню метили? А он не долетел. Что и говорить, дворяне злее мужиков друг дружку покусывают…
В избе Тихона Зырина на столе в чугунном свешнике пламя восковой свечи подскакивало, будто хотело оторваться от фитиля.
У стола сидели Тихон, Иринарх и Савватий. Свет едва означил лежавшую на постели Степаниду Митину, а дальше, в темноте, совсем невидимая, на лежанке у печки спала Аниска. Петюшки дома не было, гостил в Ксюшине.
Нежданные гости в избе появились на закате солнца. Сын Иринарха, дюжий Зосима, случайно набрел на них среди скал у речки, когда ходил в лес за корешками брусники, чтобы сделать настойку и заживить свою подпаленную бороду. Обнаружив спящих чужаков, сказал об этом хозяину, а Тихон велел мужикам доставить тех на рудник.
Савватий принес Степаниду на руках. Она была без сознания. У нее сильно обожжена спина. У Савватия ожоги по всему телу. У Аниски обгорела косичка.
Пять суток лесной пожар перегонял людей с места на место, всякого страха натерпелись, и когда наконец вырвались из огненного кольца, то угодили в болотные зыбуны. Сами не знали, каким чудом, обессиленные, голодные, страдающие от ожогов, выбрались к речке возле горного отрога и тут повалились на землю с единой мыслью — поспать!
Сейчас за столом Савватий думал только о жизни Степаниды. Он уже не сомневался: они попали в крепостной капкан. Ему было безразлично, что будет с ним, ему нужна жизнь Степаниды, с которой лелеял мечту о семье и надежду на волю. Он верил в силу Степанидиной души, верил в ее разум, ибо она подала мысль, чтобы Аниска отдала бумагу в руки царского сына. Савватий убеждал себя: Иринарх поможет Степаниде, но это не приносило успокоения, хотя и видел, как Иринарх уверенно действовал, словно бывалый лекарь. Он, внимательно оглядев ожоги на спине женщины, приготовил отвар из крапивы, еловых шишек и малинового листа. Обложил раны с нагноением тряпицами, намоченными в отваре. Степанида, очнувшись, долго стонала и только недавно заснула, но дышала часто, порывисто. Прислушиваясь к ее дыханию, Иринарх подошел к спящей, провел рукой по ее лбу и спокойно сказал:
— Испарина вышла. Неплохой знак. Ежели сердце сдюжит, то беда не придет. Как ее угораздило?
— Сосенка факелом на нее пала. Как думаешь… выживет?
— Хлипкая на тело, да баба. У них и хлипкость иной раз силой оборачивается. Вот моя старуха тоже хлипкой породы была, а каких богатырей мне народила. Раны на спине мне не глянутся. Опасаюсь, чтобы к ним кровяной огонь не привязался. Ежели до утра минует кровяной огонь, тогда смело на раны мурашей напущу. Тебе она кто?
— Женой обещалась.
— Девчонка ее?
— Сиротку пригрела после вдовства.
— На лицо приятная. — Иринарх погладил бороду. — Ну а ты кто? Да спроса моего не пужайся. Я тоже на воле по своему замыслу. Сказывай только правду. Ежели не хватит смелости, лучше промолчи, будто не слыхал, о чем пытаю.
Савватий, не ответив на вопрос, сам справился:
— У кого мы оказались?
— Ты, хозяин, скажешь или мне дозволишь?
— Говори, Иринарх.
— Так вот, оказались вы на медном руднике Тихона Зырина. Хозяина пред собой видишь.
— Стало быть, вот у кого! Тебя, хозяин, весь Камень знает.
— Теперича твоя очередь сказать о себе либо промолчать.
— Чего таиться? Видать, не для меня на свете удача водится.
— Пустое плетешь.
— Савватий Крышин перед вами, беглый арестант из верхотурского острога.
— Родом из Каслей? — вздрогнул Тихон.
— Оттуда.
— Слыхал про тебя. Люди помнят: покойному царю бумагу о милости подавал.
— Подавал. В последнем остроге сидел за бунтарство. Теперь чего со мной сладите? Начальству объявите?
— Зачем? Пришли к нам из лесу, в него и уйдете. А пока о том не думай. Капканы на людей не ставим. Боязнь из головы выкинь. Думай про то, чтобы она, — Тихон качнул головой в сторону Степаниды, — жива осталась, да надейся на разум Иринарха, может, вызволит из беды, оставит на земле ее жизнь.
