— Чать, знаю, как ей надо дышать, — возразила Аниска.
— Голосу полную волю не давай. Пробудишь.
Аниска кивнула головой, согласившись с наказом, но глядела на старика насупленно.
— Вижу, тревожишься? Любишь ее?
— Заместо матери мне. Добрая и ласковая. Куда дяденька Савватий подался? Все проспала.
— Он с хозяином в моей избе.
— С каким хозяином?
— Тихоном Петровичем.
— Про того говоришь, у коего рука повязана?
— Про него.
— Вот беда! Не успели на воле ладом пожить и — опять под хозяйскую руку попались.
— Не попались, а вроде в гости зашли. Понимай. А то лопочешь, не подумавши ладом.
— Правду сказывай, дедушка. Я не пужливая. Знаю ведь, во сне нас полонили сызнова в крепость.
— Ты про что? Аль не проснулась? Чего свои васильки на меня вытаращила? Вышли вы на медный рудник Тихона Зырина. Жизни ваши ему не нужны. Вылечитесь и — дале пойдете.
Аниска внимательно слушала Иринарха, но отнеслась к его словам без малейшего доверия.
— Господи, господи, не зря во сне по колено в мутной воде бродила.
— Чего такому сну дивишься? Бредила. Окрест нас везде болота. Ты мне лучше скажи, про какого царевича во сне вспоминала. Поди, про сказочного, на сером волке?
— Неужли вспоминала? Вот ведь…
— Не увиливай.
— Ты мне, дедушка, надежду подай, как станешь мамоньку Стешу лечить. Вчерась у мужика с обгорелой бородой про тебя пытала. Он мне по-дельному про тебя сказал. Ну, словом, будто умеешь всякую хворость лечить. Так уж, сделай милость, не изладь какой промашки с мамонькой Стешей. Потому, сам понимаешь, как мать она мне, — из глаз Аниски побежали крупные слезы.
— Ране времени беспокойство слезами не обмывай. Чего это вчерась улеглась, а морденку от лесной копоти не отмыла?
— Мыла. Да не отходит с одного раза. Копоть-то смоляная. Вот седни поутру горячей водой умоюсь.
— И с косой у тебя незадача, как у моего Зосима с бородой.
— О ней не тревожусь. Мамонька Стеша сказывала: обязательно новая отрастет, потому волосяные корни целы. Чай будем пить?
— А как же.
Аниска взяла с шестка медный, сильно закопченный чайник и сокрушенно покачала головой.
— Не глянется?
— Да чего с вас взять? Без хозяйки разве у мужиков заведется порядок? Пойду на речке песком сажу ототру, а уж потом вскипячу.
Аниска отворила дверь и попятилась.
— Никак моего пса испугалась?
— Так чужая ему. У самого порога лежит, глядит не зло, а хвостом не виляет. Зовут как?
— Умник.
— Чудно. Вовсе по-людски.
— Смелей шагай, не тронет, потому из избы идешь.
Аниска несмело перешагнула через собаку, сбежала с крыльца. Рыжий лохматый Умник не сдвинулся с места…
* * *
Степанида проснулась поздно. Иринарх, прежде чем осмотреть раны, велел Аниске из избы уйти. Она приказание старика выполнила неохотно. На крыльце села на ступеньку.
По небу тянулись низкие серые тучи, грозившие дождем. Из открытого окна Аниске слышны голоса Савватия, Иринарха и Степаниды, но слов не разобрать.
Скоро из избы вышел Савватий, молча сел рядом с девочкой.
— И тебе велел уйти? — спросила Аниска. — Какой начальник выискался! Чё надумает, то и творит. Ладно ли делаем, доверяя мамоньку Стешу деду Иринарху?
— Экие у тебя мысли заводятся. Наше счастье, что тут такой человек оказался. Будто о родной дочери заботится.
— Веришь деду, что вылечит?
— Беспременно верю. Видала ты, как полегчало ей. Дедовы примочки большую пользу ранам оказали.
— А велики раны?
— Только одна на правом плече, по слову деда, с опасностью. Но и ее он в исправность приведет.
— Видал, как за ночь глаза в синеве запали?
— Любая хворь человека не красит.
— Только бы выздоровела! Лучше бы я пожглась.
— Пустое городишь! Кажись, неглупая, а иной раз…
— От страху я. Боязно мне за мамоньку Стешу.
— Не меньше тебя боюсь, а молчу.
— Характер такой. Все в себе таишь, а я должна высказывать. Мне тогда легче.
На крыльцо вышел Иринарх, сказал Савватию:
— Ступай к ней. Разговорами не докучай. Посидеть захотела, пускай сидит.
Аниска встала, чтобы пойти с Савватием, но старик не пустил ее:
— Со мной побудь. — Улыбаясь, Иринарх оглядел девочку: — Да ты на лик вовсе ничего, когда копоть отмыла. Только горестно мне, девонька, что веры ко мне не имеешь.
Аниска удивленно спросила:
— Услыхал? Такое понятие у меня с недавней поры завелось, что нельзя людям верить.
— А ведь работному человеку надо верить.
— С разбором. Смотритель Куксин был крепостной, да к нам злобой оборачивался, как барин.
— Так его разум корысть оплела. Таких мало. Запомни, что выскажу: нельзя жить без веры в людей. Я матушку твою хвори не отдам. Не горюй. Мне на слово верь. Сердце у нее дельное оказалось. Всю ночь эдакую жаркую кровь по телу гоняло, а не притомилось.
Со стороны рудника к ним подошел Зосима. У него в руках две глиняные чашки, плотно укрытые тряпицами. Сказал отцу:
— Принес, батя.
— Нагреб возле мшистых камней?
— Изладил, как велели.
— А питье не забыл?
— В кармане.
— Тогда пойдем. Ты, девонька, тута посиди. Понадобишься, кликнем.
Аниска молча кивнула головой. По небу продолжали ползти серые тучи, но дождя не было…
Когда старик с сыном вошли в избу, Степанида и Савватий сидели у стола. Зосима поставил свои чашки на шесток. Достав из кармана бутылку, отдал отцу. Иринарх взболтал ее содержимое. Сказал Савватию и сыну:
— Вон ту лавку, коя пошире, поставьте осередь горницы. Зосима, накрой ее тулупом, мехом наверх. Вдвойне клади тулуп, чтобы мягче было. Ладно. — Иринарх взглянул на Степаниду. — Видно, бабонька, пора мне за тебя по-сурьезному браться. Что скажешь? Согласна? Не раздумала?
— Согласна.
— Тогда сызнова упреждаю. Шибко болезно будет.
— Ладьте, как надо. Стерплю! Чать, лечить станете, а не стегать.
— Хорошо судишь. Стонать от боли дозволю, но кричать поостерегись. — Иринарх сковырнул ногтем большого пальца восковую заливку с горлышка бутылки, наполнил стакан бурой жидкостью, подал его Степаниде: — Выпей. Горькая на скус, но зато голову туманом обовьет и болезность снизит. Да ты вовсе молодец. От противности питья не поморщилась. Теперича, Савватий, клади на это место подушку. Да ту, коя больше. Полотенца где?
— На лавке, батя.
— Ладно. Два разверни и перекинь мне на оба плеча. Ты, Савватий, не забижайся, но ступай к Аниске. Ты мужик дельный, но со слабостью чужую боль глазами приемлешь. Опрежь чем уйти, с лица страх убери, а то Аниска и без того не в себе.
Савватий ушел.
— Ложись, бабонька, кверху спиной.
Степанида легла на лавку.
— Поскладнее примостись. Не на минуты легла. — Иринарх острым шорным ножиком распорол холст ее рубахи на правом плече, снял с него повязку, долго оглядывал рану с сильным загноением по краям. — Ну, благослови, Господи! Давай, сынок, в коей полнее.
Зосима подал отцу чашку. Иринарх быстро скинул с нее тряпку, опрокинул чашку, наполненную муравьями, на рану и прижал.
— Я подержу, а ты привязывай полотенцем, да потуже.
Зосима выполнил приказание. Иринарх потрогал привязанную
чашку.
— Кажись, в самый раз. Теперь вторым полотенцем привязывай бабоньку к лавке.
Зосима сделал все так, как велел отец, и тогда спросил Степаниду:
— Дыхание не неволит?
— Нет.
— Голову, бабонька, положи щекой на подушку. Вот так дышать сподручней. Теперича, сынок, привяжи к лавке ноги. Изладили, кажись, по-правильному. Теперича надо нам, чтобы стерпела боль.
Иринарх закрыл створы окна. Вместе с сыном вышел из избы, сказал Савватию:
— Ступай в горницу. Пить болящей давай вволю, но чашку даже пальцем не шевели, ежели станет просить снять. Ступай. А тебя, девонька, милости прошу ко мне в гости. Покажу тебе свою избу, но упреждаю, что и у меня самовара нет. После сюда воротимся болящую проведать…
Накрапывал дождь, когда Иринарх и Аниска вернулись к избе Тихона. Девочка перед крыльцом спросила:
— Пустишь меня к мамоньке Стеше?
— Затем и пришли.
Вошли в избу. Иринарх приблизился к Степаниде. Аниска, похолодев с головы до пят, остановилась у окна, боясь взглянуть на больную. Услышала наказ старика:
— Отвори окошко, девонька.
Аниска распахнула окно. В тишине горницы стал слышен шорох дождя. Савватий сказал шепотом:
— Кажись, опять сознание утеряла.
Иринарх наклонился над Степанидой, спросил:
— Грызут, бабонька?
Степанида ответила не сразу, тихо:
— Недавно кончили… Вроде дождь идет или, может, в ушах у меня шумит?
— Дожжит, бабонька. Как ты?
Не ответив на вопрос, Степанида застонала. Иринарх отвязал прижатую к ране чашку. Приподнял, а из-под нее во все стороны по спине больной ринулись муравьи, падали с лавки на пол, черной ленточкой ползли к открытому окну и исчезали с его подоконника. Аниска, закусив руку, с удивлением смотрела на насекомых. Старик сказал:
— Савватий, отвяжи ноги.
Сам Иринарх развязал полотенце на спине. Степанида тотчас приподняла мокрую от пота голову.
— Девонька, подай сухую подушку. Эту, мокрую, вытяни, а ту подсунь. — Иринарх осмотрел рану: насекомые очистили ее от гноя. Старик прикрыл плечо Степаниды чистым полотенцем. — Теперича, Аниска, мамонька скоро плясать станет. Ты, бабонька, пока еще полежи так. Я принесу примочки, да наново перевязку сделаю.
Степанида, приподняв голову, вытерла с лица пот. Аниска тотчас схватила со стола полотенце, намочила его под рукомойником, вытерла больной лицо. Степанида сказала:
— Не знаю, как и вытерпела.
— Кричала? — спросил Иринарх.
— Ты же не велел.
— Молодец. Теперича, Аниска, болящая на твоем попечении. Я ей боле не надобен. На меня, бабонька, не серчай, знаю, какую напасть вытерпела. Мурашиные челюсти крепче стали. Как, девонька? Станешь мне верить?