Замолчали. Не знали, о чем говорить. Во сне невнятно забормотала Аниска. Иринарх, улыбнувшись, сказал:
— Ходко спит, но глядит недобрые сны.
— Живет мало, а на всякое нагляделась.
— Это ничего. От бед умом острее станет. Поглядишь на нее — ну чистая былинка в поле, а на диво шустрая. Тихона за чаем как упрекнула? Говорит, живешь, дяденька, в справной избе, а без самовара. Сказывала, как ее кличут, только позабыл.
— Аниской.
— Давеча, ложась спать, настрого наказала мне беспременно ее пробудить, ежели чего понадобится по-быстрому изладить.
Иринарх вновь приложил ладонь ко лбу Степаниды:
— Правильно чуял, что окромя ожогов застуда в ней. Шибко густая испарина. Переоболочь бы ее неплохо, но боязно, может от сна отбиться. Он для нее первое лекарственное снадобье. Ладно. Уповая на Господа, утра дождемся. — Вернувшись к столу, Иринарх сказал Тихону и Савватию: — Про вас так сужу. Ступайте спать в мою избу. Сам подле болящей останусь. Поесть не забудьте.
— Закусили уже, — отозвался Савватий.
— Дак то когда? Только чаем баловались, а он для мужиков — одна видимость. У меня в печи пареная зайчатина. Время позднее. Ступайте.
— Может, лучше останусь? — спросил Савватий.
— Какая от тебя сейчас польза? Сам видишь — спит. И ты сосни. Утром тебе подле нее безотлучно быть. Ступайте.
Тихон с Савватием ушли. Иринарх появился на крыльце и позвал собаку:
— Умник! Умник!
На зов собака подбежала. Иринарх приказал ей:
— Вот тут и лежи.
Вернувшись в избу, старик запер дверь на засов. Лучинкой от свечного огонька зажег лампадку, а свечу погасил. Лег на лавку. Аниска опять забормотала во сне…
Не шел в эту ночь сон к Савватию. Он долго бродил возле избы. Ночь темная, на небе растянут звездный невод. Беспокойны мысли Савватия о Степаниде и о том, как обернется для них обоих судьба. Смогут ли уйти отсюда без помехи в лес? Трудно поверить, что их ноги не захлестнет здесь крепостная петля. Будто и надо верить Тихону Зырину, потому не раз слышал от работных людей о нем доброе.
После ухода с Березовского рудника прошло полтора месяца, а в памяти все так ясно, будто случилось только вчера. Такое разве забудешь?
Оставив Степаниду и Аниску в Верх-Нейвинске у Мефодия Шишкина, Савватий в обход Екатеринбурга повел людей в лесные урочища возле села Таватуй. Этими местами он уже проходил зимой от постоялого двора Мефодия к деревне Моховке.
На третий день пути в лесах умер от сердечного приступа чиновник Горного управления Дружнин. В пышминских болотах смотритель Куксин пытался убежать, но за ним погнались. Куксин, желая сбить со своего следа мужиков, подался в сторону и угодил в зыбун. Там и нашел свою смерть. За стражниками никто не следил. Да и сами они никуда не стремились бежать. Так и двигались со всеми в Сибирь. Перед Тюменью путники вышли к вогульскому стойбищу, и вогул-проводник повел людей дальше тропами, одному ему знакомыми, к реке Туре. Савватий простился со своими друзьями на ее берегу. Люди соорудили плоты, разместились на них и поплыли по глухой реке на другой, противоположный, такой же лесистый берег, но уже с сибирской тайгой.
Отдохнув в вогульском стойбище, Савватий отправился в обратный путь. У Мефодия он встретился со Степанидой и Аниской, и теперь они все вместе пошли в сторону Сысерти, где, по уговору, у деда Фотия их должен был ждать вогул Тимоха. Покуда решили они хищничать золото подле Уфалейского завода. Но лесной пожар сбил их с пути, и вот нынче в ночной темноте, под звездным неводом, Савватий не может найти покоя от неотвязных мыслей…
* * *
Голубизна на оконных стеклах медленно белела, утро шло хмурое.
Аниска, проснувшись, сразу села на лежанке. Протерла кулачками глаза. Увидев, что Иринарх спит, она на цыпочках подошла к кровати Степаниды, наклонилась над ней и тотчас вздрогнула от голоса старика:
— Смотри не пробуди. Не время.
Аниска вернулась к лежанке.
— Дышит по-плохому. Едва слышно.
— Радоваться этому должна, а ты — плохо.